[231] также считался уехавшим по поручению. Мы ничего не догадывались. Муж мой, хотя и выздоравливал, был внизу в своих апартаментах. Госпожа Тарант спала в комнате рядом с моей, когда рано утром на другой день я услыхала мужские шаги в моей спальне. Я отдернула занавески перед моей кроватью и, увидав мужа, спросила, что ему надо. «Во-первых, — сказал он, — я пойду, поговорю с г-жей Тарант». Посмотрев на часы, я увидала, что было только 6 часов. Мною овладело беспокойство: я думала, что случилось какое нибудь несчастье или дан приказ о ссылке г-жи Тарант, особенно, когда услыхала ее испуганный крик; но муж пришел сказать мне, что император умер накануне от апоплексического удара, в 11 часов вечера…[232]. Я поспешно встала. Г-жа Тарант оделась с целью ехать ко двору для присяги. Муж мой, хотя еще слабый, также туда отправился. В то время, когда г-жа Тарант одевалась в придворный костюм, приехали ко мне моя невестка, Нелединская, и г-жа Колычева, одна из моих кузин. Мы все терялись в предположениях о внезапной кончине государя, когда граф Крюссоль, племянник г-жи Тарант и адъютант императора Павла, вошел в комнату. Его лицо, бледное и печальное, поразило нас до некоторой степени. Император всегда очень хорошо обращался с этим молодым человеком: совершенно естественно, что он скорбел о Павле I. Тетка его спросила о некоторых подробностях кончины императора. Де-Криоссоль смутился, и глаза его наполнились слезами…
Муж мой возвратился вне себя и в отчаянии от всего слышанного.
Утром 11 марта, когда Кутайсов, во дворе дворца, ожидал императора, чтобы сопровождать его верхом, крестьянин или человек, переодетый в крестьянское платье, подошел к нему и горячо умолял принять от него бумагу, содержание которой должно было иметь большие последствия, о чем следовало в тот же день доложить императору. Кутайсов держал правой рукой лошадь его величества за узду: он взял бумагу левой рукой и положил ее в свой левый карман. После прогулки он переменил мундир, чтобы идти к императору. Забыв про бумагу крестьянина, Кутайсов опорожнил только свой правый карман, по обыкновению, и вспомнил об этой бумаге только на следующий день.
К утру 12-го марта императрица-мать пожелала видеть своих детей, и в скором времени ее проводили к ним. В сопровождении императрицы Елисаветы и поддерживаемая ею, ее величество возвратилась в свои апартаменты, где высказала желание поговорить с графом Паленом. Во время этого разговора она заперла императрицу Елисавету в небольшой кабинет, смежный со спальней покойного императора. Молчание и смерть, царствовавшие в этой комнате, погрузили новую государыню в размышления, которые никогда не дозволят ей забыть эту минуту. Ее величество говорила мне, что она с неизъяснимым нетерпением ожидала возможности оставить свое убежище, но ей это удалось сделать не ранее, как проводив императрицу-мать к телу ее супруга и поддержав ее в эту тяжелую минуту. Императрица-мать отправилась туда в сопровождении всех детей своих и, войдя в комнату, где государь лежал еще на своей походной кровати, одетый в свой обыкновенный мундир и с шляпой на голове, испускала пронзительные крики. Наконец, между 6 и 7 часами утра, императрица Елисавета, в сопровождении своей старшей камер-фрау, г-жи Геслер, оставила это место и отправилась в Зимний дворец. Прибыв в свои аппартаменты, ее величество увидала императора Александра, лежавшего на диване, бледнаго, расстроенного, подавленного горестью. Граф Пален находился в комнате и, вместо того, чтобы уйти, как предписывало ему уважение, только удалился в амбразуру окна. Император сказал императрице Елисавете: «Я не могу исполнять обязанности, которые на меня возлагают. Могу ли я иметь силу царствовать? Не могу. Предоставляю мою власть тому, кто ее пожелает». Императрица хотя и была глубоко тронута состоянием, в котором видела своего супруга, но представила ему, какие ужасные последствия могут произойти от подобного решения и тот беспорядок, в который он чрез то повергнет всю империю. Она умоляла его быть энергичным, посвятить себя всецело счастию своего народа и в данную минуту смотреть на свою власть, как на искупление. Ей хотелось говорить с ним несравненно более, но досадливое присутствие графа Палена сдерживало ее излияния. Между тем, в отсутствие их величеств, в больших залах собирали публику и приводили ее к присяге. Императрица-мать прибыла в Зимний дворец несколькими пасами позже своих детей. Ее свидание с императором было раздирающим душу. По-видимому, государь гораздо более отчаивался, чем его мать. Невозможно было смотреть на него без содрогания.
Восемь или десять дней спустя по смерти императора Павла, получили известие о кончине эрц-герцогини, великой княгини Александры, умершей от первых родов[233].
Столько несчастий должны были бы сразить императрицу-мать или, по крайней мере, заставить ее позабыть в это время обо всем, не относящемся к ее горю. Вместо того, император Павел не был еще погребен, как она предвидела уже все необходимое в подобных случаях, о чем из сострадания к ней сын ее избегал пока с ней разговаривать. Императрица Мария объявила, что не желает отдельного штата, и получила согласие своего сына, что придворные чины будут одинаково служить ей и ему. Несколько дней спустя, по своем восшествии на престол, император произвел во фрейлины княжну Варвару Волконскую, первую фрейлину в царствование императора Александра. По обычаю она получила шифр его супруги, и в то же время все фрейлины, числившиеся при императрице Елисавете, получили также тот же шифр. Как только императрица-мать узнала об этом обстоятельстве, простом и обычном в подобных случаях, она потребовала от императора, чтобы с этого времени статс-дамы и фрейлины получали шифры с изображением обеих императриц, т. е. по два шифра зараз. Это был пример неслыханный, но в то время императрица-мать могла всего достигнуть от своего сына, и она дала себе слово не упускать случая. Едва только закончились первые 6 недель, как она снова стала присутствовать на придворных приемах. Императрица Мария велела нарисовать свой портрет в глубоком трауре и раздала его всем, кому только могла[234]. В мае она поехала на жительство в Павловск, принадлежавший ей лично, так же, как и Гатчина, которую император Павел оставил ей по духовному завещанию. В первом она вела образ жизни более рассеянный и блестящий, чем при Павле I. У нее были большие приемы; там происходили прогулки верхом, в которых она всегда участвовала; обедали, завтракали, ужинали в различных уголках сада. Она сажала деревья, строила, вмешивалась в государственные дела, насколько это ей было возможно, словом, казалась довольной и увлекающейся наслаждениями жизни[235].
Надо было упомянуть обо всех этих подробностях, чтобы дать понять, какое положение заняла вдовствующая императрица немедленно по кончине своего супруга. Теперь вернемся опять к телу этого несчастного государя.
Оно выставлено было, согласно церемониалу, в Михайловском замке. Через две недели в крепости состоялось погребение[236]. Павла I похоронили возле его предков. Весь двор следовал пешком за погребальным шествием так же, как и царская фамилия, за исключением двух императриц. Императрица Елисавета была больна[237]. Регалии несли на подушках. На графа Румянцева, впоследствии канцлера, а в то время гофмейстера, возложена была обязанность нести скипетр. Он уронил его и заметил это, только пройдя двадцать шагов. Это приключение подало повод ко множеству суеверных толковании.
Александровское время
XIX
Вступление на престол императора Александра. — Настроение общества, отношения к Англии. — Перемены в управлении. — Приезд в Петербург герцогини Баденской. — Графиня Толстая. — Отъезд за границу принцессы де-Тарант. — Дружеские отношения графини Толстой. — Продажа Головинской дачи. — Прощальная аудиенция у императора и императриц. — Графиня Строганова. — Приготовления Головиных к отъезду за границу.
Восторг, который внушал всем император Александр, был неописанный. Все сосланные друзья его возвратились в Петербург: одни — по собственному желанию, другие вызваны были им самим. Число жителей столицы увеличивалось, тогда как в конце царствования императора Павла I Петербург стал почти пустынным: многие были сосланы, другие, боясь высылки, сами добровольно его оставили. После самого строгого царствования наступила анархия, всевозможные костюмы появились опять, кареты летели, сломя голову. Я сама видела, как офицер гусарского полка ехал галопом на лошади по тротуару набережной и кричал: «теперь можно делать, что хочешь!» Наступившая вдруг перемена была поразительна, но она основывалась только на чрезмерном доверии, внушаемом добротой нового императора. Со всех отдаленных мест империи спешили взглянуть на молодого государя, любимаго внука Екатерины II, память о которой была еще жива во всех сердцах. Одного этого родства достаточно было, чтобы привлечь ему любовь всех подданных, но и, кроме того, все в нем содействовало к возбуждению восторга и самых радужных надежд в обществе. Хвалили его добродетели, извиняли то, что, по-видимому, не нравилось; никогда начало царствования не было более блестяще. Война с Англией, грозившая России в конце царствования Павла I, закончилась с той минуты, как император Александр вступил на престол. Известие о перемене царствования недостаточно быстро, однако, распространилось и не помешало большому морскому сражению при входе в Зунд между английским флотом, под командой Нельсона, и датским. Датчане, как верные союзники, храбро защищали вход в Балтийское море. Адмирал Чичагов послан был в Копенгаген для переговоров о прекращении военных действий, сделавшемся теперь столь возможным.