почет, и не стеснялся с ней нисколько.
Мне рассказывали об одной трогательной смерти, которая случилась как раз накануне моего приезда в Париж. Она слишком замечательна, чтобы не найти себе места в моих воспоминаниях. Герцогиня Дудовиль, настолько же прекрасная, как и добродетельная, имела сына и дочь, которых она боготворила. Дочь она выдала замуж за г-на Растиньяк. Эта молодая дама была счастлива и с увлечением предалась всем развлечением и честным удовольствиям, которые мог доставить ей свет. С детства она страшно привязалась к г-же Эстурмель, которая вскоре умерла, благодаря ужасному случаю. Она была беременна вторым ребёнком и однажды утром, лежа в постеле, она позвала своего двухлетнего сына, чтобы он поиграл около нее. Он потянулся к звонку, который находился за кроватью, упал на живот матери и надавил на него. Несчастная молодая женщина вскрикнула, впала в бессознательное состояние и вскоре умерла. Это несчастие произвело сильное впечатление на ребенка, который был невинной его причиной, и он скоро последовал за матерью в могилу. Г-жа Растиньяк была страшно тронута потерей своей подруги; она отправилась к скульптору и попросила его, чтобы он снял маску с лица умершей. Она пристально посмотрела на художника и сказала ему уходя: «скоро вы придете снимать и с меня маску». Немного времени спустя, ее здоровье стало портиться, болезнь быстро развилась. Ее отец, мать и все родственники были убиты беспокойством. Ее любовь к матери становилась еще более страстною по мере того, как ее физическия силы ослабевали; она просила не оставлять ее ни на минуту, но, как только она ее не видела, она говорила: «пусть позовут моего ангела, мне она нужна, я учусь у нее покорности». Сделали консультацию из лучших докторов. В это время г-жа Дудовиль не покидала дочери, и муж ее доллсен был узнать от докторов, на что можно было надеяться.
Г-жа Дудовиль ждала его возвращения с чрезвычайным нетерпением; не дождавшись его, она отправилась в часовню, находившуюся в смежной комнате, молить о помощи у Всевышнего. Первый предмет, который она увидела там, был г. Дудовиль, сидящий у порога алтаря с закрытыми руками лицом. Эта поза и молчание открыли ей жестокую истину. Она села возле него, и оба погрузились в мучительную думу; затем они молча вышли из часовни. Мать испытала мучительную душевную боль, увидя свою дочь, но она скрыла тоску, которая мучила ее. На другой день m-me de Растиньяк потребовала духовника, аббата де-Леви, почтенного священника, которого я хорошо знала. Она исповедывалась долго. Аббат Леви ушел от нее со слезами на глазах, обещая ей возвратиться после обедни, которую он хотел отслужить за нее. Он действительно вернулся и сказал ей: «Господь повелел мне сказать вам, что он вась ждет». Молодая женщина скрестила руки и отвечала: «я думаю, что я готова, причастите меня». Он причастил ее Св. Таин, и так как она была слишком слаба, чтобы принять вполне приготовленные дары, священник причастил остальными — отца и мать. Это трогательное единение совершилось с высоким благочестием. Г-жа де Растиньяк попросила к себе аббата, преподавателя брата; она продиктовала ему свои последния воспоминания и последнюю свою волю. Его волнение было так сильно, что он едва мог записать ее слова. Аббат Леви был снова призван к г-же де-Растиньяк; у нее началась тихая агония. Ее мать бросилась на колени пред постелью умирающей, и, устремив глаза на дочь, с жадностью следила за ее последними минутами. Смерть приняла свою жертву. Священник вложил крест в руки г-жи Растиньяк, а г-жа де-Дудовиль все в том же положении затаила дыхание. Видя, что слезы у нее не могут прорваться наружу, и желая смягчить ее страдания, аббат Леви взял крест из рук покойницы, положил его в руки ее матери и сказал ей: «именем Бога, уходите отсюда, горю здесь не должно быть места, Он повелевает вам это сделать». Она встала и вышла с покорностью, которая с тех пор не покидала ее. Аббат Леви, который писал под диктовку г-жи Растиньяк, сделал описание ее болезни и ее смерти, в котором ясно рисуется образ г-жи Дудовиль и ее дочери. Г-жа Монтагю испросила для меня разрешение прочитать эту трогательную рукопись, из которой я помещаю здесь выдержки: «Провидение приготовило ей корону, дабы освободить ее от борьбы». «У нее было желание нравиться, то желание, которое всех очаровывает, если оно не есть следствие порока и тщеславия». «Она всегда имела вид, будто разгадывала или вспоминала что нибудь, чем изучала. Казалось, будто она не замечала сама то добро, которое она сделала, может быть, оттого, что она знала, что не может ни поступать иначе, ни остаться равнодушной». «Как описать то доверие, которое делало ее мать хранилищем всех ее мыслей, ее чувств! Мало того, что она открывала ей всегда свое сердце, но казалось, будто она его отдала ей навсегда с той самой минуты, как она стала сознавать себя». «Ее счастье не было счастьем равнодушного человека, ни счастьем, которое дается религией, но то было счастье в покорности». «Видишь покорность в принесении жертвы, но вместе с тем чувствуешь силу подчиняться, и наслаждаешься заранее сладостью победы». Последния слова г-жи де-Растиньяк были следующия: «Господи, отдаю в Твои руки мою душу и мою жизнь, я предаю Тебе без сожаления все свои радости, делай со мной, что хочешь, Ты мой Бог и мой Отец; я соединяю свои страдания и свою смерть со страданиями и смертью Иисуса Христа, в Которого Одного я верю». «Конечно, само небо приветствует это героическое мужество, которое предает с любовью все свои земные связи Богу, которое и разрушает их, и это нежное благочестие, которое склоняется у подножия Креста».
XXV
Разрыв Бонапарта с Англией. — Пасси и другие окрестности Парижа. — Дачная жизнь гр. Головиной и княгини де-Тарант. — Посещение Версаля. — Поездка в замок Ронси. — Жизнь обитателей замка. — Жалобы первого консула на Россию. — Граф Морковь. — Новости из России. — Пребывание гр. Головиной в Париже. — Католические патеры. — Роялисты. — Могилы Людовика XVI и королевы Марии-Антуанетты.
В это время Бонапарт вступил в борьбу с Англией. Чтобы успокоить народ, недовольный войной, он старался дать ему развлечение и забавлял его зрелищем приготовлений к высадке. Он велел строить понтонные суда, называемые «péniches». Он посещал одну верфь за другой, чтобы лично руководить работами; зеваки бегали за ним, но никто не был обманут, и стены покрывались кокардами. Mae, якобинец, преданный Бонапарту, живя уже несколько лет в Лондоне, нашел средства проникнуть в собрание верных подданных Людовика XVIII. Он уверял их, что недовольство французов достигло крайних пределов, и что скоро наступит момент для торжества правого дела. В то же время он уведомлял первого консула о всех замыслах эмигрантов, а этот, с своей стороны, старался добиться осуществления своих коварных замыслов, последствия которых мы узнаем дальше.
Чтобы придать вид законности своим планам о возвышении, Бонапарт предложил Людовику XVIII отказаться от короны своих предков. Всем известен ответ короля Франции на это дерзкое предложение. Бонапарт был взбешен и запретил под страхом смерти распространение ответного письма. Опасались, чтобы народ не употреблял каких либо насилий; боялись даже за иностранцев. Я же никогда не разделяла этих опасений, и мое убеждение подтвердилось некоторыми лицами из низшего класса, которые говорили, мне, что они прежде всего поспешили бы все в дома, занимаемые русскими вельможами, чтобы спасти их, и что они слишком многим обязаны русским, чтобы не предохранять их от угрожающей им опасности. Англичане же были задержаны, подверглись насилиям и были препровождены в Вердюн. Эти события произошли весной 1801 года.
Лето этого года мы провели в деревне Пасси, в 16-ти милях от Парижа. Местонахождение этой деревни очаровательно. Сад состоит из террас, которые тянутся до самой Сены; террасы соединяются каменной лестницею с железной решеткой, обвитой виноградом. Входная тенистая терраса служила нам гостиной, другие террасы были покрыты фруктовыми деревьями. Моя мать занимала бель-этаж, мои же комнаты были наверху, откуда налево виднелся Париж, как на ладони, направо Гренельская долина. Дальше возвышались замки, дачи, между прочим Мендон, который принадлежал теткам Людовика XVI.
Моя мать часто долго за полночь засиживалась на террасе, любуясь фейерверками, пускавшимися в разных местах в деревушке Шантильи, в Елисейских полях, в Трасками, Тиволи и др. Я скоро, почти против воли, уходила, и целыми часами оставалась одна. Наша дача находилась на нижней улице, верхняя вела прямо в Булонский лес. Я часто отправлялась туда с моими друзьями, Караманами. Мы там гуляли, ели мороженое на открытом воздухе, заходили в павильон, смотрели на танцы. Там было много народа, много красивых костюмов, много изящных дам. Праздник без церемоний и соблюдения этикета придает больше свободы удовольствию, публика не подчинена никаким стеснениям: уходят, приходят, когда хотят, никому не обязаны оказывать особого внимания. Я совершила одну прогулку с г-жей де-Тарант, позабавившую меня настолько, что я забыть ее не могу. Мы возвращались около 11 часов из Парижа и проезжали Елисейские поля. Я увидела направо ярко иллюминованный сад; г-жа де-Тарант сказала мне, что — это праздник, который устраивался два раза в в неделю в деревне Шантильи, что плата за вход 30 су. Она предложила мне отправиться туда, я охотно согласилась. Мы заплатили сколько следует при входе, нам дали наши билеты, и мы вошли. Деревня Шантильи принадлежала принцу Конде. Я увидела прелестный сад, красиво иллюминованный бенгальским огнем, и во дворце оживленный бал. В разных частях сада происходили игры. За 30 су нам еще подали на соломе маленькую чашку с мороженым; мы были в простых костюмах, но никто не обращал на нас внимания, мы могли свободно наслаждаться удовольствием этого вечера и возвратились в Пасси в восторге от этого вечера.
В Пасси у меня было три соседа довольно замечательных: г-жа Жанлис, которую я никогда не желала ни видеть ни встречать и которую я люблю больше читать, чем слушать: аббат Жирар, автор трех почтенных работ: «Les leçons de l'histoire», «La theorie du bonheur» и «Le Comte de Valmont»; г-жа д’Арблей, урожденная мисс Борней, известная своими прекрасными романами. Иногда случаются странные сближения, которые оставляют за собой воспоминания по самым незначительным вещам. Прогуливаясь однажды вечером, я увидела прелестную собачку; которая подошла ко мне поласкаться и показывала движением, что хочет войти в дом, пред которым я находилась. Я открыла ей дверь, она бросилась в дом; я спросила, кому принадлежит эта собачка. Мне ответили, что это была собачка г-жи д’Арблей, урожденной Борней. Я никогда не думала, читая ее произведения, что я когда нибудь буду впускать в дом ее собаку и ласкать ее. Гуляя поздно вечером с Генриеттой по верхней улице, я увидела у двери одного дома старую мещанку в чепце и рядом с нею ее мужа в бумажном колпаке; их окружали молодые девушки и парни. Старуха оживленно говорила, жестикулируя руками; кружок молодежи слушал с большим вниманием. Я остановилась, чтобы послушать, она заметила и сказала: «Вы тоже хотите послушать, моя добрая дама?» «Охотно», — ответила я; одна из молодых девушек предложила мне скамейку, но я предпочла стоять. Добродушная женщина продолжала свой рассказ, в кото