олнуется и проникается глубоким чувством. Утешением мне служило только то, что страдальцы вполне заслужили мученический венец. Я наполнила свой платок анютиными глазками и иммортельками; мои спутницы все стояли, как прикованные к земле; но было уже время уходить. Я купила три маленьких медальона, в которые вложила сорванные на могиле цветы, и дала один медальон г-же де-Тарант, другой г-же де-Беарн, а третий с обыкновенной травой оставила себе.
XXVI
Убийство герцога Энгиенского. — Преследование роялистов в Париже. — Суд над ними. — Братья Полиньяк. — Жорж Кадудаль. — Действия Бонапарта. — Провозглашение его императором, — Отъезд гр. В. Н. Головиной из Парижа. — Путешествие по Германии, — Кассель, Веймар.
Бонапарт готовил новое убийство. Он предложил совету захватить герцога Энгиенского, представляя его, как заговорщика. Но совет отклонил его предложение. Бонапарт настаивал и, выйдя из совета, тотчас отправил презренного Коленкура в Роттенгейм в великое герцогство Баденское, на правом берегу Рейна, где находился герцог Энгиенский; по приглашению первого консула, приказано было привезти его немедленно в Париж. Несмотря на это насилие, герцог не подозревал, что его везут на смерть. Его продержали в Париже всего несколько часов, а затем отправили в Венсенский замок, принадлежавший ранее его отцу. Быстрота этого путешествия изнурила его; он бросился на кровать в приготовленной для него комнате и заснул безмятежным сном невинности. В полночь его разбудили. «Что вам угодно?» — спросил он. «Вы должны идти на допрос», — ответили ему. «Зачем?» — спросил он, но не получил на этот вопрос ответа и спокойно последовал за своими проводниками. Когда он явился перед своими судьями или, вернее, перед своими палачами, его спросили только о его имени и приговорили к смертной казни; он попросил священника, ему отказали. «Достаточно искренней молитвы, чтобы получить прощение от Бога», — сказал он, бросился на колени и стал горячо молиться; затем встал со словами: «Теперь кончайте скорее». Его повели ко рву замка; ночь была темная, ему привязали к груди фонарь, чтобы не потерять его из виду и хотели завязать ему глаза. «Бурбон сумеет умереть», — сказал он. «Становитесь на колени», — сказали ему. «Я становлюсь на колени только перед Богом». Раздались девять выстрелов, герцог упал в ров, его засыпали землей.
Я узнала о его приезде в Париж в тот же вечер. Зная, что первый консул арестует всех верных слуг короля, которых вероломный М. привлекал в Париж, мы испытывали вполне основательные опасения. Пишегрю был арестован одним из первых; он жил в Париже уже три месяца, его арестовали. (Он был задушен в тюрьме, и его смерть старались объяснить самоубийством). На другой день после приезда в Париж герцога Энгиенского и его убийства, ко мне пришла г-жа де-Тарант, бледная, едва держась на ногах. Она сказала мне с выражением отчаяния: «Герцог Энгиенский умерщвлен сегодня ночью; Дюра только что сообщил мне это». Я была поражена и глубоко потрясена этой новостью. Этот зверский поступок взволновал общество и народ. Даже изверг Тюрио сказал, что это была потребность выпить стакан человеческой крови[260]. Стены на улицах покрылись афишами, полиция их срывала, но на другой день они снова появлялись. Имена Коленкура, Савари, произносились с ужасом: один привез жертву в Париж, другой председательствовал при казни. Полиция искала всюду братьев Полиньяк и добродетельного Жоржа (Кадудаля); все добрые люди трепетали за них и желали спасти их. Именно в это время распространилось известие, что Бонапарт провозгласил себя императором. Был сделан общий призыв к нации для того, чтобы был утвержден новый акт честолюбия; но подписи не могли наполнить даже и одной страницы. Между тем из города никого не выпускали без билета. Г-жа де-Шаро, которой понадобился билет, чтобы отправиться в свой замок, принуждена была сама пойти в префектуру за билетом; там она видела, как народ приводили с улицы насильно для подписывания; среди других там находился старый угольщик, который спросил: «Vous voulez, que je chine; si je ne chine pas, pourrais-je porter mon charhon?» Ему ответили утвердительно. «Alors je ne chinerai pas». Г-жа де-Шаро употребила над собой все усилия, чтобы не засмеяться.
Г-жа Идалия Полиньяк, жена старшего брата, которая не подозревала, что ее муж находится в Париже, предложила мне прийти ко мне заняться музыкой, с условием, чтобы двери были заперты, и чтобы с нами никого не было, кроме Ривьера, который будет аккомпанировать нам, и г-жи де-Тарант, которая бы нас слушала. Г. Ривьер пришел в назначенный час, но было уже 9, 10 часов, а г-жа Идалия еще не приходила; теряясь в догадках, мы прождали ее весь вечер. На другой день я с удивлением и с горем узнала, что г-жа Идалия Полиньяк и г-жа Водрейль-Караман арестованы. Я побежала к г-же де-Сурш, но нашла ее квартиру запертой; мои опасения после зтого еще более увеличилпсь. Я отправилась за справками о новых двух жертвах и, возвратясь домой, нашла записку от г-жи де-Сурш, в которой она писала, что не приняла меня из предосторожности, и что я была в числе заподозренных, что на допросе, которому подверглась ее сестра, мое имя было произнесено; ей сказали, что ее связь со мной была ей известна, что, вероятно, она ждет от России пенсии. Г-жа де-Водрейль ответила, что она действительно была дружна со мной, что я для нее сделала все, на что способна великодушная дружба, что я всегда была готова помочь страждущим, что она всю свою жизнь будет чувствовать ко мне привязанность и благодарность, но что она никогда не думала просить у России пенсии. «Мы скоро узнаем, что это за иностранная подруга», — сказали ей: «мы отправимся к ней, чтобы посмотреть, как нас примут». Благодаря этой угрозе, Г-жа де-Сурш не приняла меня из боязни повредить, но это еще усилило мое желание пойти к ней. Я тотчас же и поехала к ней, чуть не выломала у нее дверь; мое появление удивило и тронуло ее. «Не бойтесь ничего», — сказала я ей, — «я уверена, что я замешана в дело г-жи Водрейль, и спокойно жду этих господ; пусть они явятся ко мне, и я велю выбросить их всех за окно». И действительно, пришли на другой день, но вид нашей обстановки показался им слишком внушительным для того, чтобы оскорбить меня, и они удалились.
Г-жа де-Полиньяк находилась в плачевном состоянии и сильно беспокоилась за своего мужа и за своего деверя. Г-жа Бранка, ее двоюродная сестра, просила, чтоб ее заключили вместе с ней, но после усиленных настояний и доводов, поддержанных врачем, утверждавшим об опасном положении г-жи де-Полиньяк, она просила перенести ее к себе и получила разрешение, но лишь на условии, что она будет считаться арестованной, и что никто не будет видеть ее. Г-жа де-Бранка написала мне все эти подробности чрез горничную своей двоюродной сестры, на верность и рассудительность которой она вполне полагалась. Я решила повидаться с ними на другой же день. Я прошла через свой сад и сад г-жи де-Веррак и через нижний этаж ее дома вышла на улицу Веррен. В первый раз в зкизни я очутилась одна вечером на улице. Я шла вдоль стены, чтобы не быть раздавленной. Проходя мимо ворот дома г-жи де-Ж. Г., я увидела женщину, сидящую под воротами с корзиной завядших цветов; она просила меня купить у нее. «Они завяли, моя милая», — сказала я ей. Она нагнулась ко мне и сказала мне на ухо с грустью и беспокойством: «Сударыня, я бедная нищая, переодетая цветочницей; с тех пор, как он — император, арестуют всех бедных на улице и отправляют их в Сальпетриер, где обращаются с ними, как с собаками. Он хочет доказать, что нет бедных, тогда как они везде». Я дала ей 6 франков и поспешила уйти от нее. Придя на улицу Бан, которую я должна была пройти для того, чтобы выйти на улицу Ла-Планш, я была остановлена грязным ручьем, протекавшим среди улицы. Была страшная грязь, и я боялась сделать опасный прыжок и стояла в недоумении у этого ручья, ошеломленная шумом экипажей и повозок и криками различных продавцов, которые проходили мимо меня, как вдруг ко мне подошли два весьма приличных на вид незнакомца и предложили мне самым почтительным образом вывести меня из затруднения. Я воспользовалась их любезностью. Поблагодарив их, я отправилась на улицу Ла-Планш, где находился отель г-жи де Ла-Бранка. Я довольно долго стучала молотком, осматривалась по сторонам, чтобы увидеть, не наблюдают ли за мной; я боялась повредить г-же Идалии, но мне хотелось дать ей положительное доказательство моей к ней дружбы; сознание добраго дела придает смелость и непреклонность воле. Наконец привратник отворил мне дверь, я проскользнула в большой двор и подбежала к двери флигеля, где находилась бедная Идалия. Я нашла ее в страшно возбужденном состоянии. Она тронула меня до глубины души. Она приняла меня с распростертыми объятиями; мы много говорили о несчастиях и горестях, которые угрозкали ее кузине. Я оставила ее в сумерках; когда я вновь подошла к ручью, в виду быстро наступающей ночи, я собралась с духом, сделала удивительный скачек и возвратилась домой с сердцем, полным страдания и тревог. Жорж Кадудаль был арестован в то время, когда проезжал по улице в кабриолете. Он жил в Париже уже 6 месяцев. Братья Полиньяк, маркиз де-Ривьер, Корте, Виктор, паж Людовика XVI, и много других верных слуг Людовика XVI были заключены в Тампль, где производилось их дело.
Моро был заподозрен и присоединен к ним. Негодование общества достигло высшей степени. Чудовище же трепетал сам и не спал двух ночей к ряду на одном месте; большую часть дня он проводил на бельведере замка в Сен-Клу с подзорной трубой, направленной на Парижскую дорогу, постоянно боясь приезда курьера с известием о возмущении. Г-жа де Ла-Рошфуко, которую я встречала у Августины Турсель, говорила ей, что ей часто случалось находиться втроем с первым консулом и его женой, что Бонапарт был очень молчалив и забавлялся прорезыванием мебели перочинным ножом, который всегда держал при себе, и что его настроение можно было узнать по движению руки. Какое счастливое состояние души! В сердце — ад, а за его широким лбом — демон гордыни! Г-жа Дюгазон, давнишняя знаменитая артистка комической оперы, уходила со сцены. Ей назначили последний бенефис; артистки Comedie française выбрали для спектакля пьесу «Сарторий»: в одной сцене в этой пьесе Помпей сжигает, не читая, список заговорщиков. Они хотели воспользоваться этим обстоятельством, чтобы дать извергу урок. Бонапарт явился в театр; когда дошли до упомянутой сцены, он побледнел, рот его покривился. Я сказала трем сестрам Турсель, которые были со мной: «он задохнется от бешенства». Но он встал, резким движением отодвинул стул и удалился из театра. Его отъезд произвел шум в партере. Бонапарт возвратился домой в ярости.