ю своим туалетом. Он любезно беседовал с нами. Г-жа де-Тарант сказала ему с волнением: «Как я вам благодарна, монсиньор, за то, что вы осчастливили герцогиню». — «Скажите мне лучше, принцесса, — ответил он, — что я сделал, чтобы заслужить такое сокровище». Затем появилась ее высочество. Она была очень весела и любезна. Два дня спустя мы отправились с семьей в Петербург, а мадам де Тарант оставалась еще месяц в Митаве.
По прибытии в Петербург я с грустью вернулась в свой дом, ставший таким пустым для меня со смертью моей матери. Моя квартира была испорчена: она была нанята на время нашего отсутствия для принца Людвига Виртембергского. Моя спальня носила следы малой заботливости принца о порядке. Император приехал посмотреть на все повреждения за несколько дней до нашего отъезда; он был ими поражен и хотел взять расходы по исправлению на свой счет. Он был крайне удивлен, когда мой управляющий не хотел взять более двух тысяч рублей. Обои в гостиных были испещрены мыльными пятнами: казалось, принцу нравилось мыться во всех комнатах.
Настало время представиться мне ко двору. Он находился тогда в Таврическом дворце. Я была растрогана и осаждена массой чувств и воспоминаний. Я взяла себя в руки, как только могла. Графиня Протасова отправилась со мной в гостиную императрицы Елисаветы. Через четверть часа явилась императрица. Я была еще в трауре по моей матери, мой костюм гармонировал с моим настроением. Императрица подошла ко мне с смущением. Обняв меня, она сказала: «Вы были очень счастливы во Франции?» — «Да, ваше величество, я нашла там утешение для моего опечаленного сердца». — «Я очень сочувственно отнеслась к несчастью, постигшему вас в Дрездене». Я поклонилась, не отвечая. Наш разговор этим закончился. Граф Толстой, прислонившись к дверям, слушал нас; он, может быть, готовился к некоторым замечаниям. Я не видела императора, ибо дамы ему никогда не представляются. Я сделала несколько визитов друзьям и людям, ко мне относящимся равнодушно. Я была очень хорошо принята первыми; вторые видели во мне только особу, на которую косо смотрят при дворе, но поведение которой во Франции вызывает уважение. Я нашла много перемен в обществе и администрации.
Департамент генерал-прокурора, существовавший с давних времен, был разделен на несколько министерств. Это подражание управлению Бонапарта огорчало старых слуг, потому что оно необходимо вело к новым злоупотреблениям и грабежу. В царствование Екатерины II генерал-прокурор имел помощниками четырех секретарей. В настоящее время каждый министр имеет их большее количество, и весь этот народ, получающий скромное жалование, спекулирует на своих должностях. Возвращаясь в Петербург, мы встретили русские войска, шедшие против Бонапарта. Гордый и воинственный вид и прекрасная выправка солдат внушали доверие и надежду. Но минута отличиться, как это было впоследствии, еще не наступила. Известны события этого года и следующего: битва при Аустерлице, при Прейсиш-Эйлау и Фридланде, Тильзитский мир после свидания на р. Немане. Я об этом поговорю дальше, а теперь нужно вернуться к нашей жизни. Г-жа де-Тарант явилась к нам через месяц; мое счастье было невыразимо, и все мое семейство разделяло его со мной. Мы вернулись к нашей спокойной и однообразной жизни; дни проходили тихо; суетность этого мира не в состоянии была нас ни трогать, ни смущать.
XXVIII
Поездка в Нижний Новгород. — Имение гр. Головина. — Макарьевская ярмарка. — Возвращение в Петербург. — Рождение великой княжны Елисаветы Александровны. — Кончина ее и скорбь императрицы Елисаветы. — Свидание императора Александра с Наполеоном в Эрфурте. — Императрица Елисавета. — Старшая дочь гр. Головиной и назначение ее фрейлиной. — Приезд в Петербург гр. Растопчина. — Болезнь графини Толстой. — Примирение императрицы Елисаветы. — «Записки» гр. Головиной.
В мае месяце (1800 г.) мы все отправились в поместье моего мужа в Нижегородской губернии. Мы остановились на две недели в Москве, и я с истинным удовольствием повидалась с моей невесткой, княгиней Голицыной[266]. К тому же Москва была местом моего рождения, и я должна была ею интересоваться. Оставив Москву, мы отправились провести несколько дней в имение графа Ростопчина; там он жил в замке, которому предстояло стать знаменитым впоследствии[267]. Я горела нетерпением приехать скорее в мое имение Калужской губернии, где я провела мое детство, и где покоились останки моей обожаемой матери[268]. Подходя к моему старому саду, я заметила сквозь деревья церковь и рядом с ней памятник из белого камня. Он стоял напротив алтаря и был окружен вишневыми кустами. Я побежала к нему с детьми, мы бросились на колени, и то, что я испытала, не может быть выражено. Я чувствовала Бога в своей душе, мое сердце отдавалось вполне моей матери; я часто вспоминаю эту минуту. Дочерняя любовь заключает в себе массу воспоминаний. Мы проехали затем Владимирскую губернию — край прекрасный и очень плодородный. Отсюда до Нижнего Новгорода дорога прекрасна.
Я осматривала этот город вместе с m-me де-Тарант, жаждавшей со всем познакомиться, и я думала о причудливости судьбы, заставлявшей путешествовать по волжским берегам придворную даму французского двора. Наконец, мы прибыли в имение моего, мужа[269]. Мы пошли сперва по дороге среди возвышавшейся ржи; все дышало изобилием, и золотые отблески качавшихся колосьев представляли вполне веселое зрелище. Крестьяне высказывали трогательную радость при нашем приближении: они были богаты и счастливы. M-me де-Тарант наслаждалась за хозяина счастьем крепостных. Мы вели в течение нескольких месяцев очень спокойную и тихую жизнь; m-me де-Тарант прошла полный курс сельского хозяйства, обходя с моим мужем его владения, и отдавала об этом отчет в письмах к своей матери. Мы отправились затем на знаменитую Макарьевскую ярмарку, которая бывала ежегодно в 7 верстах от одного из наших имений. Мы ночевали в одной деревне, расположенной на горе у берегов Волги, в местности, покрытой лесом и очень живописной. Мы жили в красивом доме одного из наших крестьян, и по вечерам я видела, как по реке проходила масса барок, между которыми некоторые, необыкновенной длины, принадлежали сибирякам. Барки эти бросали якорь у наших окон, и я была свидетельницей совершенно нового для меня зрелища. Эти барки были наполнены христианами и магометанами; белый занавес разделял их. На одном конце барки было знамя креста, на другом — полумесяца. Началась вечерняя молитва. Христиане молились молча, делая знамение креста; магометане громко кричали «Алла!» и кривлялись. На другой день мы сели на принадлежавшее нам судно; 12 наших крестьян были гребцами; они носили красные рубашки, что придавало им праздничный вид. Ярмарка была расположена на правом берегу Волги, на песчаной равнине. Можно было подумать, что находишься в морском порте; вся река была покрыта расцвеченными флагами постройками. С тех пор произошли перемены на ярмарке, но тогда все лавки находились под обширными палатками, разделенными на несколько частей, и были украшены зеленью. Одна из этих палаток, которая была больше других, представляла из себя комнату, убранную зеркалами. Это были лавки торговцев модными товарами, забракованными в больших городах. Провинциальные дамы проводили здесь целые дни, примеряя платья и шляпы на виду у всех. Большое число купцов из различных областей, в национальных костюмах, толпились там и сям. Их правильные лица напоминали древних греков; они могли служить прекрасными моделями для художника. В особенности было очень много азиатов, и их богатые товары, разложенные в изобилии: шали, драгоценные капни, жемчуг, — придавали вид великолепия этому странному сборищу. Расположенные параллельно палатки покрыты цветным полотном, так что таким образом проходишь по длинному коридору. На другой день после нашего прибытия в Макарьев к нам присоединилась госпожа Свечина[270]. Она добра и умна, и мы на нее смотрим, как на друга. Она прибыла со своим мужем и сестрой и поселились в том же доме, что и мы; мы пробыли вместе на ярмарке 10 дней. Затем мы вернулись в свое имение, где госпожа Свечина провела три очень приятных недели. Она совершила потом небольшую поездку в Казань вместе с m-me де-Тарант, которая была совершенно очарована этим путешествием. Они переехали через дубовый лес длиною в 40 верст. Возвращаясь в Петербург, мы еще раз остановились в Москве. Наше путешествие окончилось в октябре месяце. Мой дом был ремонтирован, но, несмотря на всю быстроту, с которой производился этот ремонт, он мог быть готов только после нашего приезда. Пока мы поместились в первом этаже, и я жила в одной комнате с m-me де-Тарант.
Мы подходим к очень интересному времени. Императрица Елисавета была в последнем месяце беременности. Я просила у Бога счастливого разрешения для нее, не позволяя себе больше никаких желаний, но общество ожидало с нетерпением и желало наследника. 2-го ноября мы крепко спали, когда вдруг разбудили нас пушечные выстрелы[271]. Мы испустили радостный крик, а m-me де-Тарант прибежала заключить нас в свои объятия и смешать свои слезы с моими. Несмотря на наше волнение, мы считали пушечные выстрелы и думали, что императрица родила сына. Это было заблуждением, но я была не менее счастлива: она имела ребенка… В первый раз я пожалела, что мой муж больше не при дворе и не может пойти туда узнать о ее здоровье. Мы провели остаток ночи (m-me де-Тарант и я), разговаривая об этом счастливом событии.
Дочь императрицы стала предметом ее страсти и постоянных ее забот. Ее уединенная жизнь стала для нее счастием: как только она вставала, она отправлялась к своему ребенку и не оставляла его почти весь день; если ей приходилось провести вечер вне дома, она по возвращении всегда шла поцеловать ее. Но это счастие продолжалось только 18 месяцев. У маленькой великой княжны очень трудно прорезались зубы. Франк, врач его величества, не сумел ее лечить, ей дали укрепляющие средства, которые увеличили воспаление. В апреле 1808 года, с великою княжною сделались конвульсии, все врачи были созваны, но никакое лекарство не могло ее спасти. Несчастная мать не отходила от постели своего ребенка, дрожа при малейшем движении; каждая спокойная минута ей придавала некоторую надежду. Вся императорская фамилия собралась в этой комнате. Стоя на коленях возле кровати, императрица, увидевши свою дочь более спокойной, взяла ее на руки; глубокое молчание царило в комнате. Императрица приблизила свое лицо к лицу ребенка и почувствовала холод смерти. Она просила — императора оставить ее одну у тела ее дочери, и император, зная ее мужество, не колебался согласиться на желание опечаленной матери. Мне говорили, что, оставшись надолго в уединении, она пошла потом к принцессе Амалии. Последняя разделяла все заботы и всю печаль императрицы, но пережитые волнения подействовали на ее здоровье, и врачи потребовали немедленно кровопускания. Она согласилась на все, чтобы не покидать своей сестры. Утром этого печального дня (30 апреля) получилось известие о смерти младшей сестры императрицы, принцессы Брауншвейгской. Император благоразумно решил, что следует лучше сейчас известить об этом его супругу, потому что э