Немного времени спустя, император отправился в Тверь повидаться с своей сестрой, принцессой Ольденбургской[276]. Граф Толстой сопровождал его величество. В это время графиня Толстая захворала желчною лихорадкой. Я не посещала ее со времени нашего разрыва с ее мужем и видалась с ней только у себя, но тогда она мне написала письмо, заклиная прийти к ней, так как она страдает и нуждается во мне. Я не колебалась ни одной минуты, и так как дружба загладила все другие воспоминания, то я отправилась к ней. M-me де-Тарант была восхищена этим примирением и ходила со мной к ней, мои дети также. С этих пор я к ней ходила каждый день. Однажды утром, сидя возле ее кровати, я увидела, что явилась императрица Елисавета, приближавшаяся к ней с видом большого участия: затем она попросила меня сесть. Мы беседовали некоторое время о болезни графини и о враче; затем вошла старшая дочь графини Толстой, Катя, и сказала ее величеству, что моя младшая дочь, находившаяся в соседней комнате, умирала от желания ее видеть. Императрица с очень благосклонным видом встала и шутливо сказала, что пойдет поухаживать за ней. Лиза была совершенно смущена, когда императрица подошла к ней с приветливостью и сказала: «Я вас знаю очень давно, Лиза, еще тогда, когда вы были грудным ребенком. Вы родились 22 ноября, я этого совсем не забыла». После этих слов императрица быстро удалилась, чтобы уехать. Она снова приехала через несколько дней. Я оставляла комнату графини Толстой, чтобы уйти домой в тот момент, когда объявили об ее приезде. Я ее встретила в гостиной; ее величество, подойдя ко мне, сказала, что, увидя в передней мужскую шляпу и сюртук, она подумала, что они принадлежат мне и служат мне для прихода в переодетом виде. «Я нигде в этом не нуждаюсь, ваше величество, — отвечала я, — тем более в этом доме». — «Разве вы спешите уйти?» — «Я должна вернуться домой, ваше величество, так как теперь час моего обеда».
Почувствовав себя гораздо лучше, графиня Толстая вскоре встала с постели. Ее муж вернулся и делал вид, что восхищен, видя меня в своем доме. Я сделала вид, что верю этому, и продолжала посещать их дом, так как я ходила к его жене, а не к нему. Я снова увидела императрицу через некоторое время у графини Толстой, которая совершенно выздоровела. Ее величество приехала к ней с герцогиней Виртембергской[277]. Мои дети и m-me де-Тарант удалились в уборную, а я осталась возле императрицы, которая казалась любезной со мной. Беседа была оживленная и продолжалась до 3-х часов, когда я встала, чтобы уйти, и пошла искать m-me де-Тарант в ее убежище. Она забыла свою шляпу в комнате, где была императрица, и мы отправили за ней Катю. Императрица, заметив это, схватила шляпу и сама принесла ее к m-me де-Тарант, показывая, что она находит удовольствие снова видеть меня. Я останавливаюсь на этих подробностях, кажущихся незначительными, потому что они подготовляли великую развязку, не замедлившую совершиться.
Когда графиня Толстая совершенно поправилась, мои встречи с императрицей прекратились, и несколько месяцев не происходило ничего замечательного. Однажды утром, графиня Толстая написала мне, приглашая меня прийти к ней к 6 часам. Она приняла меня в своем маленьком кабинете, хорошо освещенном, хорошо надушенном, имевшем праздничный вид. Затем я услышала стук подъезжающей кареты; графиня сказала мне: «Это императрица», и не знаю, почему я почувствовала себя смущенной. Императрица явилась также немного растроганная, она с живостью подошла ко мне, заговорила со мной о здоровья моего мужа и затем усадила нас. Ее взгляды, полные благосклонности ко мне, воскрешали тысячу воспоминаний, беседа была приятна, но через полчаса я встала и ушла. Графиня передала мне, что после моего ухода императрица оставалась погруженная в мечты и сказала ей: «Боже мой! Что значит первое чувство!»
На Рождестве графиня Толстая давала завтрак детям иезуитского пансиона, в котором находились ее два сына, императрица захотела на нем присутствовать так же, как и герцогиня Виртембергская. В 6 часов мы отправились к графине Толстой, ее величество также приехала с герцогиней Виртембергской. Поговорив с хозяйкой дома, с m-me де-Тарант и графиней Витгенштейн, императрица уселась и просила меня приблизиться. Я села на некотором расстоянии, но властным тоном она повторила: «Ближе, рядом со мной». Я повиновалась; тогда она мне сказала с волнением: «Как я счастлива, видя вас рядом с собой». Я была как помешанная от этой перемены в обращении со мной императрицы и не понимала, что могло к ней привести; в остальную часть вечера новые поводы увеличивали мое приятное удивление, но через некоторое время я узнала, что императрица имела в руках ту записочку императора Павла, о которой я говорила выше. Граф Ростопчин отправился в Москву, но князь Чарторыжский рассказал об этом графине Строгановой, та императрице, а ее величество высказала желание прочесть эту записку; написали об этом графу, который, не колеблясь, отдал ее. Возмущенная содержанием императрица бросила записку в огонь: она узнала наконец, кто был истинным виновником ее страданий, и как несправедливо она меня считала виноватой. С этой минуты она пыталась меня приблизить к себе, и было вполне естественным, что я была удивлена этим поведением, так как не знала его оснований. Могла ли я догадываться о таких обвинениях, я, которая думала, что так хорошо доказала ненарушимую верность и привязанность?
У моей дочери заболели глаза, у ней явилась опухоль на ресницах, приходилось подвергнуть ее довольно тяжелой операции. Императрица хотела выразить ей свое участие и послала ей розу через графиню Толстую. Когда моя дочь поправилась, мы отправились к графине Толстой, императрица также приехала к ней. Она благосклонно беседовала о том, что должна была выстрадать моя дочь; затем я ей поднесла в подарок перстень с лунным камнем, который, говорят, приносит счастье. Она надела его на палец и, минуту спустя, сказала графине Толстой: «Вы кое-что переменили в ваших комнатах; оставайтесь здесь на диване, я пойду их посмотреть». Она посмотрела на меня, чтобы мне показать, что я должна ее сопровождать. Наконец я осталась наедине с ней в маленьком будуаре графини Толстой. Как давно это не случалось со мной! Мы говорили отрывисто и были очень растроганы. Императрица сообщила мне свои опасения за здоровье графини Толстой. Я прибавила, что для меня тем страшнее было видеть ее в таком состоянии, что я только от нее могла иметь сведения о ее величестве. Императрица смутилась и сказала: «Я никогда не смогу выразить вам, до какой степени я тронута тем постоянным участием, которое вы сохранили ко мне. Ваша верность меня проникает чувством благодарности». Она продолжала говорить с благосклонностью и чувствительностью, а я бессчетное число раз целовала ее руки, омывая их моими слезами.
После этого объяснения я часто виделась с ней у ее сестры, принцессы Амалии, и у графини Толстой. Она приказывала мне приходить с m-me де-Тарант к принцессе то утром, то вечером. Мы беседовали некоторое время все вместе; затем она уводили меня в другую комнату, чтобы дать больше свободы своему доверию. Это было все, что она могла сделать для меня: я не имела права на частныя посещения ее величества и наслаждалась тем, что давала мне ее благосклонность. Мне невозможно будет передать все мои беседы, но новыя мысли, прелесть выражений и кроткий ум императрицы делали их очень приятными. Летом я ее видела раза два в неделю на даче у графини Толстой, куда она милостиво являлась проводить с нами вечера. По возвращенип в город, мы снова ходили к принцессе Амалии. Однажды вечером императрица сказала мне: «Непременно хочу, чтобы вы согласились на то, о чем я вас сейчас попрошу: пишите мемуары. Никто не способен на это больше вас, и я обещаю вам помогать и доставлять вам материалы». Я сослалась на некоторыя затруднения, но они были устранены, и пришлось согласиться. Я предпринимала работу, к которой не чувствовала себя способной, но все-таки на другой день я принялась за перо. Через несколько дней я показала их начало императрице; она казалась удовлетворенной и приказала мне продолжать.
XXIX
1812 год. — Отъезд императора Александра в армию. — Путешествие императрицы Елисаветы. — Взятие Парижа. — Чувства г-жи де-Тарант. — Болезнь ее и смерть. — Скорбь Головиной. — Погребение тела де-Тарант.
В следующем (1812) году, мой муж снова поступил на службу: он был назначен обер-шенком. Император назначил его с такой благосклонностью, о которой мог только мечтать себе мой муж, и выразился о нем самым лестным образом, говоря о нем императрице, которая повторила мне его слова с участием, очень растрогавшим меня. Через несколько дней я встретила императора на прогулке: он дружественно заговорил со мной о моем муже, об удовольствии, доставляемом ему этим назначением; он напирал особенно на воспоминания о прежнем времени. Но эта перемена не принесла мне ничего, и я ничего не находила для моего более тесного общения с императрицей. M-me де-Тарант была этим очень огорчена, но я была некоторым образом даже счастлива тем, что могла доказать императрице, насколько моя привязанность к ней была лишена эгоизма и самолюбия.
Император уехал в армию. Французы быстро приближались, и их первые успехи причиняли очень основательное опасение, При этом столь важном случае императрица высказала замечательное мужество и смелость, и ее благородный пример воодушевил всех упавших духом. Начали, подобно ей, ждать славы, которая последовала за этой минутой смятения. Я не стану входить теперь во все подробности этой недавней и столь известной войны, а буду продолжать говорить о том, что касалось нас ближе. Первое путешествие императора не было продолжительным, но в декабре месяце этого же года он снова уехал, чтобы принять славное участие в успехах своих войск. Императрица проводила лето следующего года (1818) в Царском Селе, наши свидания были до сих пор теми же самыми, но ее резиденция была слишком далеко, ч