Ее высочество герцогиня Виртембергская была в Витебске в течение полутора года; я имела честь быть в переписке с нею, и очень жаждала ее возвращения, столько же ради императрицы, столько и ради себя. Она приехала к новому году, я встретилась с нею с искреннею радостью; ее милости ко мне привязали меня к ней на всю жизнь. Я имела честь видеть ее несколько раз у нее дома, и, посредством ее, имела случай вести некоторые сношения с императрицей. Я осмелилась попросить ее величество одолжить мне бронзовое изображение Христа, которое она соблаговолила принять от меня несколько лет тому назад. Она снизошла к моей просьбе, и эта посылка сопровождалась очень любезной запиской, которую она удостоила мне написать. Я велела снять слепок с этого изображения Христа и вернула его ее величеству. Через несколько дней после того, ее высочество герцогиня Виртембергская призвала меня к себе и через четверть часа, к моему глубокому удивлению, я увидела входившую императрицу. Она мне сказала, что узнав, что я у герцогини, хотела лично мне передать письмо от графини Толстой. Мы уселись. Я принесла герцогине изложение некоторых моих мыслей и воспоминаний. Императрица хотела их прочесть, а это повело за собой беседу о прошлом. Она изволила мне сказать, что сохранила мою небольшую записку, в которой я ей советовала быть снисходительной к другим и строгой к себе самой. Она прибавила, что часто пыталась приложить этот совет к делу. После часового разговора императрица простилась со мной, пожав мне руку; я поцеловала ее руку от всего сердца. Вскоре затем встретилась с нею во второй раз. Ее величество была огорчена преждевременною смертью одной молодой нашей знакомой. Наш разговор был чувствителен и важен: я находила в нем некоторые проблески прошедшего. Это прошедшее становится столь могущественным, когда я снова имею перед глазами то, что наиболее украшало его. Когда воспоминание пробуждается неодушевленными предметами, оно ищет того, что могло бы сделать его более осязательным. Оно страдает от отсутствия и делает нас рассеянными ко всему окружающему. Но если оно его снова находит, то сила чувства заставляет нас все чувствовать, даже воздух, которым дышали.
Однажды утром я отправилась к Герцогине; через минуту после моего прихода, дверь гостиной тихо отворилась, и появилась императрица. Она мне сказала, входя: «Мое сердце угадало, что вы здесь находитесь, и я поспешила прийти». Она села, спросила меня о моем здоровье, упомянула о необходимости ехать на воды. Мы смеялись над новой медицинской системой, уверявшей, что сердце находится на правой стороне. Затем речь зашла о воспоминаниях, которые я пишу, и тон разговора переменился. Императрица соблаговолила сказать мне, что она поздравляла себя с тем, что предложила мне предпринять эту работу; мы беседовали о том, что в ней заключалось, и, после минуты размышления, она милостиво прибавила: «Боже, когда я смогу вас свободно видеть? Надеюсь, скоро». На этот вопрос я смолчала: почтительное молчание было единственным ответом, который я могла дать. Сделав несколько указаний, касавшихся наших «Записок», Ее Величество ушла скорее, чем она, казалось, сама этого желала, так как ей необходимо было переменить туалет для парадного обеда. Герцогиня высказала мне удовольствие, которое она испытывала, видя участие, которое, казалось, императрица выражала ко мне. Я осмелилась попросить у Ее Величества книгу рисунков, которые я сделала для нее и года назад. Она милостиво отослала мне ее и написала мне очень милостивую записку, на которую я имела честь отвечать, отсылая назад книгу, в которую я поместила кое-что новое.
В день Пасхи император пожаловал шифр моей младшей дочери.
Я рассказала массу маленьких событий, которые не могут всех интересовать, но нельзя забывать, что я пишу не мемуары, а воспоминания, из которых те, которые касаются императрицы, имеют для меня громадную цену.
Нельзя равнодушно следовать по тем тропинкам, по которым проходили на заре жизни. Сердце также имеет тропинки, по которым любят ходить; тропинками этими являются честные и чистые чувства, а пределами их является наша могила.
Графиня Варвара Головина.
Послесловие
«Записки» графини В. Н. Головиной, которые, вероятно, не наскучили читателям «Исторического Вестника», окончены печатанием. Читатели могли проследить за ними в полном их виде, за исключением немногих мест, выброшенных по независящим от меня обстоятельствам, и сами могут решить теперь вопрос о их значении и нравственной личности их автора. Для меня, как издателя «Записок» графини Варвары Николаевны, приятно отметить, что появление их на страницах «Исторического Вестника» пробудило интерес к памяти нашей симпатично-скромной соотечественницы и вызвало на свет Божий новые материалы о ее жизни, сообщенные мне разными лицами. Особенно должен я поблагодарить за доставленные мне сведения князя А. М. Голицына, внука родного брата Головиной, владеющего ныне селом Петровским, где она провела свое детство, — графа Бреверна, графа Льва Мнишка, родного правнука Головиной, и княгиню В. К. Баратову. Собранными сведениями считаю себя обязанным поделиться и с читателями, в дополнение к тому, что было уже сказано мною о графине В. Н. Головиной и ее «Записках» в предисловии к ним. В биографии Головиной намечаются новые «тропинки», которыми, и на этот раз, «являются честные и чистые чувства». По тропинкам этим мне приятно провести и читателя.
Прежде всего, однако, позволю себе сказать несколько слов о подлинной рукописи «Записок» В. Н. Головиной. Отцы иезуиты молчат о факте нахождения у них оригинала «Записок», и лишь один достопочтенный член их ордена устно, самым положительным образом, заявил, что оригинала «Записок» нет в иезуитских архивах; в то же время есть сведения, что экземпляр «Записок» хранился в Австрии, у внучки Головиной, графини Ланскоронской, во втором браке графини Фицтум, и что у сына ее, графа Ланскоронского, хранится и портрет Головиной, писанный Виже-Лебрен. Возникает, однако, вопрос: не хранится ли у графа Ланскоронского лишь копия с подлинных «Записок», подобная той, которая была в России у внука Головиной, графа Фредро, и поднесена была им великой княгине Елене Павловне? Пока вопрос этот не будет решен в отрицательном смысле, мы не можем, как желали бы, извиниться пред отцами иезуитами в напрасном поклепе на них, тем более, что у них, несомненно достоверно, хранится много бумаг дочери Головиной, Прасковьи Николаевны Фредро, которыми пользовался биограф Свечиной, иезуит Falloux:, а также бумаги самой Свечиной, «Записки» ее мужа, бывшего петербургским военным губернатором при Павле, и другие важные материалы. Отцы иезуиты снискали бы себе благодарность русского общества, если бы хотя отчасти поделились с ним своими историческими сокровищами, относящимися к столь давнему времени.
О молодых годах графини Варвары Николаевны мне, к сожалению, не удалось узнать ничего существенно нового. По приглашению князя А. М. Голицына, владельца села Петровского, я провел два дня нынешним летом в этом красивом, поэтическом имении, где девочка Голицына, впоследствии Головина, провела беззаботно свое детство. Увы, от старого каменного ее дома с башенками не осталось и следов: на его месте возвышается красивый, в итальянском стиле, большой дом-палаццо, воздвигнутый в начале нынешнего столетия братом Головиной, князем Феодором Николаевичем Голицыным. Изменился отчасти и наружный вид старинной церкви, стоящей в нескольких шагах от дома и выстроенной в конце XVII века: купол — итальянского стиля и, вероятно, сооружен одновременно с новым домом. Даже природа Петровского уже не совсем та, что была 130 лет тому назад: река Москва и впадающая в нее Истра очень обмелели, а дубовый лес, окружавший старый дом, сменился хвойным. Остался неизменным лишь характер местности, гористый, с треугольником двуречия, да сохранилась в неприкосновенности внутренность церкви, где много слез пролито было Головиной в религиозном экстазе: во внутренности большого столба, находящегося посредине церкви, находится небольшая келейка-моленная, с окошечком, обращенным к иконостасу, и в ней-то, в полном уединении, и молились Богу боярыни и боярышни; в ней, конечно, молилась и плакала и Головина[283].
Зато в самом доме неожиданно глянула на меня своими глубокими, блестящими глазами сама Варвара Николаевна Головина с чудного портрета пастелью, висящего на стене. Свежесть красок — изумительная, и молодая, нежная красавица, вероятно, новобрачная, изображена как бы вчера. Читателям несколько знаком этот портрет по снимку в октябрьской книжке «Исторического Вестника», и они могут понять, с каким удовольствием я увидел его, зная уже из предисловия к «Запискам», что до сих пор не было известно ни одного портрета Головиной. Вслед затем увидел я доброе лицо 12-летней девочки, с наивным взглядом и веселой улыбкой: это та же Варвара Николаевна, в детстве, на портрете маслинными красками; возле нее и вокруг нее такие же портреты ее мужа, отца, матери, дяди — знаменитого Ивана Ивановича Шувалова, брата — князя Феодора Николаевича и других лиц; далее показались портреты Головиной, уже старушки, а также двух ее дочерей: Фредро и Потоцкой. Любезный хозяин Петровского сделал мне новый сюрприз, дозволив воспользоваться из своего домашнего архива уцелевшею перепиской брата Головиной, князя Федора Николаевича, и некоторыми другими документами, в копиях, снятых кн. Н. В. Голицыным и А. В. Голицыным.
Материалы эти, в связи с другими данными, объясняют несколько пробелы «Записок» Головиной в том, что касается ее самой, а также брата ее князя Феодора Николаевича Голицына. Уже известно, что, после смерти И. И. Шувалова, Головина, вместе с матерью, попала в руки иезуитов и французских эмигрантов; известно также, что супруг ее, граф Н. Н. Головин, блиставший своими познаниями и вкусом в светском обиходе, был типичным образцом вельможного фата конца XVIII века и вел легкомысленный и расточительный образ жизни: есть прямое известие, что у него, в начале царствования Павла, оказался незаконный сын, которому пожаловано было дворянское достоинство и фамилия Ловин. Князь Феодор Голицын не мог сочувствовать семейной и общественной обстановке сестры: он не терпел ни эмигрантов, ни иезуитов, и с неудовольствием видел, что к ним может перейти постепенно все состояние, как самой Головиной, так и его матери, княгини Прасковьи Ивановны Голицыной, не разлучавшейся с дочерью. Этим настроением брата и сестры воспользовался какой-то выходец, некто Вилькес, доверенное лицо слабохарактерного князя Феодора, чтобы в начале царствования императора Александра возбудить тяжебное дело против графа Головина по поводу недоразумений, возникших при дележе Шуваловского наследства. Дело это передано было императором Александром на рассмотрение Державину, бывшему в то время министром юстиции, но окончилось ничем, так как выставленные Вилькесом свидетели отказались подтвердить его обвинения. Предлагаемая переписка, между действующими лицами, вполне характеризует обострившиеся между братом и сестрою отношения и истинных, прямых и косвенных виновников этого тяжебного дела.