А Яков Сергеевич от себя добавил, что спорить и указывать начальству в армии очень дорого обходится. Кроме тапочек, у нас много еще чего в отделении не хватает: например, аппарата для облучения крови. Его еще пару лет назад раскурочили, а на балансе отделения он все еще числится. А цена ему, по документам, порядка трехсот тысяч рублей. А, как известно, заведующий за все несет ответственность.
– А что же теперь делать? – пригорюнился я тогда.
– Во-первых, не лезть на рожон: всегда есть на чем подцепить борца за идею. А во-вторых, займитесь списанием старой аппаратуры и имущества. Ведь эти несчастные тапочки давно можно было списать.
– Это как? – я с удивлением посмотрел на мудрого Мохова.
– Все очень просто, – Яков Сергеевич чуть улыбнулся, – если у вас тапочек или еще там чего не хватает, или они пришли в негодность, то пишите рапорт на имя Волобуева. Тот создает специальную комиссию, которая и списывает все, как непригодное для использования. Это же касается и оборудования. Если поглубже копнуть, то у нас на миллионы разного барахла «висит» на отделении. А, по большому счету, конкретно на вас, старшей сестре и сестре-хозяйке. Я предыдущей заведующей предлагал, но она меня и слушать не захотела. Говорит: я ничего не принимала и ничего не подписывала.
– А ведь и я ничего не подписывал, так как не принимал.
– А это не имеет значения: кровь попить на этой теме попьют. Будьте спокойны!
– Спасибо за совет.
Разумеется, я не стал ждать очередной подлой проверки, а живо занялся списанием утраченного и испорченного имущества. Интересно, что на мне, оказалось, числился прибор для измерения глазного давления выпуска 1956 года. От которого остался лишь один пожелтевший паспорт и покрытая тусклым лаком деревянная коробочка. Похоже, его стырили еще задолго до моего рождения, чтоб заставить расхлебывать именно сейчас.
В таких условиях весьма проблематично полностью держать руку на пульсе отделения. Да во мне еще не выветрилась гражданская уверенность, что все же в лечебных учреждениях лечебная работа должна стоять во главе угла, а не инвентаризация имущества.
Поэтому я оказался сильно удивленным, когда в мой кабинет постучалась вышедшая из отпуска третья наша операционная медсестра Вероника и с порога заявила, что если я не уберу из операционной Теркина, то она сама напишет заявление на увольнение. И я знал, что это не пустая угроза: она опытная поливалентная сестра. Легко справляется на всех хирургических, травматологических, лор, гинекологических и прочих операциях. С ней никаких проблем и нареканий не возникало. Ее давно уже переманивали в соседнюю клинику, где посулили большую зарплату. Только привязанность к ставшему уже родным оперблоку и удерживала ее от радикальных поступков.
– Что произошло, Вероника? – я жестом предложил сесть напротив себя.
– Дмитрий Андреевич, разрешите без объяснений! – раздраженно ответила девушка, оставаясь стоять в дверях. – Отправьте этого хмыря в часть, и точка!
– Но мне же нужно разобраться в сути конфликта.
– Уберите без всякого расследования.
– Иди к себе, я подумаю.
Странная ситуация – у меня к Теркину нареканий нет. Работает хорошо, исполнительный, всегда на месте. У других сестер тоже без конфликтов. А Вероника не успела выйти из отпуска, как уже какие-то проблемы. Вызвал к себе второго санитара: Гришу Семенова. Тот тоже не внес ясность. Только бе! ме! не могу знать! все хорошо! Ладно, послал за Теркиным.
– Не понимаю, о чем речь, Дмитрий Андреевич, – смотрит мне преданно в глаза тезка Твардовского героя. – Вы у других спросите, они вам ничего про меня плохого не скажут.
– Ладно, иди. Пока.
– А почему пока? – насторожился санитар.
– Пока я до самой истины не докопаюсь. А ведь все равно докопаюсь! Вот спать не буду, пока не узнаю, в чем там дело?
– Значит, Верка вам ничего не рассказала?
– Верка? Ты ее уже так называешь?
– Дмитрий Андреевич, – тут Василия прорвало, – вы меня, конечно, извините, но ваша эта Вера совсем нюх потеряла. Она на год младше меня, а командует похлеще ротного капитана.
– А может, это ты нюх потерял? Санитар должен подчиняться не только хирургу, но и операционной сестре! Разве ты это до сих пор не усвоил?
– Я не против подчиняться тем, кто старше меня. Вот вы мне в отцы годитесь, а Раиса Ивановна и Людмила Петровна в матери. Тут все понятно. А здесь какая-то пигалица только нарисовалась и здрасьте вам, сразу же раскомандовалась: пойди туда, пойди сюда, здесь плохо помыл, перемой!
– Так она тебе, небось, все по делу, по работе твоей говорит. Зачем же обижаться?
– Дмитрий Анреевич, знаете, – тут его голубые глаза вспыхнули нехорошим светом, – я сам из деревни. Женат. И у нас не принято, чтоб женщина поперек мужа перла. Да еще что-то там указывала.
– Да, но Вероника тебе не жена, а операционная медсестра.
– Медсестра, но младше меня по возрасту, и я не желаю терпеть от нее никаких приказаний. Тем более что она ко мне предвзято относится.
– И что ты предлагаешь?
– Предлагаю, чтоб она до меня не докапывалась. А нет, так отправляйте назад в часть. Вы, кажется, обещали?
– Я помню, что я обещал. А ты уже соскучился по миномету?
– Знаете, Дмитрий Андреевич, уж лучше плиты от миномета таскать, чем от какой-то там девчонки приказания терпеть.
– Ладно, я поговорю с Вероникой. Иди к себе.
Разговор с ней ничего хорошего не принес.
– Дмитрий Андреевич, вы просто его плохо знаете, – надула губки Вероника, когда я вновь призвал ее к себе и в корректной форме передал содержание разговора с Теркиным.
– А ты, выходит, за два дня узнала? Я за ним почти два месяца наблюдаю и ничего криминального, а ты такая глазастая у нас? Увидела то, что я проглядел? И что же?
– За три дня. Я его уже три дня наблюдаю. А вы даже не помните, когда я из отпуска вышла.
– Хорошо, ты права – три дня. Заработался. А ты раскусила?
– Да, я его раскусила: он лентяй и врун. Вот вы его защищаете, а ведь по сути ничего про него не знаете!
– Я никого не защищаю, а пытаюсь докопаться до истины. Мне непонятно, как человек у нас работал без нареканий столько времени, и вдруг ты такие заявления делаешь.
– Дмитрий Андреевич, чего греха таить. Вы человек хороший и замечательный хирург. Мы вас все любим и уважаем, но вы, простите, дальше своего носа не видите. Вы все время куда-то спешите. Все время заняты, то у вас совещания, ППР, как вы любите говорить, то проверки, то отчеты, то еще чего. Все у вас бегом. Вы утром заходите в операционную, поздоровались, спросили, как дела, как обстановка, обвели вокруг взглядом: стены на месте, операционный стол не украли и дальше бежать. На операции вам тоже некогда – вы оперируете. После снова убегаете.
– Вика, ну, – тут я развел руками, – так получатся. Если не торопиться, то ничего не успеешь. Эти ППР, будь они неладны, очень много времени съедают. А игнорировать их я не могу.
– Я все прекрасно понимаю, поэтому вас и не виню ни в чем. Но в силу своей вечной занятости вы кое-что упускаете из вида. Например, какой пройдоха этот ваш Вася.
– Хорошо, допускаю, что я там чего-то недоглядел, чего-то пропустил. Но ведь Раиса Ивановна и Людмила Петровна опытные тетеньки, что они тоже, по-твоему, ничего не замечают.
– Скажу! Да, тоже не замечают. Во-первых, он при них так себя, как со мной, не ведет, а во-вторых, они его всячески жалеют. У них младшие сыновья, такие, как он. Материнский инстинкт, знаете, им глаза застилает.
– Хорошо, приведи пример его безобразного поведения.
– Дмитрий Андреевич, не в моих правилах закладывать других, даже если они и подонки.
– А кого ты тут закладываешь? Сказала «А» – говори «Б»! И потом, он мне уже рассказал, что у вас конфликт вышел из-за твоей молодости и что ты его притесняешь. Ему обидно, что ты моложе его, а отдаешь приказы.
– Вот дает! Наглец! – ноздри ее тонкого носа некрасиво раздулись. – Да он же на самом деле почти палец о палец не ударяет. За него все несчастный Гриша делает. Теркин его чем-то так запугал, что тот и посмотреть в его сторону боится.
– Но я же разговаривал с Гришей. Ничего такого он не говорил.
– Какой вы наивный, Дмитрий Анреевич. Кто же про такое рассказывать станет? Неплохо этот Теркин устроился: сам ни шиша не делает, только вид создает. Всем очки в глаза втер. Только я его быстро вывела на чистую воду.
– Каким же образом?
– А он поначалу меня серьезно не воспринимал. Я с отпуска вышла, он подумал, что раз я молодая, то и со мной можно, как с Гришей. А вот дудки. Он до того обнаглел, что, особо не стесняясь, прямо при мне припахивал забитого Гришу. Ну, я ему и сказала пару ласковых. А он мне угрожать стал. Только ведь я его угроз не боюсь. Я ябедничать не желаю.
– Ты не ябедничаешь, а помогла раскрыть нам глаза.
Тем же днем я объявил Теркину, что выписываю его, и отправился к себе в кабинет готовить выписную справку. Вначале было тихо. Где-то через час Теркин пришел в мой кабинет и поинтересовался, не изменил ли я своего решения. Получив утвердительный ответ, он исчез, но через полчаса вернулся.
– Дмитрий Андреевич, ладно, так и быть, я еще побуду у вас немного. Можете не выписывать, – вальяжным тоном сообщил бывший санитар.
– Сынок, ты ничего не попутал? Ты мне что здесь, одолжение оказываешь?
– Какое одолжение, что вы? – испугался Теркин. – Я просто пришел сказать, что согласен остаться.
– Теперь я не согласен! Все, солдат, иди и служи честно Родине. Твой 82-миллиметровый миномет тебя уже заждался. Забыл уже, поди, строгую тяжесть опорной плиты?
– Подождите, – раненым зверем взвыл будущий минометчик и… с ходу бухнулся на колени. – Не выписывайте! Я прошу вас – оставьте! Я полы буду драить, больных таскать! Все, все буду делать! Только не в часть!
– Вася, встань с колен! Не позорь фамилию! – я подошел к Теркину и силой поставил его на нижние конечности. Он заметно вибрировал, а по его упитанному лицу катились крупные слезы. «Отъел мордашку, – мелькнуло у меня в голове. – И как я проглядел его?»