– Батарея села, – начал лепить я горбатого, чувствуя, как между лопаток заструился холодный липкий пот.
– Батарея у него села! А вы знаете, что у вас в отделении ЧП?! Что к вам с ноля часов не могут дозвониться ни я, ни начмед, ни дежурный врач, ни дежурная медсестра, ни ваш этот идиот старшина?
– Теперь знаю!
– Смотрите на него, он еще и острит! У вас целых два солдата сбежали из отделения! Вчера, оказывается, там драка была. Вы ее от меня скрыли. А ночью двое участников смываются.
– Приду сейчас на работу и все вам доложу.
– Не приду, а ноги в руки, и чтоб через пять минут были здесь. Время пошло.
– Марат Иванович, – я соорудил виноватый голос, – за пять минут не смогу. Я сейчас в Колпино. Буду такси вызывать. Постараюсь за полчаса долететь.
– А что вы там делаете? Вы же где-то рядом живете?
– У меня может быть личная жизнь?
– Ладно, – хмыкнул Волобуев, – вызывайте такси.
Неспешно собравшись на работу, я плотно позавтракал и привычным маршрутом отправился пешком на работу. Надеюсь, никто там не станет меня караулить у КПП – как я добрался. Ведь бойцы уже убежали, и, судя по пропущенным звонкам, около полуночи.
Самовольно оставили госпиталь Колупаев и Шкаров. Что вынудило их пойти на такой отчаянный шаг оставалось неясным. Со слов очевидцев, после моего ухода участники драки дружно убрали место ристалища, написали объяснительные и легли спать. В полночь дежурная медсестра зашла в их палату делать уколы и недосчиталась двоих. Хотя за сорок минут до этого приходил дежурный врач, провел построение – все люди были налицо. Как оказалось позже, беглецы дождались ухода врача и незаметно выскользнули из палаты в коридор, а оттуда на улицу. В гражданку они уже успели переодеться заранее.
Простота и дерзость побега просто ошеломляли. Они залезли по пожарной лестнице на крышу КПП, прошлись по ней и спокойненько слезли уже в черте города. Зачем там держать кучу вахтеров, если они даже не слышат, как у них по собственной крыше топчутся дезертиры?
Волобуев вел себя на редкость безмятежно. Только инцидент со мной и вывел его из равновесия. Оказывается, по какому-то там положению всех сбежавших бойцов, если только они без оружия, разыскивают представители их части. Только по истечении трех дней, если розыски безрезультатны, подключают военную комендатуру (это произошло, когда у нас не было военной полиции).
Примчались на своих личных машинах два спортивного вида молчаливых капитана. Один из части, где служил Колупаев, второй из части Шкарова. Как я понял, все их поиски свелись к тому, что они обзвонили родственников дезертиров, а после каждые полчаса набирали отключенные мобильники героев дня. А для полноты картины и большего трагизма еще куда-то и отъехали.
Признаюсь, мне было абсолютно все равно, что будет с убежавшими сачками и со мной. Лечебная работа ушла не на второй, а уже на десятый план. Я уже не мог нормально заниматься своей обожаемой хирургией, так как все время отвлекался и решал какие-то побочные вопросы. Моя работа в госпитале медленно, но уверенно шла к своему логическому завершению.
Но не в этот раз. Беглецов повязали еще тепленькими утром следующего дня. Оказывается, у Колупаева здесь, в Питере, жил какой-то богатый дядя. Он подло угнал у него со стоянки автомобиль и отправился с новым приятелем к себе домой. А жил он не где-нибудь, а в ближнем Подмосковье. Но по дороге их застала не предусмотренная планами ночь. Побратимы приобрели в придорожном ларьке дешевой бормотухи. Нарезались до поросячьего визга и, заехав в осиновую рощу, давшую им кров и защиту от постороннего глаза, уснули мертвецким сном, где кого окончательно поразил Бахус. Шкаров, рассказывали, дрых под автомобилем, куда он заполз, повинуясь инстинкту самосохранения. А где почивал Колупаев, осталось за кадром.
У дяди, на всеобщее счастье, оказалась какая-то уж очень хитрая система слежения через спутник. Ведь автомобиль очень дорогой. Я не уточнял, какой марки Он при помощи чудо-техники установил их место расположения и дал координаты двум капитанам. Все. Солдат вернули в части. Машину владельцу. Сор из избы не вынесли. Я сохранил власть и должность.
На этом история не закончилась. Папа Колупаева тоже оказался не последним человеком в бизнес-кругах Подмосковья. Он посетил вначале ту часть, где служил сынок. Там порешал вопросы с ее командиром. А вскоре, веселый и хмельной, появился и у меня в кабинете.
– Я – человек простой, – вещал Колупаев-старший, распространяя запах дорогого парфюма и коньяка, с виду такой законсервированный браток из лихих девяностых: все бряцал на бычьей шее толстущей золотой цепью, – если ко мне с уважением, то и я в долгу не останусь. Командир, уважь: возьми сына назад.
– Да с какой стати? Чтоб он меня еще раз подставил? Ну уж, дудки!
– Не подставит. Я ему уже соответствующее внушение сделал. Он все просек.
– Не уверен. Да и зачем мне этот геморрой?
– Хорошо, а так? – он загадочно улыбнулся, сверкнув модной когда-то, очень давно, в определенных кругах золотой фиксой, и полез во внутренний карман широкой кожаной куртки. При этом блеснула вороненой сталью рукоятка небольшого пистолета в подмышечной кобуре. – Ну, глянь, док? – он продолжал улыбаться и протянул мне толстый конверт, набитый крупными купюрами.
– Вижу, – ответил я и отвернулся к окну. Там на потускневшем небе набежали серые тучки и собрались оросить истосковавшуюся землю долгожданным дождем. Ветер усилился, в форточку потянуло приятной прохладой.
– Че ты там видишь? Ты сюда смотри, – он растопырил конверт, демонстрируя начинку, – тут твоя зарплата за полгода. А всего делов-то: приюти Максимку до дембеля. Тем более что с его командиром в части уже договорился. Ну?
Я еще раз взглянул на конверт. Нет, Колупаев-старший явно ошибся: в нем, даже при беглом осмотре, моя зарплата, не за полгода, а за все два года тяжелой службы. Слишком уж высоко оценил он наши скудные зарплаты. Я еще раз отказал.
– Ха, – хмыкнул визитер, – честный какой выискался!
– А это плохое качество?
– Если б я был таким честным, знаешь, где б я сейчас был? – Колупаев медленно провел себя ладонью по горлу.
– Так речь сейчас идет обо мне, или я ошибаюсь?
– Ладно, командир, сиди тут со своей честностью. Ты думаешь, я не найду тех, кто решит мой вопрос?
– Я думаю, вам пора идти.
– Ну бувай, честный доктор, ха! – он убрал в карман конверт, пожал мне руку и быстро вышел из кабинета. Рукопожатие у него было сильным и запоминающимся.
В нашем госпитале он своего сыночка так и не пристроил. Даже за такой конверт не нашлось желающих заполучить себе головную боль. Но госпиталей много. В одном из них его все же госпитализировали. Чем завершилась служба Максима Колупаева, я не уточнял. Полагаю, что как планировал папа – блестяще…
Обычные хитрецы так себя не ведут. Они стараются остаться в тени и мозолить глаза лишь заведующему отделением и особенно старшей сестре. То есть тем людям, от которых реально зависит их возможность остаться после выздоровления работать при госпитале. А бывали и такие, кто пытался попасть в госпиталь нахрапом. Как говорится, по наглому.
Зима. На улице минус пятнадцать, что для Питера уже сильно холодно, плюс сдувающий с ног ветрище. Сухим снегом заметены все улицы и переулки. На небе серая мгла, наползающая на город, словно гигантский кусок свинца. В такую погоду хороший хозяин и собаки на улицу не выпустит. Но бойцам комендантской роты погода не указ. Им приказ их командира важней всяких катаклизмов.
Привезли молодого солдата, выходца из одной кавказской республики – маленькой, но очень гордой. Призвался четыре месяца назад и, как принял присягу, сразу после курса молодого бойца, попал в роту. А оттуда почти сразу препровожден на гарнизонную гауптвахту. Причина – отказ драить полы. В принципе, от этих парней ничего другого ждать и не приходится. Когда я служил в Советской армии, в нашем подразделении кавказцев было немного. Но проблемы создавали большие. Их живо сделали младшими командирами, присвоив им сержантские звания, и вопрос отпал. Теперь уже с них спрашивали за дисциплину и порядок в расположении. И они свою марку держали с честью.
Тут даже при сильном желании сержанта не присвоишь. Все же сержант обязан много знать и уметь по своей воинской специальности, да еще и учить других. А здесь призвали и сразу на губу. Что он видел, кроме шершавых бетонных стен и решеток на маленьких покрытых пылью окнах? Звали его Адам.
Вот Адам отсидит свои пять – семь суток, сколько ему командиры в части определят, вернется назад и опять в отказ. Ему новый срок. Так и прописался на гауптвахте. После, наверное, с гордостью будет дома рассказывать, что в Питере служил. В общем, он примелькался на губе, стал своим. Его и там начали заставлять драить палубу. А чего зря сидеть? Сегодня утром здоровенный сержант, про кого говорят, что у него не забалуешь, всучил ему швабру, тряпку и показал, где можно набрать горячей воды. И определил фронт работ: для начала убрать караульное помещение. Мне этот самый сержант все в красках потом и поведал. Он его к нам и привез, потому как у Адама начались резчайшие боли в животе.
Ведро покатилось в одну сторону, швабра в другую, Адам, правда, остался на месте, но согнулся в три погибели и заорал благим матом от навалившейся на него напасти. Комендатурщики доставили его к нам.
– Где болит? – спрашиваю у Адама.
– Везде! – и водит по передней брюшной стенке озябшей рукой.
– Где? – уточняю, хотя и так видно, что косит, причем очень неумело. Живот дышит, нигде не щадит, мягкий, кричит, просто когда прикасаюсь к коже. Потрогал грудную клетку, тоже вскрикнул. Наверное, так, на всякий случай.
Сдал анализы, прошел УЗИ, рентген: все спокойно, не к чему придраться. Пора выпроваживать. Тут сопровождавшие его сержанты-громилы чего-то вышли из смотровой комнаты, и мы остались одни, он вцепился в рукав моего халата:
– Доктор, оставь меня в госпитале, я вам помогать буду. Не хочу снова на губу. Холодно там. Полы мыть заставляют.