а казавшиеся незыблемыми стенами. А теперь, находясь на обыкновенном советском круизном пароходе, ты мог оказаться, скажем, в Италии, Турции или Греции. Конечно, мы не дали себя долго уговаривать. Мы — это музыканты (самые разные), журналисты, прочие артисты, писатели, замордованные совком. Но в основном музыканты. В задачу входило развлекать отдыхающую публику. Система называлась «за будку и корыто» — брали музыкантов бесплатно, селили на всех правах, за это они должны были сыграть пару концертов для пассажиров — за две недели круиза. Нам это казалось подарком небес.
Плывя и развлекая таким образом отдыхающих, мы оказались на острове Родос. Как правило пароход причаливал к берегу нового места рано утром, все желающие сходили на берег, и целый день был твой — смотри только не опоздай к отплытию, оно вечером в восемь. Я не буду углубляться в описание острова Родос — сегодня многие на нём бывали: маленький очаровательный греческий островок, узенькие мощёные улицы, идущие вверх, вниз, влево и вправо, старинная крепость. Мы гуляли по улочкам, заходили в таверны, пили дивное местное вино о вообще были счастливы. День перевалил за половину, когда я увидел интересное сооружение: каменная лестница шла вдоль крепостной стены вверх и — ничем не кончалась. Она поднималась этажа на два-три и завершалась маленькой открытой площадкой, а никакой двери не было. Если присмотреться, становилось видно, что когда-то невысокая дверца в стене всё же имелась, но её заложили много сотен лет назад и сегодня она была почти не видна. Настоящая Лестница в Небо.
Я не принимал никаких решений — мне их кто-то диктовал. Было совершенно ясно, что надо купить самого простого вина, хлеба, сыра, подняться примерно до середины лестницы и сесть на ступени. И знаете, чтобы объяснить это нашей компании, а было нас человек восемь, не понадобилось ни времени, ни лишних слов. А вино, хлеб и сыр продавались в лавочке прямо напротив.
Ощущение было необыкновенным — люди проплывали внизу и не замечали нас, мы же видели всех и всё, и медленно клонилось к закату солнце, и еле слышно пело свою песню невидимое, но близкое море, и вся картина выглядела настолько мирной и светлой, настолько божественно совершенной, что мы даже не разговаривали, чтобы не нарушить гармонии. Мы чувствовали себя ангелами, которые затеяли спасти мир и у них всё получилось.
Это невероятное чувство.
А потом к нам стали подсаживаться прохожие. Сперва осторожно, вежливо, на расстоянии, но места для соблюдения расстояния оставалось меньше и меньше. Сначала мы делились вином и хлебом, потом заметили, что мы в этом смысле не одни. Я не знаю, сколько прошло времени. Нехотя темнело, внизу зажглись огоньки, потянуло прохладным ветром, я понял, что чудо скоро кончится и можно уходить. Я поднялся на ноги и увидел улицу, уходящую вдаль. По улице шли люди — мужчины, женщины, дети. Они несли с собой жареных баранов, корзины с фруктами, бутыли и меха с вином. Многие пели. Они шли к нам на лестницу, и не было им числа. Я очень хотел сохранить это видение, боялся, что оно рассыплется, поэтому мы тихо, бочком, соскользнули с волшебной лестницы — никто и не заметил — и молча вернулись на корабль. Мы не разговаривали — не о чем было. Да и незачем.
Бывали у меня в жизни случаи, когда Всевышний вдруг посылал такие подарки, но эта Лестница в Небо запомнилась, похоже, навсегда. Однажды даже, находясь на Родосе, совершил попытку это место найти. Не смог. Наверно, не надо. Помню, мы очень хорошо после этого случая жили.
Какое-то время.
18
А ещё вот что он стал замечать — ему стало трудно участвовать в беседе. Не в любой, разумеется, а вот когда человек восемь-десять приятелей разной степени близости сидят за столом, немного выпили и толкуют о том о сём, разговор идёт лёгкий и ни к чему не обязывающий. Он вдруг понял, что ему сложно в нужный момент вставить своё лыко в строку — или кого-то перебьёт (некрасиво!), или пока собирался, тема уже сменилась, река потекла дальше. А главное — раньше такого никогда не бывало, он очень органично находился со всеми на одной волне. Размышлял над этим долго и пришёл к неожиданному выводу — раньше компания уделяла его присутствию больше внимания. Может быть, совсем чуть-чуть, на совершенно неосознанном уровне, но этого было достаточно для перехвата мяча без напряжения. А сейчас он сидел молча, глядя как этим мячиком играют другие и улыбаясь чужим шуткам. Нет-нет, не подумайте, что все его игнорировали — никто ничего и не замечал.
Может, это ему одному казалось?
19
Я хожу по Лондону и опять поражаюсь — сколько раз бывал здесь, а схема его продолжает от меня ускользать, я не ориентируюсь в нём и запросто могу потеряться — с наслаждением. Ни с одним другим городом у меня такого не происходит, архитектурное прошлое помогает быстро раскусить загадку его устройства — будь это сухая прямоугольная геометрия или средневековые концентрические круги с центральной площадью. Лондон устроен совершенно иначе. Улицы его слегка изогнуты — не специально, не нарочито, я не вижу здесь архитектурного замысла. Это что-то изначально живое — посмотрите на лист растения в микроскоп, и вы поймёте, о чём я. Здесь нет одного центра — что считать центром? Королевский дворец? Здание парламента? Трафальгарскую площадь? А может, Гайд Парк? Архитектура Лондона прекрасно разнообразна при строгом сохранении стиля. Хотел назвать её «имперской», но это слово сегодня несёт в себе мощный негативный заряд. Нет, она королевская. Гордая, торжественная, при этом абсолютно соразмерная человеку, в ней нет ничего, тебя унижающего, наоборот, она поднимает тебя до своего уровня. Некоторое огорчение вызывает огромное колесо обозрения (ну зачем?) и древняя электростанция, увековеченная «Пинк Флойд» на обложке альбома — впрочем, она тоже уже часть истории.
Лондон, наверно, единственная мировая столица, в которой напрочь отсутствует наружная реклама — разве что на вишнёвых боках двухэтажных автобусов. И архитектура здесь не искалечена щитами-заплатами, на которых скудно одетые девки с прокладками и электродрелями в руках требуют от тебя срочно всё это купить. А ты не сразу и замечаешь отсутствие этого привычного дурдома, просто ходишь и думаешь — что ж так красиво-то? Ощущение свежего воздуха. Я представляю себе, сколько денег теряют городские власти на этом запрете. Но честь и красота дороже. Снимаю шляпу.
Астрид Кирхгерр писала, что когда «Битлз» приезжали к ним в Гамбург из Англии, «от них пахло дорогой кожей». Очень точное определение. Хожу и вдыхаю этот тонкий, почти неуловимый аромат.
Рассказы про «туманный Альбион» ушли в прошлое — вместе с каминами, которые и были основной причиной этих туманов. Я всегда оказываюсь в Лондоне в прекрасную погоду — может, мне просто везёт? Не знаю. Очень хочу показать этот город жене — она много где путешествовала, а здесь не бывала. Взять и приехать дня на три без всяких дел — походить по улицам и музеям. И снова увидеть этот город — её глазами.
20
Идёт война, и множатся её жертвы — убитые и раненые, разрушенные города и деревни, дороги и мосты. Мы знаем о них либо узнаем — они будут учтены и посчитаны. Есть жертвы, не поддающиеся учёту — это непоставленные спектакли и неснятые фильмы, ненаписанные книги и картины, неосуществлённые проекты и сломанные планы. Этого не сосчитает никто и никогда.
Когда говорят, что Путин всё ближе сползает к Сталину, я думаю, что просто быть Сталиным очень приятно. Тотальное обожание, замешанное на животном страхе. Что вы там говорите — что это отвратительно? А вы пробовали? Хоть мгновенье побыть объектом этого обожания? Нет, конечно, не пробовали — вас ведь никто никогда не боялся. Это вы всю жизнь кого-то боялись, правда? Ну и не рассуждайте о том, что вам неведомо. И вот уже маленький серый человечек, которого когда-то случайной волной вынесло на вершину, ощущает себя божеством. Самое сладкое в этом — полное отсутствие ответственности. Какая у бога может быть ответственность? Перед кем?
21
Конец октября, и в Израиле сказочная погода — днем тепло, но не жарко, вечером чуть прохладно. Это, увы, продлится недолго — наступит зима и станет зябко. Нет, не холодно, упаси бог — зябко. Очень точное слово. Усугубляется это тем, что почти во всех домах каменные полы, и от них тянет могильным холодом. А поскольку в качестве обогревателей используются в основном кондиционеры — воздуха тёплого они вам надуют, а с полом ничего сделать не смогут. Ладно, пусть это будет нашим самым большим несчастьем. К тому же это недолго — не за горами весна, и опять месяца два чудесной погоды.
Летом настанет жара. Я с детства мечтал о путешествиях в тропические страны и к жаре относился лучше, чем к холоду. Я вообще считаю, что если бы бог предназначал человеку жить в северных странах, он бы покрыл его шерстью — что ему стоило? Жара бывает разная, и дело тут, по-моему, не только во влажности. Однажды в Микронезии я посетил подряд два острова, находящихся друг от друга на совсем небольшом расстоянии. Были они примерно одного размера и отличались только тем, что воздух на одном был сухой, а на другом — предельно влажный. Причину этого явления я так и не разгадал. Самая тяжелая, нечеловеческая жара накрывала меня дважды — в Гвинее Бисау и совсем недавно в Дубае. Она была не просто влажная — она придавливала тебя к раскалённой земле, и тень под ногами отсутствовала. Если в Африке вопросов к происходящему не возникало, то в Дубае я не мог понять — точно надо было строить такой навороченный город в этой адской пустыне? Эдакое поселение на Марсе. Жизнь, состоящая из коротких перебежек от кондиционера к кондиционеру, радости, по-моему, не доставляет. А в Израиле (если, конечно, не накрыл хамсин — но как пришел, так и уйдёт) жара в целом переносима. И потом — надо же на что-то жаловаться. Мы без этого не можем.
22
По планете катится волна демонстраций в поддержку бедных палестинцев, на которых напали израильские агрессоры. Нет, демонстрации за Израиль тоже идут, но это неинтересно. Поэтому их показывают значительно реже. Я смотрю на этих молодых людей, которым бесполезно рассказывать о зарезанных женщинах и детях в мирных поселениях, о двух сотнях заложников — с ними вообще бесполезно разговаривать. А ведь это плоды вчерашних игр в «толерантность», когда, умиляясь, Америка и Европа запустила к себе десятки тысяч беженцев и «беженцев», когда принимали их (да и принимают!) в высшие учебные заведения по такой снисходительной программе, что второклашкам было бы стыдно. Расизм отвратителен, но расизм наоборот — не лучше. Вы так понимаете справедливость? Они не будут учиться, ребята. Они уже расправили крылышки. И это только начало.