Первая мировая война: рождение мечты об авиации
Глава 1Побег на фронт
Когда я родился во Владимире холодным январским утром 1895 года, авиация была лишь фантастикой, знакомой по произведениям Жюля Верна. Я был одним из средних сыновей в многодетной семье, и мои родители часто жаловались, что не успевают за всеми нами. Особенно доставалось мне, ведь я имел привычку вытворять то, что, как они считали, делать было нельзя. При этом мои успехи в школе были не очень значительными.
С ранних лет меня увлекали машины, и я часто проводил время в гараже, разбирая сельскохозяйственную технику. Но самым счастливым временем для меня было время сбора урожая, когда в поле выезжали молотилки и косилки. Я мог часами наблюдать за ними, размышляя о том, как их можно усовершенствовать. Отец поощрял мой интерес и отдал меня в среднюю техническую школу. Затем я должен был поступить в университет, но все планы рухнули, когда началась Первая мировая война, и я сбежал из дома на фронт.
Причин для такого поступка было несколько, включая мою первую любовь, которая закончилась крахом. Окончательное решение созрело у меня в тюремной камере, куда меня посадили вместе с двумя товарищами за нарушение общественного порядка и громкое пение в ночное время.
По всей стране прокатилась волна патриотизма. Служба Отечеству, по моему мнению, должна была принести нам неувядающую славу. Мужчины и юноши, сильные и слабые, все устремились на призывной пункт. Я немного боялся, что по результатам медосмотра меня могут забраковать, хотя был здоров и спортивен. Но нас с товарищами признали годными.
Первый вечер в казарме оказался единственным приятным моментом за все время моей службы в царской армии. Если бы разговорами можно было выиграть войну, она продлилась бы не более недели. Довольные, но измотанные, мы, сотня новобранцев, уснули в зале, предназначенном для размещения не более двадцати восьми человек. Каждый из нас был готов принести любые жертвы ради славы нашего Отечества.
В этот день нам выдали обмундирование – одежду, белье, ремни и сапоги. Это был один из счастливейших моментов в моей жизни! В плохо подогнанных гимнастерках мы совершенно не производили грозного, воинственного впечатления. Старый унтер-офицер ходил перед нами по плацу, и его громовой голос вызывал чувство ужаса у смущенных новобранцев. Он смотрел на нас свысока, считая детьми, которые пока не имеют права называться солдатами. Шагая вдоль строя, унтер преимущественно работал своими бровями. В какое-то мгновение наш ругающийся и шипящий командир вырос прямо передо мной, и я затрясся от страха.
– Ваша мать знает, что вы здесь?
– Нет, – выдавил я.
Над строем пронесся смех. Я получил двое суток ареста. После этого случая я понял, что в армии лучше держать рот на замке.
Через неделю ругани и воплей, а также грубого солдатского юмора старый унтер куда-то исчез. Но легче нам не стало. Наш новый командир хоть и был моложе, но обладал такой же манерой кричать и ругаться.
Через две недели муштры, после долгих часов упражнений с ружьем и штыком, настал день отправки на фронт. Однако наша рота все еще не походила на отборных, бодрых бойцов.
В поезде мы долго ехали по бесконечным железнодорожным путям старой России, не зная, что ждет нас впереди. Целую неделю мы провели в эшелоне, состоявшем из восьми вагонов для скота, открывавшихся с двух сторон. На каждом вагоне висела белая доска: 12 лошадей или 40 человек. Зимой двери оставались наглухо закрытыми, и приходилось выбирать – замерзнуть или задохнуться. В каждом вагоне находилось по 60 солдат, напиханных как селедки в бочке. Возможности сходить в туалет не было. В крайнем случае можно было свеситься из приоткрытой двери, удерживаясь за нее локтями и испытывая дискомфорт от пронизывающего ветра, дождя или снега. Можно было выпрыгнуть из вагона, благо поезд шел со скоростью 10 км/час, но потом очень трудно было в него забираться. Многим приходилось брести долгие километры пешком, прежде чем они догоняли свои составы, остановившиеся где-нибудь на запасных путях.
Наконец мы прибыли в Варшаву. Даже офицеры не имели представления о конечной точке нашего путешествия. В воздухе витали самые дикие предположения. Наша цель – Берлин? Австрия хочет заключить мир? Немцы во Франции понесли тяжелое поражение? Возможно, мы станем частью того русского парового механизма, который медленно, но непобедимо прорывается на Запад и давит все в Германии своей мощью?
Вскоре длинными маршевыми колоннами наш полк двинулся на запад. Полные ожиданий, мы вслушивались в тишину, желая уловить вдали грохот пушек, но вокруг звучали только не слишком воодушевленные крики «Ура!» польских крестьян, мимо которых проходили.
С тяжелыми вещевыми мешками за спиной, покрывая такие расстояния, которые под силу только хорошо подготовленным солдатам, да еще при хороших погодных условиях, мы двигались недели, месяцы. Сначала на север, потом на юг, восток и запад, но фронта так и не достигли.
Я очень быстро пришел к открытию, что мои представления об армии не имеют ничего общего с реальностью. Недостатка в еде, к счастью, мы не испытывали, но она была совершенно непригодной для употребления. Солдаты исхудали, растеряв энтузиазм и желание воевать. Утром мы получали немного каши на воде и в качестве дополнительного питания – порцию жесткого, как гранит, черного хлеба, порой покрытого толстым слоем плесени. Порция водянистого вареного картофеля являлась праздничным блюдом, ее нам давали два раза в неделю, во вторник и четверг.
Ничего не оставалось, как подтянуть пояса и идти все дальше и дальше, день и ночь, отсчитывая сутки и используя каждый удобный момент для сна. Эти форсированные ночные марши превратились для нас в ночные кошмары. С утра часто оказывалось, что в нашем строю появилось много свободных мест. Измотанные, солдаты падали один за другим. Не испытывая сострадания к этим несчастным, наш ротный командир, закаленный и крепкий, гнал нас дальше. Некоторые добровольцы заболели и умерли, так и не увидев врага. Так я потерял многих друзей. Страдания тянулись неделями.
Наконец пришел приказ о нашем назначении в 96-й пехотный Омский полк, который понес очень тяжелые потери в Восточной Пруссии.
Глава 2Первая кровь
Первым испытанием для меня стало знакомство с солдатами 96-го пехотного Омского полка. Я не хочу сказать, что не уважаю их, но они произвели на меня впечатление людей, находящихся на грани безумия. Их вид был ужасен: истерзанные, словно вывернутые наизнанку, с ввалившимися глазами, полными ужаса, агонии и страданий. Казалось, они передвигаются только из страха перед надвигающейся смертью, и при каждом шаге их головы, напоминающие скелеты, мотались из стороны в сторону. Они были на грани истощения.
Мы встретили легкораненых, которые передвигались с посторонней помощью. Несмотря на свои раны, эти бойцы находили в себе силы приветствовать нас, когда мы проходили мимо них на передовую.
Наш полк состоял из полудюжины унтер-офицеров, двух подпрапорщиков и сотни рядовых. Они прошли через ад и с трудом вырвались оттуда. Вскоре настанет и наш черед. Нам предстояло пополнить поредевшие части передовой линии. Эта перспектива нас не пугала. Что мы знали о кошмаре, творившемся там? Разве не радовала нас возможность наконец-то вступить в бой после нескольких месяцев безделья? Мы были убеждены, что сможем сделать что-то значимое для нашей Родины и что Родина надеется на нас!
Когда нас распределили по взводам, я и двое моих друзей, к счастью, остались вместе. Наш батальон получил первое задание: атаковать одну из шести наиболее важных высот, захваченных врагом. Предполагалось, что атака начнется после артобстрела. Мне стало страшно. Мы стояли на опушке леса с ручными гранатами – по шесть штук на человека – и примкнув штыки к ружьям. Хватит ли мне смелости воткнуть свой штык в тело живого человека? Я выглядел очень аккуратно в своей чистой гимнастерке, но ведь штык войдет с ужасным звуком, и меня всего забрызгает кровью! Уроки штыкового боя всплыли в моей памяти: штык воткнуть, повернуть на четверть оборота и вынуть вновь.
Командир роты был еще совсем молод.
– Пойдем цепью, – сказал он. – Я рассчитываю, что вы будете храбро драться!
Драться? Конечно, мы будем драться! Я уже рвался в бой. Теперь каждая минута ожидания превратилась в пытку. Я получил приказ и обязан был броситься на врага. Я должен был убивать, потому что если не убью я, то меня убьют другие. Состязание убийц… Возможно, я не вернусь назад. Мне еще нет и двадцати, я не видел войны и не хотел умирать.
Солнце показалось из-за серых облаков, предвещая скорое начало атаки. Капитан, стоя в нескольких метрах впереди, держал часы в руке, прислушиваясь к грохоту пушек. Однако, к нашему удивлению, артиллерия, расположенная позади нас, дала осечку, обстреляв не тот холм. Для нас это не имело значения – мы все равно должны были идти вперед.
В одно мгновение вокруг меня развернулось ужасное зрелище: трассирующие пули, грохот снарядов, крики, шрапнель, разрывавшаяся в воздухе и разбрасывавшая вокруг осколки. Мирная утренняя тишина сменилась адским пеклом, а ландшафт, который только что был так спокоен, теперь кишел кричащими и бегущими солдатами.
Меня обогнал наш капитан, стремительно бросившись навстречу немцам. Я слепо последовал за ним, проваливаясь в глубокие воронки, но не теряя его из виду. Позади я услышал крик «А-а-а…» и понял, что это немец. Обернувшись, я увидел сверкнувший штык. Раздался удар металла о металл, и мой штык погрузился в нечто мягкое. Уроки штыкового боя не прошли даром – я повернул штык на четверть и вытащил его. Тело упало, и мой штык стал наполовину красным от крови.
Сотня метров до вражеской траншеи казалась сотней километров. Пуля оторвала карман на моей форме, но я вновь вонзил штык в тело врага. Крик ужаса, стоны – я распорол немцу плечо. Вынув штык, я вонзил его снова. Теперь ему конец! Я вытер окровавленные руки о шинель, испугавшись, что иначе не смогу удержать ружье. Тяжело дыша и задыхаясь, я заполз на холм и тут же лег ничком на землю. Нас ос