Наконец он понял цель моего прихода:
– Но отчего же вы не можете лететь?
– А вы думаете, что могу? – повторил я свой вопрос, глядя ему прямо в глаза.
– Не знаю. Почему бы и нет. Впрочем, подождите минутку.
Он оставил меня в комнате одного. Возвратившись через несколько минут, собеседник очевидно потерял былую уверенность.
Я переспросил его:
– Так вы полагаете, я могу отправиться в Россию?
Ответ прозвучал уже не столь твердо:
– Не знаю.
– Спасибо. Я все понял и более не буду вам надоедать.
Я не стал расспрашивать о причинах недоверия, которое испытывало ко мне его руководство. Для меня и так все стало ясно. Те, кто были внесены в черный список, должны были держаться подальше.
Когда я вышел на улицу, мой сопровождающий по-прежнему ждал меня неподалеку и проконтролировал, куда я отправлюсь дальше. Передвижения всех посетителей Посольства СССР находились под неусыпным контролем тайной полиции. И не только посольства! Когда мой друг однажды зашел в контору советского туристического агентства «Интурист», чтобы попросить рекламные буклеты, совершенно неожиданно рядом с ним вырос сотрудник службы наружного наблюдения, который все внимательно слушал и наблюдал. Буклеты были абсолютно безобидными!
Шло время, наступил 1938 год. Европейские авиалинии обеспечивали высокую загруженность рейсов на всех направлениях. При этом бесчисленное множество пассажиров покупало билеты только «в один конец». Наблюдался исход беженцев из Центральной Европы в Голландию и Англию. Первые ласточки. Они чувствовали приближавшуюся катастрофу. Между странами непрерывно сновали дипломаты. Кроме того, часто из одной столицы в другую летали бизнесмены. Судя по политической ситуации, перспективы для их предприятий выглядели безрадостно.
Немцы зачастили в Вену. В те дни я нередко разговаривал с австрийцами. С выражением беспомощности на лицах они сообщали: «Все идет неправильно. Хотя пока ничего не случилось, есть ощущение, что вот-вот что-то должно произойти. Повсюду немцы». Они оказались правы.
Воздействие Третьего рейха все яснее проявлялось и в Венгрии. Во время каждого визита в Будапешт я замечал, как увеличивается поток жалоб на засилье евреев. Кругом слышались хвалебные оды национал-социализму, якобы делавшему «добрые дела».
Рейсы из Праги в Роттердам были переполнены чешскими эмигрантами. Аналогичная ситуация наблюдалась и в лондонском аэропорту Кройдон, где в Англии задерживали еврейских беженцев, не имевших необходимых документов. Из-за этого людям приходилось по пять раз совершать перелеты между Нидерландами и Великобританией.
Напряжение в Европе нарастало, и люди с нетерпением ждали свежих газет с последними новостями. Уже началась война? Или пока еще все тихо и мирно?
И вот наступил день подписания Мюнхенского соглашения[78], которое было подготовлено на условиях, продиктованных Германией. Однако позиция Чемберлена, считавшего, что сейчас самое важное – избежать войны, звучала многообещающе. Весь мир охватило ощущение несказанного облегчения.
Сейчас, спустя много лет, после океана страданий и зверств, каждому ясно, какой страшной ошибкой были Мюнхен и Годесберг[79]. Но немногие из тех, кто сейчас говорит об этом, тогда говорили то же самое. В те дни повсюду звучало: «Нам удалось снять напряжение в отношениях с Германией, хоть и путем уступок диктатору!» Должен признаться, что, узнав о мирном соглашении, я тоже испытал радостные чувства, потому что ненавижу войну.
По всей Европе царила лихорадочная дипломатическая активность. Но основные события происходили не в воздухе, а на земле, где глав европейских государств все более энергично втягивал в себя бурный исторический водоворот.
Я разговаривал с людьми, которые регулярно встречались в Лондоне с Иоахимом фон Риббентропом, а порой и обедали с ним. Он рассказывал, что немецкий посол при Сент-Джеймсском дворе[80] вел себя крайне нагло и порой позволял себе различные бесцеремонные выходки, которые демонстрировали окружающим степень его невежества. Так, например, он часто умышленно опаздывал на важные встречи. Кроме того, дипломатический представитель Третьего рейха искренне предполагал, что может навязывать Англии свое мнение. Он ясно давал понять, что считает англичан тупым народом, и в своих действиях исходил из того, что Великобритания находится в зоне немецкого влияния.
Логическим завершением предшествующей цепочки событий стало отторжение Германией Судетской области у Чехословакии. В Праге, где я бывал регулярно, царили пораженческие настроения. Причиной пессимизма была позиция Англии и Франции в этом вопросе. Но люди не хотели верить в угрозу оккупации остальной части страны. Столицу наводняли самые дикие слухи: «Берлин нам ничего не сделает! Вчера прилетели сотни самолетов из России, и они продолжают прибывать!» Катастрофа в Судетах стала прологом настоящей трагедии. Чехословакия бесславно исчезла с карты Европы за одну ночь. Ее крайне невыгодное географическое положение сделало возможным вторжение врага с трех сторон[81]. Париж и Лондон призывали жителей не оказывать сопротивления, считая, что стремительная оккупация позволит избежать продолжительной войны, которая имела бы катастрофические последствия для чехов. Горожане Праги со слезами на глазах и скорбными лицами смотрели, как над собором Святого Вита развевается флаг со свастикой. «Нас продали! – говорили они сдавленными голосами. – Нас принуждают сдаться!»
Казалось, что мир ослеп. Даже после ошеломительных событий в Чехословакии европейцы продолжали твердить друг другу: «Войны не будет, все разговоры о войне – чушь».
Чемберлен, посчитав свою политику умиротворения агрессора ошибочной, ввел в стране воинскую повинность[82].
Не уверенное в том, что в случае возникновения проблем сможет рассчитывать на чью-либо поддержку, польское правительство стремилось продемонстрировать свою преданность Германии. Однако Варшава осознавала, что, скорее всего, станет следующей жертвой. Ни дружеские отношения с Берлином, ни ежегодные охотничьи визиты Геринга не могли гарантировать мир.
Естественно, немцы нашли повод для конфликта – это были Данциг[83] и так называемый «Польский коридор»[84]. Когда Польша, воспользовавшись дружбой с Германией, попыталась захватить часть бывшей территории Чехословакии[85], она не ожидала, что ей придется за это заплатить. Немецкие легионы легко разгромили польскую армию.
Я хорошо помню события сентября 1939 года. В воскресенье я с большим вниманием слушал радио. Как же отреагируют Париж и Лондон на этот неслыханный акт агрессии? Объявят ли они войну Гитлеру? Ведь они, как союзники, подписали гарантии помощи Польше![86]
И вот объявление войны состоялось! Лондон и Париж были вынуждены это сделать[87]. К тому же и Франция, и Англия понимали, что у них нет другого выбора, они сами были «на очереди». Идеи, провозглашенные Гитлером в книге «Майн Кампф», не оставляли сомнений в его агрессивных планах. Всем стало ясно, что заверения Гитлера об отсутствии у Берлина территориальных претензий к Европе были ложью.
Я сидел возле радиоприемника, и перед глазами вставали трагические картины Первой мировой войны. Неужели все страдания были забыты? Все, что с таким трудом восстанавливалось последние двадцать лет, вновь подлежало разрушению? Неужели неисчислимые сокровища Европы, ее прекрасные уголки, предназначенные для путешествий и наслаждений, должны были быть уничтожены?
Но, несмотря на объявление войны, никаких боевых действий не велось. Этот период назвали «Странной войной»[88]. Такого еще не было в истории. Внутри как «воюющих», так и не участвующих в войне стран все пришло в движение, однако за пределами их государственных границ почти ничего не происходило. Время от времени самолеты совершали налеты на противника. Эти нападения в сравнении с последующими массовыми воздушными атаками казались детской игрой. Несколько сброшенных бомб расценивались как целое событие.
Хотя тотальной войны не было, мы, летчики, осознавали, что в ближайшем будущем мир ждет немало испытаний. Международная лига авиаторов[89], члены которой понимали, какую смертельную опасность представляют военно-воздушные силы для мирного населения, предложила способ предотвратить войну с помощью авиации.
В резолюции конгресса, состоявшегося в Брюсселе, говорилось: «Необходимо сконцентрировать большое количество самолетов в Европе под международным контролем, создав силы, способные противостоять любому агрессору». Однако эти предложения остались незамеченными. Идея коллективной безопасности опередила свое время, и общество еще не осознавало насущной необходимости такого сдерживающего инструмента. Мир не достиг необходимой стадии развития.
В те дни центральные газеты лишь кратко комментировали подобные заявления, иногда с насмешкой. О конкретных планах, которые Международная лига авиаторов направила в Лигу Наций, вообще ничего не сообщалось.
Хочу подчеркнуть, что тогда существовали реальные возможности для создания международных сдерживающих сил, о которых шла речь. И это было необходимо! В повседневной жизни мы часто применяем жесткие меры принуждения к тем, кто не хочет следовать правилам. То же самое следует делать и в международных отношениях, разрабатывая подобные проекты в рамках Организации объединенных наций. Ведь в начальный период Второй мировой войны мощная воздушная группировка могла бы преградить путь агрессору.