Шел он к трибуне часа полтора, и все время толпа скандировала его имя и махала флажками. Бен Али был очень доволен.
Дойдя до трибуны, толкнул речь часа на два насчет того, что сегодня очередной день торжества демократии и он как отец нации дальше поведет свой народ к светлому будущему! А кто, мол, не пойдет, того заставим.
Все это время стояла гробовая тишина, народ стоял не шелохнувшись, обливаясь потом, с умными лицами внимал своему лидеру. После выступления и начался собственно парад.
Первыми прошли полицейские отряды с автоматами и пистолетами, опоясанные белыми портупеями с белыми кобурами, среди них было много женщин. Потом кучка каких-то военных, далее пошла техника: мотоциклы, мопеды, мокики, велосипеды, причем много ржавых. Все они были заполнены людьми, которые держали национальные флаги. Причем на одном мопеде ехало по трое-четверо человек. Один рулит, а остальные на плечах у него сидят, такая пирамида, знаете ли. Запомнился мотоцикл с коляской, на нем пирамиду из 15 (!) человек соорудили. И никто не упал, по крайней мере мимо трибуны хорошо продержались.
За техникой двинул остальной народ в национальных костюмах с детьми на плечах, держащих портреты вождя. И все это на берегу синего моря, под палящими лучами солнца, причем закончили только к вечеру, когда уже темнеть стало.
Мне этот парад так напомнил наш праздник Нептуна, что мы в пионерлагере в свое время устраивали, что я ждал, что вот-вот покажется бородатый царь с русалками и пиратами, но не дождался.
Посмотрел я парад и взгрустнулось: «Чего ожидать от государства, которое на главном параде года демонстрирует в виде боевой мощи ржавые мопеды, облепленные суровыми гимнастами, а народ, падая от теплового удара, механически, из-за панического страха славит своего президента?»
Оказывается, тунисские детишки до сих пор говорят: «Спасибо раису (президенту) Бен Али за наше счастливое детство!» Кажется, мы это у себя когда-то проходили?
Парад просмотрел почти весь, прерывался только на обед, как раз раис речь толкал, был кус-кус. И действительно праздничный, мясо было чуть-чуть помягче, а картофель и морковь даже местами почищенные, лук, правда, не разрезали, так целыми головками и лежал на поверхности.
Когда совсем стемнело, дружными рядами пошли в соседний корпус, «Месадин-2», смотреть концерт. Между нашим и соседним корпусами он считался новым, построен в 2000 году, а наш еще при французах, длинный трехсотметровый переход, огороженный стенами метров восемь в высоту, сверху колючка и три вышки с пулеметчиками, а еще по стене автоматчики ходят.
В том корпусе имеется огромный, размером с три футбольных поля двор, на нем установлена сцена, множество лавочек и стульев. Я сидел в третьем ряду от сцены, а всего тысячи две желающих приобщиться к искусству собрал импровизированный зал.
Мудир опять поздравил всех собравшихся с праздником и открыл концерт.
На сцену вышли 10 барабанщиков, половина из них негры, двое с зокрой и три страшные бабы с длинными волосами. Барабанщики расположились полукругом, люди с зокрой стали по краям, а бабы сели в центр на колени и началось!
Три с лишним часа без устали барабанщики лупили в свои барабаны, люди с зокрой бесперебойно издавали «пенопластный» звук, а бабы все это время мотали из стороны в сторону головой, подметая волосами пол.
С ужасом думал, что у меня лопнет голова и я своими мозгами забрызгаю соседей, которые, кстати, улюлюкали и веселились, многие даже пытались в проходах танцевать в виде столбнячных телодвижений.
Концерт завершился глубокой ночью, зэки долго не отпускали полюбившихся артистов, и много раз, на бис, просили подудеть в зокру и побить в барабаны, а также поподметать пол волосами.
Видимо, такое искусство не для ушей европейца, даже не помню, как все закончилось и я добрался до своей камеры и очутился в кровати. У меня всю ночь стоял в голове грохот 10 барабанов и пиликанье зокры. Для одного дня это было чересчур!
Глава 17
Праздник закончился, и начались серые суровые будни, потянулись дни ожиданий. Камера жила по своим неписаным законам: подъем, проверка, прогулка, уборка жилого помещения, кого-то уводили на работы, остальные в это время ссорились, ругались, дрались, плели мелкие интриги и ждали обеда, так как в графе завтрак всегда стоял прочерк. Это напоминало растревоженный муравейник. Особенно угнетало замкнутое пространство, его малые размеры и большое количество людей на квадратный метр.
Чтоб не сойти с ума и как-то отвлечься от грустных мыслей и окружающей действительности, я продолжал изучать арабский язык и по мере его усвоения знакомиться с остальными обитателями.
Язык давался тяжело, вокруг постоянно стоял гул, поэтому сосредоточиться было нелегко, но я не сдавался и шаг за шагом продвигался вперед. Помогало то, что на другом языке никто и не говорил, исключая пахана. Но последнее время ему было не до меня, он устроился помощником фельдшера, в камере бывал редко, все время проводил в медпункте, где мерил рост и вес вновь прибывших заключенных, раздавал таблетки и вел документацию. Одним словом, зарабатывал себе амнистию.
На 25 июля была амнистия, но не очень большая, в основном «скостили» срок, а на свободу вышло не так уж и много зэков. Тони рассчитывал на грандиозную амнистию 7 ноября, мудир уже подписал на него документы и послал в центр. Две трети срока он отбыл, сотрудничал с администрацией, камера его была на хорошем счету, поэтому была большая вероятность, что и амнистируют. Только крупный «залет» или масштабное ЧП в камере могло помешать этому. Вот он и «рвал» себя, по утрам орал громче прежнего, всех значительных драчунов и дебоширов вносил в ежедневный рапорт и сурово наказывал, заставляя драить пол и унитаз до зеркального блеска и вечером запрещал смотреть телевизор, выключая после отбоя, хотя раньше смотрели ночи напролет.
Лишь ко мне по-прежнему относился хорошо, выделяя несколько минут поболтать за жизнь. Тони отличался от остальных повышенным интеллектом. Оказывается, он в свое время закончил университет, прекрасно говорил на нескольких европейских языках, когда-то был неплохим боксером, часто бывал в Европе, но по молодости и по глупости связался с плохой компанией и, вооружившись ножом, пошел грабить магазины. В 21 год сел, но отбыл уже семь лет, поэтому рассчитывал выйти досрочно.
Он мечтал скорее освободиться и уехать к отцу в Италию, где у того была своя автомастерская.
Я стал ловить себя на мысли, что начал привыкать к жизни в неволе, стал жестче и циничней. Теперь, не задумываясь, мог дать в морду человеку и без страха кинуться в драку. Обзавелся половинкой бритвы, которую прятал у себя на животе, под майкой, приклеив к коже куском лейкопластыря. Я точно знал, что, случись применить это оружие, то, не колеблясь, перережу противнику горло. Слава богу, что до этого не дошло, но пару раз приходилось его демонстрировать особо зарвавшимся оппонентам.
Из мягкого и домашнего я начал превращаться в дикого зверя, который каждый день сжимался в стальную пружину, готовую в любой момент распрямиться. Злости добавлял тот факт, что я был лишен всякой информации с родины.
Заканчивался август и подходил к концу третий месяц моей изоляции, а я до сих пор ничего не знал о том, как продвигается мое дело. Меня не вызывали на допрос, не выносили никаких обвинений, просто посадили в клетку и… видать, забыли.
Удручало и то, что на шесть написанных домой писем не получил ни одного ответа, правда, мне объясняли, что почта тут идет очень долго, порой до полугода.
В этом была какая-то доля правды, например, один заключенный, чей дом стоял практически напротив тюрьмы, получал свои письма через две недели. Их сначала отправляли на проверку цензору в столицу, так как он был особо злобным моджахедом, лишь потом передавали ему.
Угнетало и то обстоятельство, что три месяца ничего не знал, что происходит с моей семьей и близкими Наташи. Как ее доставили в Россию, как прошли похороны? Да тут еще консул куда-то запропастился, а я так надеялся, что он скоро приедет и привезет протокол вскрытия и хоть какую-то информацию, а он как в воду канул.
Худо-бедно начал свыкаться с окружающей обстановкой, главное — у меня прибавилось сахби, которые при каких-то эксцессах принимали мою сторону.
Образованных людей в этой среде было мало, в большей своей массе меня окружали неграмотные крестьяне, профессиональные воры, промышлявшие с измальства, похотливые насильники, разного рода драчуны и дебоширы, наркоманы, встречались убийцы, грабители и иного рода преступники, но не так густо. Но все они были грубы и неотесанны и понимали только закон кулака! Дашь ему отпор, он уже в другой раз и не полезет.
По большому счету народу сидит с избытком, а из 90 человек пообщаться-то и не с кем. Все как на подбор тупы и ограниченны, лишь расхваливают, как у них в Тунисе хорошо да как тут распрекрасно, ну прям пуп земли, а не государство с населением меньшим, чем Москва, и по площади вполовину нашей Амурской области. Однако попадались и довольно оригинальные экземпляры. К одним из них принадлежал некто Кемара.
Кемара, уроженец Камеруна, среднего роста мускулистый широкоплечий негр с толстыми мясистыми губами и удивительно приплюснутым носом. Он со товарищи изобрел оригинальную машинку. Насколько я понял из его слов, они изготовили деревянную коробочку размером 30 на 30 см и высотой 20 см, густо покрыли ее национальным камерунским орнаментом и непонятными символами, настолько непонятными, что и сами авторы «волшебной» машинки не могли объяснить их значение. А не понимали оттого, что сами от «балды» нанесли те знаки, какие только пришли в их кучерявые черные головы, так сказать, для солидности.
Тайну механизма он не раскрыл, но суть озвучил: вставляешь в чудо-машинку с одной стороны в дырочку доллар, крутишь ручку, говоришь специальное камерунское заклинание, и с обратной стороны уже сто долларов выходит. Вставляешь доллар, крутишь ручку, говоришь заклинание и получай сто долларов. Все очень просто!