Бывая на заседаниях президиума, <понимаешь, что> теперь все уже изменилось. Если Хрущев сказал «да», никто не возразит, одним словом, как при Сталине, такой же культ, но тот был умнее или у него больше восточной дипломатии.
Теперь Хрущев дважды Герой Социалистического Труда, скоро, наверное, будет и дважды Герой Советского Союза. Ко дню рождения присваивать звание Героя, а не за подвиг, как сказано в <статуте>. У меня в голове эти вещи не укладываются. Выходит, что за то, что он родился 60 лет назад, — это уже геройство![642]
В октябре я летал в Берлин по своим делам[643]. Вернувшись оттуда, я собрал ряд документов и пошел к Хрущеву. Когда доложил основные вопросы, то решил сказать, что американцы тщательно изучают выступление Хрущева и его последнюю беседу с послами США на одном из приемов.
Хрущев заинтересовался, думал, что я скажу что-нибудь приятное, потому что он сейчас только приятное от всех и слышит. Я ему сказал, что вы в выступлениях и беседах разглашали секретные указания Вашингтона послам, которые они шлют шифром, и вот они доискиваются, откуда мы узнаем эти указания.
Хрущев сразу нахмурился и начал говорить, что секрет существует только один день и пока он в голове, а как только вышел в свет — это уже не секрет. Я ему сказал, что мы ставим под угрозу источник, который нас снабжает этими секретами, и все эти важнейшие данные могут внезапно кончиться. Он разозлился на меня, и я ушел. Нет, он уже возомнил о себе до невозможности.
Первый звонок
1958 год, в общем, по работе проходил нормально, я имею в виду КГБ. Представляемые мною записки в ЦК полноценно рассматривались. Нередко были записки в протоколах «одобрить предложение, изложенное в записке Серова от… 1958 г.» или «принять предложение товарища Серова, представленное от… 1958 года».
Но вот осенью, перед 7 ноября, раздался звонок Хрущева из Кремля. Он спросил: «А вы зачем ходили к Игнатову?» Я спросил: «Когда?» Он ответил: «Вы вчера вечером там были».
Я сказал, что на днях мы с товарищем Коневым были у секретаря ЦК Игнатова по вопросу о пенсиях генералам и офицерам Советской Армии и КГБ. Этот вопрос нам поручил Президиум ЦК.
Хрущев, еще раздражаясь, сказал: «Нет, нет, вы не крутите, вы вчера были». Я, уже возмущаясь, отвечаю, что вчера я не был у товарища Игнатова. Тогда Хрущев сказал: «Вот передаю трубку товарищу Кириченко».
Кириченко мне говорит: «Иван Александрович, мне мой полковник сказал, что он вчера вас видел у Игнатова». Я, возмутившись, ответил этому дураку, баламуту: «Если ты следишь, кто к секретарю ЦК ходит, то следи лучше, но не занимайся провокацией». Затем взял трубку Хрущев и сказал, чтобы я приехал к нему в Кремль.
Я был возмущен до глубины души, что этот бездарный авантюрист Кириченко пролез в ЦК, да еще тут занимается подлостями. Видимо, Берия, рекомендуя его секретарем ЦК Украины вместо «русского» Мельникова в 1953 году, знал, что этот стервец Кириченко будет достойным авантюристом[644].
Вот всё у меня пролетело в памяти за двадцать минут, когда ехал в Кремль. Во многом ему помогает Брежнев.
Зайдя в кабинет к Хрущеву, он начал говорить, что «некоторые секретари ЦК обижаются на вас, что вы неровно относитесь к ним. С одними более дружелюбно, а с другими прохладнее. Все подмечали, что вы, например, с Жуковым были на приятельской ноге, и он называл вас Иван, в то время как с другими официально. Нередко он вас обнимал, и вы шли с ним в обнимку. Поэтому мы полагаем целесообразным сменить вам работу. Никаких политических претензий к вам нет, наоборот, мнение Президиума ЦК о вашей работе хорошее, несмотря на сложности, которые были как по работе, так и в международном плане».
Теперь я стал соображать, что этот баламут Кириченко, видимо, пришел к Хрущеву, наговорил на меня различных небылиц, и в результате такой разговор.
Отвечая Хрущеву, я сказал: «Я на эту должность, как вам известно, не просился, а президиум ЦК по вашей рекомендации меня назначил. Я готов сейчас же сдать должность, кому ЦК прикажет. Что касается неровного отношения к секретарям, то это, видимо, чья-то сплетня. Дело вовсе не в этом, а дело в том, что некоторые секретари ведут себя нескромно. Вроде Кириченко, Мухитдинова*, и я об этом вам говорил, а вы, соответственно, им, которые догадываются, что эти их интимные стороны могут быть известны только через обслугу и меня, о чем они обязаны по службе докладывать. А это происходит не потому что сотрудники жалуются, что к ним пристают, Мухитдинов, например, заставляет незамужнюю девушку, приставленную к его детям, тереть голому спину в ванной, а она этого не хочет. Я вам об этом докладывал. Что касается отношений с Жуковым, то я ни от кого не скрывал, что мы с ним давно знаем друг друга, работали дружно и всегда решали дела по партийному, о чем вы тоже знаете. Вы сами на открытом пленуме ЦК в прошлом году сказали, что Жуков якобы ставил вопрос заменить Серова, хотя Жуков с места сказал, что этого не было. Поэтому я готов освободить должность и передать, кому скажете».
Тогда Хрущев, смягчившись, говорит, что «я уже сказал, что никаких к вам претензий нет, и у Президиума хорошее о вас мнение, но для вас же лучше сменить работу. Поэтому вы подберите ряд кандидатур, которые мы на Президиуме рассмотрим и решим». Я расстроился и уехал[645].
Через несколько дней вызвал меня вновь Хрущев, которому я доложил 5 кандидатур на должность председателя КГБ, в том числе назвал Школьникова*, Кузнецова* В. В., Чернышева, секретаря Приморского обкома и других секретарей обкома, которых знал[646].
Хрущев одобрил предложенные кандидатуры, сказав, что «вы хорошо, по партийному отнеслись к разговору, который у нас был, но вам придется забыть об этом разговоре и считать его не состоявшимся. Продолжайте работать уверенно, ЦК вас поддерживает».
Я на это ответил, что «благодарю за доверие ЦК, но если ЦК найдет целесообразным заменить меня, я готов уйти без всякого огорчения, так как это нелегкий кусок хлеба».
Хрущев вновь подтвердил, что надо считать разговор прошлый несостоявшимся, но он вынужден был поговорить со мной, ввиду того, что в Главном разведывательном управлении Советской Армии очень плохо дела обстоят. Работают впустую.
Начальника ГРУ нет. Заместитель Шалин* болеет и не работает. Поэтому и остро стоит вопрос подобрать серьезного и грамотного в разведке работника.[647]
Я ответил, что в армию я с удовольствием возвращусь, тем более на самостоятельный участок. С начальником генштаба товарищем Соколовским мы давно знакомы и будем дружно работать.
После моей фразы «перейти на самостоятельный участок» Хрущев недовольно хмыкнул. Он вновь повторил, что придется забыть этот разговор.
Я вспомнил прошлый разговор и особенно слова о том, что я не одинаково отношусь к секретарям ЦК. Это, видимо, ему сказали Кириченко и Брежнев, так как и действительно не мог идти против своей совести, когда они интриговали против таких хороших секретарей, как Игнатов Николай Григорьевич, Аристов Аверкий Борисович, Козлов и другие. Они думали, что я пойду на поводу <у> Кириченко и Брежнева и буду им поддакивать, а я это не делал и в глаза им говорил: «Сами <решайте> вопросы».
Я ушел от него в недоумении. Ведь нельзя же решать так поспешно вопросы, имеющие большое значение для человека, занимающего ответственный пост.
Дома я рассказал об этих двух встречах, так как мне было многое неясно. Однако и Вера Ивановна не смогла разрешить мое недоумение. Но видимо, Кириченко вместе с Брежневым не оставили мысли меня сместить и поставить своего человека, который прикрывал бы его похождения и разврат[648].
Переход в ГРУ
5 декабря 1958 года на заседании Президиума были мои вопросы. На последнем из них Хрущев начал говорить, что «с Серовым у нас был дважды разговор о том, чтобы сменить ему работу, он к этому отнесся по партийному и высказал ряд соображений о кандидатурах вместо него. Причем представил кандидатуры достойных секретарей обкомов, членов ЦК. Затем я ему сказал, что этот вопрос отпадает». Когда Хрущев это сказал, некоторые члены Президиума заулыбались, глядя на меня[649].
Продолжая дальше, Хрущев сказал: «Всякое может быть, мы решим этот вопрос. Претензий у Президиума к товарищу Серову никаких нет, работал хорошо, и я об этом ему сказал. Мы ему сохраним оклад и все, чем он пользовался, и подберем хорошую работу в военном министерстве».
На этом я вышел. Настроение было среднее. С одной стороны, 5 лет проработав, я уже привык и проделал большую работу по очистке органов ГБ от абакумовских прихвостней и малограмотных работников, которые занимались склоками и кулуарными рассуждениями, а не делом.
С другой стороны, было несколько неприятно, так как в практике работы органов не раз было, когда уходящего обязательно должны чернить и любой перевод представлять как снятие, придумывая разные слухи и варианты.
Вечером позвонил Хрущев и сказал, что он просил Малиновского назначить Серова заместителем Министра обороны, но Малиновский сказал: «Начальником ГРУ, не заместителем Министра».
В течение нескольких часов я все тщательно взвесил, а затем на следующий день, получив решение Президиума о переводе заместителем начальника Генерального штаба Вооруженных сил, я успокоился, созвал коллегию КГБ и спокойно объявил о переходе на другую работу и том, что исполнение обязанностей возлагается на Лунева.
На следующий день по моему указанию начальники главных управлений и управлений представили справки о состоянии дел, которые характеризовали политическое состояние дел, с чем Лунев был тоже согласен и подписал. Я донес акт приема, сдачи дел в ЦК, что сдал дела Луневу, и выехал в Московскую область к Малиновскому, которого я все же мало знал.