но говоря, и заключались главные обязанности императора.
Сейчас над воротами Тяньаньмэнь висит огромный портрет Мао Цзэдуна, который как будто взирает на свой собственный мавзолей, расположенный на площади (монументальное сооружение в советском стиле). Пройдя под бесстрастным ликом "красного императора", мы вошли в Гугун. Вокруг нас виднелись дворцы и башни, возвышались белокаменные триумфальные колонны с вырезанными на них драконами и облаками - вроде бы там было все, что обещано. Но выглядело все это совсем уж тускло и невзрачно. Никакой пышности и размаха не чувствовалось в этих дворцах; от них не захватывало дух, как от Исаакиевского или Кельнского собора, они не потрясали воображение так, как дворцы и замки Парижа или Люксембурга. В европейской архитектуре чувствуется какая-то взрывная напряженность, иногда даже лихорадочность, неистовство, исступление. Новая история Европы начиналась со средневековья, и его искусство, готика, с ее безудержной экспрессивностью, наложило мощный отпечаток на все последующее развитие европейского художественного вкуса. Здесь же все было как будто еще невызревшее, непропеченное, хотя сама закваска казалась острой и оригинальной. Поразило нас и то, что в Гугуне не было никакой особо замечательной растительности. Пекинские парки - это серая, покрытая пылью чахлая трава и невысокие жалкие деревца, высаженные довольно далеко друг от друга и вплоть до нашего приезда не соизволившие дать ни цветов, ни листьев.
Впрочем, возможно, это мое разочарование было связано с тем, что я уж слишком многого ждал от Китая. Китайцы сами ввели меня в заблуждение своей живописью и литературой. Кто мог ожидать, что в изображении действительности они проявят куда больше таланта, чем в ее преобразовании и украшении. Аромат цветущих садов Востока нужно вдыхать издали, не выезжая из Европы, и тогда весь Восток покажется цельным и прекрасным. Собственно говоря, этим и занимались наши великие европейцы, Гете, Байрон или Пушкин, создавая свой "западно-восточный литературный синтез". Гете сидел себе на Рейне, почитывая двухтомничек Хафиза или "Сокровищницу Востока" и работал над своим "Диваном", собранием стихотворений в восточном вкусе. Легкость обращения с материалом давало волшебную иллюзию глубокого и основательного проникновения в чуждую цивилизацию:
Orient und Occident
Sind nicht mehr zu trennen,
то есть "Восток и Запад уж не разделить". Киплинг, родившийся и выросший в Индии, придерживался, как известно, другого мнения по этому поводу:
Oh, East is East, and West is West,
And never the twain shall meet
"Восток есть Восток, и Запад есть Запад,
Вместе им не сойтись никогда".
Осмотрев Гугун, мы отправились бродить по городу. Сам Пекин, в отличие от дворцовой его части, нас отнюдь не разочаровал. С этим городом свыкаешься как-то сразу и навсегда. Уже в самый первый наш вечер в Пекине, оказавшийся необыкновенно приятным, мы почувствовали себя здесь как дома. Стемнело довольно рано, и небоскребы мягко засветились в полумраке. По улицам беспокойно сновал народ, рядом с нами потоком двигались самые экзотические экипажи с оглушительными гудками, почти никогда не замолкавшими, и каждый проезжавший мимо рикша окликал нас из своей велосипедной коляски, произнося единственное знакомое ему иностранное слово "hello". Сильный ветер раскачивал крупные матерчатые фонари красного цвета, висевшие над каждым входом и ярко подсвеченные изнутри. В это время года в Пекине часто случаются пылевые бури, и то, что сейчас происходило, вполне могло сойти за одну из них. Порывы сухого и теплого ветра приносили с собой пыль, которая слоями оседала в городе, покрывая собой все предметы в нем. Это, наверное, доставляло изрядные неудобства местным жителям, но мне даже нравилось, потому что придавало городу особый колорит, как будто подчеркивая его древность и патриархальность. Никогда я не чувствовал так остро свою связь с этой давней цивилизацией, как разглядывая взятую со столика на улице статуэтку Будды, сплошь покрытую слоем пыли. Пекинская пыль, стоящая в воздухе и медленно оседающая на все, что есть в этом городе, кажется мне лучшим символом "недвижного Китая" - таким, каким у нас являются наши бесконечные и безрадостные зимние метели.
Нагулявшись по вечернему Пекину, мы направились в отель. На этот раз он показался нам совсем уже родным и домашним. На нашем этаже нас встретила усталой улыбкой девушка, стоявшая за своей конторкой. Две другие молодые особы разносили по номерам большие металлические термосы с кипятком. Взглянув на нас, они пролепетали свое заученное "hello" - и тут же прыснули со смеху, может быть, от смущения, а может, просто от непривычки общаться с такими странными существами. Бледнолицые братья (они же северные варвары) сдержанно ответили на приветствие и чинно проследовали в свой номер. Один из них (то есть я) потом долго сидел на своей кровати в глубокой задумчивости. "Может, стоило бы пойти, поговорить с ними", - думал я. "Где еще встретишь таких хороших, славных девушек". Надо сказать, что хоть меня и многое поразило в Китае, но наибольшее впечатление, самое глубокое и неизгладимое, на меня произвели именно местные девушки. По сравнению с нашими они были... но об этом лучше рассказать в отдельной главе.
Пекин. Китайские девушки.
В первый раз я столкнулся с удивительным характером местных девушек, когда спрашивал у одной из них на пекинской улице, как проехать к ближайшей станции метро. Когда я остановил ее, она взглянула на меня с робостью, если не со страхом, явно не понимая, что я хочу рассказать ей на своем английском. Чтобы помочь ей, я протянул ей карту, где все было обозначено и латиницей (для иностранцев), и иероглифами (для местных жителей). Взяв ее в руки, девушка добросовестно попыталась в ней разобраться, но от волнения или по какой другой причине не смогла этого сделать. Я видел, что она потерялась, как школьница перед строгим учителем, но не понимал причины этого, и стал показывать ей по карте, где мы находимся и какая станция метро мне нужна (впоследствии выяснилось, что задача эта вообще не имеет решения и до метро можно было добраться только на такси). Чем больше я добивался от девушки, тем более беспомощной она выглядела, но все-таки не возвращала мне мою карту, а разглядывала ее и все старалась найти там то, что я требую, или по крайней мере сделать вид, что она ищет. Наконец, явно собравшись с духом, девушка протянула мне карту и сказала "No!" - наверное, единственное английское выражение, которое она знала. Я хотел спросить у нее еще что-то, но, взглянув на ее лицо, вдруг увидел, что глаза у девушки полны слез. Поблагодарив ее, я поспешно ретировался, но потом еще долго не мог прийти в себя. Этот случай врезался мне в память и сильно изменил мои представления о китайцах. Этот народ сам по себе очень деликатен, но своих женщин он воспитывает так, что эти качества развиваются у них в превосходной степени. Когда мне вспоминалась эта китайская девушка, стоявшая с таким беззащитным видом, у меня перед глазами моментально появлялось en pendant одно и то же видение: какая-нибудь наша молодая секретарша, дорого и модно одетая, вышедшая из своего офиса на лестницу покурить и опершаяся на перила с ледяным и независимым видом. Меня такие существа обычно не удостаивают даже взглядом, а если и удостаивают, то коротким и пренебрежительным. Куда уж мне, конечно, до их вселенского величия. В принципе, я ничего и не требую от них, но вот саму по себе эту волну холодности, которой они обдают при неосторожном приближении к ним на близкое расстояние, я переношу достаточно тяжело. С чего, казалось бы, относиться так к первому встречному, о котором еще ничего не знаешь, и, скорее всего, никогда и не узнаешь? Откуда вообще у них берется самомнение таких непомерных размеров? Когда мне случалось поговорить с ними, чаще всего оказывалось, что не то что ничего из себя не представляют, но иногда и просто ужасают узостью своего умственного и жизненного кругозора. И тем не менее я сам чувствую себя перед ними, как школьник, не выучивший урока и вообще неспособный что-нибудь понять в большой и взрослой жизни. И так же они ко мне и относятся. Я замечал это очень давно, но никогда не мог понять, с чем это связано. Мне казалось, что все дело во мне, что это я тут недопонимаю чего-то очень важного, чего-то известного всем, кроме меня. Каких только попыток я не предпринимал, как только не лез вон из кожи, чтобы нащупать ту линию поведения, которая заставит их относиться ко мне по-другому, по-настоящему! Я менял свой социальный статус от студента до главы компании, я зарабатывал за месяц двух или трехгодичную среднюю зарплату, я превращался на глазах из меланхолика в легкомысленного весельчака, сыплющего плоскими остротами, в которые не дай Бог было заронить хоть капельку настоящего смысла и ума - недоуменный взгляд, следующий за таким жестоким промахом, разом давал мне понять, что мое актерское искусство дало трещину и я пропал, проговорился. Мне давали разные советы, как себя вести, какую еще маску на себя надеть (причем самым трудным и жестоким требованием было "вести себя совершенно естественно" кто его знает, как ее, эту естественность, изображать). Измучившись с капризными и своенравными питерскими девушками, я наконец решил, что, может быть, стоит попытать счастья с барышнями из провинции, и пригласил к себе в гости киевлянку - совсем недавно, перед самой поездкой в Китай. Три дня я извивался перед этой la belle dame sans merci, как уж на сковородке (и чувствовал себя при этом примерно так же). В конце концов обнаружилось, что она вовсе и не собиралась никогда замуж, а если бы и собралась, то уж во всяком случае не за меня. И даже если бы я ей и понравился, то прежде чем решиться на такой важный и ответственный шаг, нужно "встречаться" никак не менее года, после чего, может быть, что-то и прояснится. У меня прояснилось все сразу. Я, конечно, понимаю, что любой товар хочется продать подороже. В конце концов, у меня (говорил я себе) есть и ум, и талант, и образование, и деньги,