В начале августа 1935 г. Уильямсон, который тогда жил в Девоншире, получил письмо от писателя и своего старого друга Джона Хейгейта с приглашением посетить съезд НСДАП в Нюрнберге и предложением покрыть все дорожные расходы[476]. Сам Хейгейт после своих приключений в Тироле, где он распространял нацистскую пропаганду, вернулся в Берлин и продолжил работу на киностудии. Хейгейт объяснил Уильямсу, что приглашение поступило от Императорского ведомства по делам печати, безусловно, реального источника денежных средств. Ничуть не смущенный тем, что такой правительственный департамент (название которого зловеще звучало на немецком языке) вообще существует, Уильямсон охотно принял предложение.
Нацисты сделали выгодное вложение. Оказавшись в Германии, натуралист и романист стал убежденным сторонником режима, впитывая пропаганду, которую он никогда не ставил под сомнение. Особенно Уильямсона привлекала философия фюрера («усовершенствованная версия идей Ленина»), «согласно которой каждый человек в интересах государства обладал землей и самореализовывался, живя в гармонии с природой»[477].
Год спустя Уильямсон описал свою поездку в Германию. Он вспоминал, как ранним утром 7 сентября они выехали из Берлина и направились в Нюрнберг на автомобиле Хейгейта марки «Моррис Гэрэдж»: «Мы плавно ворвались в легкий предрассветный туман на скорости 82 мили в час. Было захватывающе проезжать мимо маршировавших солдат: серые униформы, высокие сапоги, пыльные колеса. Китель или каску каждого солдата украшал цветок». Приближаясь к Нюрнбергу, друзья увидели вспышки фейерверков. Горизонт «светился и расширялся, как будто кто-то открыл артиллерийский огонь».
Прибыв в город, Уильямсон удивился огромному количеству иностранцев, большинство из которых разместилось в железнодорожных вагонах, стоявших на запасных путях. Писатель отметил, что целые ряды вагонов компании «Mitropa»[478], которая занималась обслуживанием буфетов и ресторанов в поездах, «были заполнены военными атташе, секретарями, служащими посольств, членами Оксфордской группы, руководителями бойскаутов, журналистами, лекторами, промышленными миллионерами, десятками и сотнями иностранцев». Среди них встречались также и «индивидуалы», не принадлежавшие ни к одной из групп, как Уильямсон и Хейгейт.
В 8 часов утра следующего дня молодые люди уже заняли свои места на Люитпольдарене, огромной площадке для демонстраций на юго-востоке Нюрнберга, где находилась так называемая «территория партийных съездов». «У нас были хорошие места в конце прохода, – писал Уильямсон. – Я расположился на краешке сиденья, закатал рукава рубашки и загорал». Однако через несколько минут день был испорчен, и вовсе не потому, что Уильямсон вдруг ужаснулся проявлениям тоталитарного режима: «Рядом с моей худой задницей плюхнулся чей-то огромный зад и выдавил меня с моего места. Я повернулся посмотреть на этого толстого увальня… и увидел, что он держал в белых пухлых руках большой конверт, на котором был написан адрес Оксфордского университета». Соседом писателя оказался не кто иной, как преподобный Фрэнк Бухман[479], основатель Оксфордской группы[480].
Идеология этой христианской организации, также известной под названием «Моральное перевооружение», выражалась фразой «Божественный контроль». Бухман считал, что мира во всем мире можно добиться только через «управляемые богом нации», созданные «управляемыми богом личностями». На съезде нацистской партии миссионер увидел, что Гитлер управляет миллионами, и оценил истинный масштаб власти фюрера. Перед миссионером предстал лидер, который уже проявил себя, победив антихриста в обличье коммунизма. «Этот человек смотрит далеко вперед и может показать нам выход», – писал Бухман[481].
Примечательно, что ни Бухман, который верил в Бога, ни Уильямсон, который чувствовал и любил природу, не проявили ни малейшего беспокойства по поводу судьбы евреев. При этом на съезде было объявлено, что в течение нескольких дней евреев на законных основаниях лишат гражданства.
В середине 1930-х гг., когда Оксфордская группа пользовалась в Европе большой популярностью, Бухман часто ездил в Германию. Миссионер любил общаться с членами королевских семей и останавливаться в комфортабельных отелях. Такая тяга к роскошной жизни не осталась незамеченной, хотя сам Бухман всячески подчеркивал, что он простой человек («дополнительная дорожная сумка – грех»), который «кочует из страны в страну, из дома в дом, от сердца к сердцу».
Бухман стремился «сократить разрыв между богатыми и бедными, между классами и нациями». Он «неустанно» путешествовал, останавливаясь лишь для того, чтобы «прислушаться к тихому голосу, подсказывающему, куда надо двигаться дальше»[482]. Через пару недель после Нюрнберга «глас Божий» направил Бухмана в Женеву. Воспоминания миссионера о фюрере, флагах и марширующих колоннах еще были свежи, поэтому в Женеве Бухман выступил с такой речью: «Есть те, кто считает, что интернационализма недостаточно. Национализм может создать нацию. Супернационализм способен создать мир. Управляемый Богом национализм кажется единственной надежной основой для установления всеобщего мира»[483].
Уильямсон был не единственным англичанином, официально приглашенным нацистами на тот партийный съезд в Нюрнберге. Юнити Митфорд, ее сестра Диана Гиннесс (в то время любовница сэра Освальда Мосли) и их брат Том (который вскоре вступил в ряды Британского союза фашистов) также присутствовали на съезде в качестве почетных гостей. Некоторые англичане, как докладывал в Лондон военный атташе майор Хотблэк, выражали «крайне антибританские взгляды». Майор отметил, что одним из наиболее «разговорчивых критиков» оказался Уильямсон, выдававший себя за специального корреспондента газеты «The Times»[484].
Хотя Уильямсон с большим энтузиазмом относился к национал-социализму, на съезде он почувствовал физическое переутомление: «Мои глаза, привыкшие к траве, деревьям и однообразным деревенским пейзажам, устали от массы людей и движения». После съезда Уильямсон отправился в недельное турне по Германии, организованное нацистами для иностранных журналистов, а затем вернулся в Берлин, где остановился в отеле «Адлон». Писатель находился в затруднительном финансовом положении:
«Мои чеки закончились, денег у меня не было, все остальные вернулись в Англию. Я сидел в полном одиночестве и размышлял о том, как бы достать несколько марок, чтобы оставить чаевые уборщице и оплатить дорогу до Бременхафена и Саутгемптона. Я не хотел занимать деньги у Джона, не хотел идти к берлинскому издателю моей единственной переведенной книги «Тарка», который в прошлом году заработал всего 11 марок. В конце концов, я рассказал о своей проблеме сопровождавшему нас сотруднику Министерства пропаганды, который пришел в отель. Он отошел в офис отеля, вернулся и заказал кофе. Пока мы пили, он незаметно подвинул в мою сторону пачку банкнот и, не глядя на меня, пробормотал: «Это вам поможет». 150 марок»[485].
Было бы легче проникнуться большей симпатией к Уильямсону, если бы после войны он признал, что глубоко ошибался. Но в 1969 году в интервью Рою Пломли для радиопередачи Би-би-си «Desert Island Discs» писатель сказал, что в то время он всего-навсего был недостаточно мудр. Уильямсон якобы просто не понял, что «человек с таким чувством прекрасного никогда не должен управлять страной». Преступление Гитлера, по словам писателя, состояло лишь в том, что фюрер был перфекционистом, «а как только начинаешь навязывать свой перфекционизм другим людям, становишься дьяволом»[486].
Самый знаменитый норвежский писатель Кнут Гамсун прославился не только своими романами, но и приверженностью идеям национал-социализма. Его непринужденный стиль письма и психологизм оказали серьезное влияние на всю мировую литературу. В 1920 г. Гамсун получил Нобелевскую премию за книгу «Плоды земли». Томас Манн писал, что эту награду еще не присуждали более достойному писателю. Хемингуэй рекомендовал романы Гамсуна Скотту Фицджеральду, а Андре Жид сравнивал норвежского литератора с Достоевским. Гамсун стал предтечей Кафки, Джойса и Сартра, многие писатели считали его родоначальником современной литературы[487]. Эмоциональность и психологизм романов норвежца вдохновляли литературный авангард. В то же время, как это ни парадоксально, книги Гамсуна пользовались популярностью и у нацистов. Он добился удивительного успеха: Герман Гессе и Йозеф Геббельс называли Гамсуна своим любимым писателем.
Нацисты ненавидели модернизм во всех его проявлениях, но Гамсун, родившийся в крестьянской семье и выросший среди суровых просторов севера, подкупал их своим почтительным отношением к нордической природе. Кроме того, на страницах своих произведений (особенно поздних) норвежец развивал темы, близкие идеологии крови и почвы. Еще больше нацистам льстило то, что всемирно известный писатель публично поддерживал их политику. Гамсун обожал все немецкое и одновременно жутко ненавидел все английское. Норвежец осуждал британцев, считая их надменными лицемерами, стремящимися добиться мирового господства путем предательств и убийств. Гитлер, по мнению Гамсуна, был реформатором. Писатель верил, что фюрер создает «великое мировое германское сообщество», в котором Норвегия будет играть ключевую роль. «Я… норвежец и немец», – такую телеграмму Гамсун однажды отправил Нордическому обществу