Несмотря на свою любовь к Германии, писатель на удивление мало времени провел в этой стране. Семидесятидвухлетний норвежец приехал сюда в январе 1931 г., спустя тридцать пять лет после последнего визита. Газеты приветствовали литератора заголовками «Добро пожаловать, Кнут Гамсун». Вокруг его фигуры поднялась такая шумиха, что писатель не мог покинуть своего номера в берлинском отеле. Через два дня Гамсун уехал с женой и сыном на поезде в Италию.
Хотя сам писатель никогда подолгу не оставался в Германии, он позаботился о том, чтобы в этой стране жили его дети. Гамсун считал, что только «среди достойных и в высшей степени одаренных немцев» они смогут получить надлежащее образование. «Всех моих детей одного за другим я отправляю в Германию, – писал норвежец другу. – На ближайшие годы их домом будет эта страна, о них хорошо позаботятся, они вернутся на родину состоявшимися людьми»[489].
Однако в действительности все обстояло иначе. Через несколько недель после того, как Гамсун написал эти строки, его младшая дочь, шестнадцатилетняя Сицилия, отправила домой тревожное письмо о жизни в Берлине. Писатель не придал ему ни малейшего значения: он полагал, нужно рассказывать о том, что Гитлер и его правительство добиваются успехов, неважно несмотря на ненависть и враждебное отношение всего мира[490].
Впрочем, Гамсун не был в восторге от того, что его сын Туре вступил в ряды СС[491]. «Это и хорошо, и плохо одновременно», – так литератор отреагировал на это известие[492]. Писатель не приветствовал дополнительные расходы: «В последнем письме ты писал, что тебе понадобится не более 250 марок. Я прислал на 50 больше, а теперь ты опять просишь денег на шинель! Не забывай, что ты живешь в бедной стране… на твоем месте я бы вел себя как можно скромнее и не афишировал свою фамилию Гамсун, чтобы не получать от этого дополнительных преимуществ. Подумай об этом, Туре!»[493]
Американский писатель Томас Вулф много путешествовал по Германии. Бесспорно, любовь Вулфа к этой стране частично объяснялась тем, что его книги продавались здесь особенно хорошо: нацисты обожали его творчество. Незадолго до того, как Вулф в пятый раз приехал в Германию в мае 1935 г., вышел его роман «О времени и о реке», который произвел большой фурор. В Берлине писатель был нарасхват, он попал в «дикий, фантастический, невероятный водоворот вечеринок, чаепитий, ужинов, ночных попоек, газетных интервью, предложений выступить по радио, фотосессий и встреч с десятками людей, среди которых были Марта Додд и ее семья»[494].
Уильям Додд (жена Трумэна Смита описывала его как «маленького, морщинистого, высохшего человечка с бесцветными кожей и волосами и такой же бесцветной душой»[495]) был американским послом, а незаурядная девушка Марта – его дочерью. Марта потом написала книгу «Мои годы в Германии», в которой так отозвалась о Вулфе: «На фоне пустынного интеллектуального ландшафта Германии Томас Вулф казался человеком из прошлого. Раньше великие писатели были великими людьми»[496].
По пути в Берлин Вулф проезжал через Ганновер, где отобедал у Кникермайеров: «Огромный, отделанный дубом, истинно германский пивной ресторан, в котором сидели этакие вотаны, тяжеловесные и уплетавшие соответствующую еду. С потолка свисали модели знаменитых кораблей, за одним из столиков обедали молодые летчики, и подобострастные официанты спешили как можно скорее их обслужить».
Менее привлекательно выглядела пивная, в которую писатель заглянул случайно: «Открыв дверь, я почувствовал такие тошнотворные запахи и увидел такие тупые и перекошенные физиономии, что мое сердце чуть не остановилось. За одним из столиков сидел заросший старик с огромными глазами и пожелтевшими усами… он выгребал из своей тарелки какое-то варево, которое попадало прямо на усы»[497]. Однако эта омерзительная сцена, по мнению Вулфа, не имела никакого отношения к настоящей Германии. Ведь Германия – это страна романтики и красоты, где «зеленый цвет – самый зеленый на всей планете. Глядя на листву, ты словно переносишься в сумрачный лес, испытывая удивительное чувство магии и времени»[498].
Также убедительны и поэтичны и городские зарисовки Вулфа: «Кремово-желтый трамвай, чистый и сверкающий, как новенькая игрушка, пронесся мимо, издавая шипящий звук от соприкосновения колес с рельсами. Если бы не этот звук, трамвай ехал бы совершенно бесшумно. Он был продуман до мелочей, как и все остальное, что производят немцы. Даже мелкие булыжники, которыми вымостили трамвайные пути, были идеально чистыми, словно каждый камень подмели метелочкой, а зеленые ковры бархатистой травы по обеим сторонам от путей напоминали газоны в Оксфорде»[499].
Несмотря на то, что Марта Додд и другие друзья Вулфа пытались раскрыть глаза писателя на нацистский режим, он не хотел расставаться с идиллическим представлением о Германии точно так же, как не хотел, чтобы на него вообще влияли чьи-либо взгляды. Вулф вернулся в Америку, так и не расставшись со своими представлениями о стране. Однако семена сомнения все же упали на благодатную почву и начали прорастать.
Спустя год Вулф снова приехал в Германию. Из-за ограничений вывоза валюты писатель мог использовать деньги, полученные от продажи его книг в Германии, только на внутреннем рынке и поэтому решил провести в этой стране длительный отпуск. После окончания отпуска Вулф сел в Берлине на поезд, отправлявшийся в Париж, чтобы потом из Франции отплыть в США. В пограничном городе Аахен поезд остановился на 15 минут. Именно здесь произошли события, кардинально изменившие отношение Вулфа к Германии. Во время поездки Вульф познакомился с несколькими пассажирами, и в ожидании отправления писатель вместе с новыми приятелями прогуливался по перрону. Вернувшись в купе, Вулф понял, что случилась беда: «Вы еще не знаете всех обстоятельств, но сразу чувствуете, что произошла трагедия… Даже до того, как что-то проясняется, по очертаниям плеч, спин и голов вы понимаете, что случилось нечто ужасное». Вскоре выяснилось, что нервный низкорослый попутчик Вулфа, с которым писатель проболтал все утро и которого про себя прозвал «нервно-суетливым», оказался евреем. Он пытался вывезти из страны значительную сумму денег. Арестовавший этого пассажира пограничник был, по словам Вулфа, человеком «с высокими острыми скулами, напыщенным выражением лица и темными усиками». Писатель обратил внимание на его бритую голову и толстые складки у основания черепа и на толстой шее». Вулф не особо любил евреев, но в тот момент «дрожал от убийственной ярости, причину которой не мог до конца понять». Вот как он описывал свое состояние: «Я хотел бить его по толстой шее со складками, я хотел превратить его раскрасневшееся и тупое лицо в месиво из крови и мяса. Я хотел изо всех сил пинать его ногами, хотел угодить носком ботинка прямо в мясистую щель между его неуклюжих ягодиц. Но я понимал, что совершенно бессилен. Все мы были бессильны… я ощущал полное бессилие, словно был скован по рукам и ногам, не в состоянии даже шевельнуться и пробить стены этой позорной, но нерушимой власти»[500].
Однако у Вулфа было оружие, которое есть у каждого писателя, – перо. Рассказ «Должен вам кое-что рассказать» был напечатан в журнале «New Republic» через несколько месяцев после возвращения писателя в Америку. Вулф знал, что публикация не пройдет для него бесследно: его книги в Германии запретят, и он уже больше не сможет приехать в страну, которую страстно любит. Рассказ Вулфа заканчивается трогательными строками прощания: «Этой древней немецкой земле со всей ее правдой, славой, красотой, магией и ее трагедией, этой темной земле, этому древнему краю, который я так долго любил, я сказал «Прощай»[501].
В октябре 1935 г. швейцарский литератор и философ Дени де Ружмон начал преподавать литературу во Франкфуртском университете. Парижские друзья-ученые де Ружмона были крайне удивлены его решением, но тот объяснил, что Гитлера нужно изучать на его собственной территории. Швейцарец хотел увидеть Гитлера глазами последователей фюрера и жертв режима. Де Ружмон был не таким темпераментным, как Томас Вулф, и принялся изучать нацистскую Германию с завидной объективностью. Он хотел понять, как нацизм влияет на обычных людей и их повседневную жизнь. Результатом наблюдений и тщательнейшего анализа де Ружмона стало произведение «Немецкий дневник». Чтобы убедиться в правильности своих выводов, де Ружмон подождал два года и опубликовал свое произведение только в 1938 г.
Швейцарец приехал в Германию в полном убеждении, что «гитлеризм» – это правое движение. Однако после общения с самыми разными людьми уверенность де Ружмона исчезла. Прожив во Франкфурте несколько недель, он задал себе вопрос: это правый или левый режим?[502] Швейцарец не понимал, почему те, кто обычно придерживается правых политических взглядов, – промышленники, адвокаты и доктора, – решительно осуждали национал-социализм. По их мнению, национал-социализм был не оплотом борьбы с коммунизмом, а завуалированным коммунизмом. Эти люди говорили, что от нацистских реформ выиграли только рабочие и крестьяне, в то время как ценности среднего класса уничтожались коварными методами. Их обложили непомерным налогом, семейной жизни был нанесен непоправимый урон, родительский авторитет был подорван, религия отодвинута на задний план, а образование исчезло.