На федералиста де Ружмона стенания среднего класса не произвели особого впечатления. По его мнению, средний класс сам был виноват в том, что вовремя не решал социальные проблемы, возникшие в период Веймарской республики, так что теперь не стоило жаловаться на Гитлера: «Когда задаешь им вопрос, как они собираются с этой ситуацией бороться, – писал де Ружмон, – они ничего не отвечают. Я заставляю их признать, что коричневый большевизм, который они приравнивают к коммунизму, все же лучше, чем большевизм красный»[503].
Эми Буллер сочла бы критику де Ружмона несправедливой. Она имела связи с высшим эшелоном англиканской церкви и движением студентов-христиан. По церковным делам Эми часто приезжала в Германию в период между двумя мировыми войнами и беседовала с десятками представителей среднего класса. В вышедшей в 1943 г. книге «Тьма над Германией» Буллер рассказывает о мучениях, которые испытывали многие немцы, пытаясь понять, как противостоять нацизму. Проблема заключалась в том, что Гитлер стремительно и безжалостно подавил всю оппозицию, оставив несогласным выбор между ссылкой или гибелью. Если человек не желал ни того, ни другого, он должен был идти на компромисс со своей совестью. Одна молодая учительница сказала Буллер, что многие ее коллеги предпочли бы концлагерь ежедневной пытке воспитания молодежи в духе нацизма, но боялись, что тогда пострадают не только они, но и их близкие[504].
Де Ружмон был далеко не единственным человеком, поставившим вопрос «чем нацизм отличается от коммунизма». Иностранцы не могли понять, как две такие разные идеологии могут иметь так много общего. Кей Смит гордилась тем, что называла вещи своими именами. Она долго слушала объяснение теории национал-социализма, а потом спросила: «Но, Рохус, в чем же разница между национал-социализмом и коммунизмом?» Немец всплеснул руками: «Перестань, так нельзя говорить!»[505] Семнадцатилетняя Джоан Вейкфилд (ее девизом были слова «будь справедлив и не бойся») оказалась еще смелее. Выпускница английской школы-интерната Вейкфилд изучала немецкий язык в Берлинском университете. Однажды, сидя на лекции, девушка долго слушала разглагольствования лектора-нациста, потом встала и с английским акцентом попросила его объяснить разницу между национал-социализмом и коммунизмом[506]. Все были в шоке. Когда Джоан рассказала об этом случае баронессе, у которой проживала, та побелела от ужаса, испугавшись за себя и свою семью[507]. Через несколько лет в письме своей сестре Дебо Нэнси Митфорд писала: «Я всегда говорила, что между нацизмом и большевизмом минимальная разница, за исключением того, что нацисты лучше организованы и поэтому, вероятно, более опасны»[508].
Иностранцы часто задавались вопросом о разнице между национал-социализмом и коммунизмом. Но редко получали на него исчерпывающий ответ. Бывший коммунист однажды объяснил де Ружмону, почему он в возрасте пятидесяти лет решил стать нацистом: «Мы хотим, чтобы у нас была работа, и по утрам пить кофе с молоком… этого вполне достаточно. Когда у рабочих есть еда и работа, они не интересуются политикой. Гитлер? Он победил, и теперь ему остается только провести в жизнь свою программу, которая практически такая же, какая была у нас! Но Гитлер оказался хитрее – он убедил буржуазию в том, что не будет сразу нападать на религию… Я вот что скажу: если они оставят его, все эти толстые свиньи, которые его окружают… Я пойду и буду сражаться за него! По крайней мере, он честный человек, только он и больше никто»[509].
Де Ружмон пришел к выводу, что, хотя нацистский режим был гораздо более левым, чем считали во Франции, он был гораздо менее левым, чем его пыталась представить немецкая буржуазия.
Что касается «еврейского вопроса», де Ружмон, как и многие другие иностранцы, побывавшие в Третьем рейхе, пытался подчеркнуть разницу между «либерально настроенным европейским евреем» и «вульгарным и бесцеремонным евреем», который чаще всего был выходцем из Восточной Европы[510]. Проводя такое разграничение, люди проявляли свой собственный скрытый (и часто неосознанный) антисемитизм. Один «правильный» еврей говорил де Ружмону, что стремится к улучшению франко-германских отношений. «Он не в состоянии понять всю абсурдность гитлеризма, – писал швейцарец. – Он не считает антисемитизм чем-то из ряда вон выходящим – вовсе нет! Многие евреи сами антисемиты. Для них немыслимо совсем другое, а именно концепция мира, построенного на силе. Мира, в котором нет места рациональному мышлению».
«Неправильных» евреев, с которыми, по мнению де Ружмона, были связаны все проблемы, швейцарец регулярно видел в кафе на площади Опернплатц. «Толстые, с кольцами на пальцах и сигаретой во рту» – эти евреи одним своим видом оправдывали худшую нацистскую пропаганду. Де Ружмон писал: «Бессмысленно даже вспоминать поддельные свидетельства и документы, такие, как, например, «Протоколы сионских мудрецов». Достаточно просто посмотреть на их гигантские животы или вспомнить унижение детей, которые никогда не бывают первыми в классе, в котором учатся евреи».
Учитывая то, что Леонард Вулф был евреем, кажется немного странным, почему он со своей женой, писательницей Вирджинией, решил в мае 1935 г. отправиться в Рим через Германию. Гарольд Никольсон, у которого супруги Вулф останавливались в Берлине семью годами ранее, предложил им сначала обратиться в Министерство иностранных дел. Вулф считал абсурдным, что «англичанин, будь он еврей или язычник, должен стесняться въезжать в европейскую страну»[511]. Тем не менее на всякий случай он выхлопотал в немецком посольстве в Лондоне «охранное» письмо, подписанное дипломатом князем Бисмарком.
Въехав в Германию, супруги Вулф решили посмотреть долину Рейна. В отличие от большинства туристов, эти места им не понравились. Леонард писал, что Рейн – «это одна самых некрасивых рек во всем мире»[512], а Вирджиния решила, что Германия – страна «пафосная», местные виды – «надуманные», горы – «высокие, но незначительные», а известные руины и замки в долине Рейна – слишком «правильные». По реке «идут баржи с углем, как по Оксфорд-стрит», – добавила она[513]. В Гейдельберге Вирджиния заметила, что «преподаватели и их дочери переходят из одного дома в другой с синими партитурами бетховенских квартетов под мышкой»[514]. Супруги попали в пробку и двигались на своем автомобиле со скоростью улитки из-за толп людей, собравшихся посмотреть на кортеж Геринга. Вулфов не очень впечатлила Германия, и они недолго пробыли в этой стране. Примечательно, что их талисманом в поездке оказалось не письмо Бисмарка, а маленькая обезьянка-мармозетка по кличке Мици. Мармозетка сидела у Леонарда на плече и вызывала умиление всех, кого он встречал на своем пути: «Школьницы с косичками, белобрысые арийские фройляйн, немецкие домохозяйки, мрачные штурмовики, – писал Леонард, – впадали в экстаз, увидев это маленькое мохнатое существо. Всем было понятно, что владельцы такой прелести просто не могут быть евреями»[515].
У коммунистки Марии Лейтнер не было ни мармозетки, ни подписанного Бисмарком письма. Но эта смелая женщина, которой было уже за сорок, много нелегально путешествовала по Германии с 1936 по 1939 г. Мария родилась в немецкоговорящей еврейской семье в Хорватии и выросла в Будапеште. До приезда в Германию она работала в разных европейских странах, пять лет путешествовала по американскому континенту, писала в газеты и журналы и подрабатывала уборщицей. В 1930 г. вышла книга Лейтнер под названием «Отель Америка», в которой автор стремилась развенчать американскую мечту. В книге «Елизавета, последовательница Гитлера», изданной в 1937 г., коммунистка писала о том, как нацистская пропаганда изменила немецкую молодежь. Эту тему немцы часто поднимали в разговорах с де Ружмоном. «Каждый вечер партия отнимает у меня двух моих детей, – жаловалась швейцарцу жена одного адвоката. – Моей дочери 18 лет, и она руководит группой девушек. Два раза в неделю у них проходят занятия по гимнастике и политической культуре. Моя дочь помогает бедным и посещает их, когда те болеют. Партия внимательно следит за тем, чтобы она выполняла все свои обязанности. Как я могу влиять на своих детей, когда я их практически не вижу? Главное – это партия, все остальное может подождать. Для наших детей мы всего лишь гражданские лица, а они чувствуют себя солдатами… Естественно, им это нравится. Они чувствуют себя свободными, потому что свобода для подростка – это когда ты не обязан находиться в кругу своей семьи»[516][517].
Мария Лейтнер писала для ряда левых газет[518] статьи о темной стороне нацистского режима. Она много путешествовала по сельской местности и наблюдала, как идеология крови и почвы, вдохновлявшая Гамсуна и Уильямсона, реализовывалась в реальной жизни. Настоящая крестьянская жизнь оказалась не столь романтичной, какой ее пытались представить нацисты. Зачастую крестьяне были такими бедными, что не испытывали никакой привязанности к своей земле.
Один сельский учитель рассказал Марии, что зимой в их район невозможно было проехать из-за отсутствия нормальных дорог. «Крестьян обязуют предоставлять восемь телег для того, чтобы отвозить детей в школу, – делился учитель, – но мне самому места не хватает, потому что телеги перегружены». Воздух в классе, в котором сидело 52 ученика разных возрастов, был спертым. Крестьяне, ответственные за отопление, не хотели, чтобы окна открывали хотя бы на одну минуту. В классе висели портрет Гитлера, плакат о гигиене рта, а также изображения арийцев и евреев. «У кого из вас есть зубная щетка?» – спросила детей Мария. Дети рассмеялись в ответ. Тогда она спросила: «Что вы вчера ели на обед?» – «Картофельный суп», – хором ответили все, кроме одного мальчика. «Мы ели жареного гуся», – сказал он. «Был семейный праздник?» – «Нет, просто гусь задохнулся».