Как писала Лейтнер, жители именно таких деревень сыграли большую роль в том, что нацисты пришли к власти. До Гитлера большинство крестьян не интересовалось политикой, но нацисты стали проводить агитацию в пивных. Пивная была в каждом селе, и бедные крестьяне, слушавшие здесь нацистов, верили всему, что те говорили. Через несколько лет сельские жители настолько обеднели, что у них даже не было молока для своих семей. Дети работали в поле, и поэтому на учебу времени не оставалось. Они едва умели читать и писать, но зато хорошо знали несколько предметов, одним из которых была расовая ненависть. Кроме того, дети разбирались в противовоздушной обороне. «Зачем нам нужно ПВО?» – спрашивал местный фюрер. «Геринг говорит, что до всех городов и сел нашей страны могут долететь вражеские бомбардировщики, поэтому ПВО важно для выживания нации», – отвечали дети. «Какова дальность полета современного бомбардировщика?» – «500 километров». «Сколько бомб может нести бомбардировщик?» – «1500 кг» и так далее[519].
Лейтнер много писала не только о бедности сельских жителей, но и о подготовке нацистов к войне. Просто удивительно, как эта еврейская женщина умудрялась получать информацию о секретных нацистских проектах, не вызывая подозрений. Одним из ее самых ярких материалов стала статья под названием «Немые из Хехста». Лейтнер посетила в середине 1930-х гг. район Франкфурта Хехст, получивший свое название от расположенной в нем красильной фабрики[520]. Липа была в самом цвету, но женщина не почувствовала ее сладкого запаха из-за отравлявшей весь район вони: «Окна и двери стоящих рядом с фабрикой домов плотно закрыты. Люди не хотят впускать внутрь воздух с улицы. Как только эта вонь попадает в дом, от нее уже невозможно избавиться. Эта вонь пропитывает пищу, она появляется во снах местных жителей, как ужасное знамение».
Один семидесятидвухлетний старик сказал Лейтнер, что раньше в Хехсте такого запаха никогда не бывало, и потом добавил шепотом: «Никто не может говорить, что тут делают, наверное, производят какой-нибудь страшный яд». Все работники фабрики подписали бумаги, по которым должны были хранить молчание. «Они хотят нас заткнуть, – говорил старый немец, – но безголосые уже выдали их секрет». – «А кто такие безголосые?» – поинтересовалась Лейтнер. «Рыбы», – ответил старик. Неподалеку от фабрики располагалась большая ферма по разведению рыбы, и однажды небольшое количество яда попало в реку Майн. Буквально в течение часа умерло огромное количество карпа и линя. Тысячи мертвых рыб лежали на берегу реки, их трупы начали разлагаться и вонять. Часть рабочих фабрики отправили на уборку, и эти люди потом неделями страдали от рвоты и спазмов желудка. Владельцы рыбной фермы хотели подать на фабрику в суд, но им сказали, что это будет воспринято как госизмена. Тогда владельцы фермы замолчали.
В первое воскресенье после утечки химикатов проходило общенемецкое соревнование по рыбной ловле. Сотни рыбаков часами стояли на берегу реки Майн, но не поймали ни одной рыбы. «В грустном расположении духа они вернулись домой, – писала Мария Лейтнер. – О чем они думали? О плохом клеве или о том, что они мельком увидели будущее человечества? Ведь яд изготовляли для людей, а не для рыб. В реку попала лишь капля смертельного вещества, а сколько же отравы производят на красильной фабрике? Если этот яд будут использовать против людей, то все живое на планете умрет, как умерла рыба в реке Майн?»[521]
Мария Лейтнер обладала невероятной смелостью. Однажды она пришла в библиотеку в Дюссельдорфе и громко попросила, чтобы ей показали комнату Генриха Гейне. «Сотрудники библиотеки смотрели на меня, как на какого-то диковинного зверя», – вспоминала коммунистка. В этой библиотеке располагался музей нацистского «мученика» Альберта Шлагетера, которого казнили за саботаж в Руре во время французской оккупации. Но до прихода Гитлера к власти в Дюссельдорфе почитали Гейне. Поскольку поэт был евреем, комнату в библиотеке, в которой находились книги Гейне, бюст поэта и даже чучело его попугая, заперли на замок. Вот почему работников библиотеки так поразила просьба Лейтнер. В конце концов, худой мужчина провел ее по коридору и открыл дверь в комнату Гейне. Все внутри было покрыто толстым слоем пыли. В течение нескольких драгоценных минут женщина рассматривала книги поэта в потрепанных переплетах. Потом они вышли и «дверь с лязгом закрылась»[522][523].
Мария Лейтнер исчезла при неизвестных обстоятельствах в 1942 г. в Марселе, где пыталась получить американскую визу.
Сэмюэль Беккет также пытался получить доступ к запрещенным произведениям искусства. Сделать это в большинстве случаев было не так-то просто, поэтому на протяжении всех шести месяцев своего пребывания в Германии Беккет боролся с нацистской бюрократией.
Писатель раздумывал над тем, чтобы стать искусствоведом[524]. В Германию он отправился для изучения музейных коллекций. Однако к тому времени, когда Беккет в сентябре 1936 г. приехал в Гамбург, большое количество неугодных нацистам картин убрали из музейных экспозиций, а многих специалистов по истории искусства уволили. Через несколько недель после прибытия Беккета в страну вышел новый указ, согласно которому музеи и галереи должны были избавиться от «дегенеративного» современного искусства. По всей стране в запасники отправили полотна Клее, Нольде и Мунка.
Иногда Беккету разрешали посмотреть на работы в запасниках и хранилищах, но часто в этой просьбе ему отказывали. Беккету все же удалось увидеть значительное количество произведений искусства и повстречаться с именитыми современными художниками. С большинством из них он познакомился в Гамбурге. Художники были вынуждены работать в ужасных условиях: нацисты проводили у них инспекции, конфисковывали их библиотеки, запрещали им выставляться. Несмотря на то, что Беккет сочувствовал доле художников, он устал слушать грустные истории «этих гордых, обозленных бедняг, ни за что не желавших расставаться со своими идеалами», устал повторять им «да или нет»[525].
Беккет подробно проанализировал сотни увиденных работ. Кроме этого, в его путевых заметках описано очень много мелочей из повседневной жизни. С особой тщательностью писатель следил за своим рационом: Беккет подробно записывал, что и в каких количествах он ел («завтрак в ресторане, мед и крошечные булочки, похожие на яички»[526]), а также указывал стоимость блюд. Нельзя сказать, что еда в Германии пришлась Беккету по вкусу: «Немецкая еда ужасна. Что здесь вообще можно есть?»[527] Вообще Беккета очень привлекали незначительные детали и прозаические подробности человеческой жизни – «названия, имена, даты смерти и рождения». Беккет считал, что это единственное, что можно по-настоящему знать[528]. Любые попытки разобраться в хаосе внутри человека или в историческом масштабе были обречены на провал. Биограф писателя Джеймс Ноулсон писал: «Беккет любил хронологию, мелкие и доскональные детали жизни индивида. У него не было времени для проведения глобального анализа мотивов или движений»[529].
Возможно, именно по этой причине в дневниках писателя встречается так мало записей о нацизме. Хотя очевидно, что Беккет ненавидел гитлеровский режим: во время Второй мировой войны он участвовал во французском движении Сопротивления.
Нельзя сказать, что писатель совершенно не интересовался жизнью в новой Германии. Один знакомый Беккета, владелец книжного магазина, так охарактеризовал писателя: «Он меряет все своими интеллектуальными стандартами и никогда не сможет понять наше горе, сколько бы сил ни вложил в изучение внешности и людей»[530]. Не будем размышлять о том, насколько верна эта оценка. С уверенностью можно сказать, что Беккет всегда подмечал нелепость. Он записал в своих дневниках историю о служанке и молочнике. Чтобы избежать смешения крови, в нацистской Германии арийцам до сорока пяти лет запрещалось работать в доме не арийцев. Когда молочник спросил экономку, почему она работает на г-на Леви, женщина ответила, что она частично еврейка. Когда г-н Леви спросил свою экономку, зачем она соврала молочнику, та ответила, что ни в коем случае не готова признаться в том, что ей уж сорок пять лет[531].
В Дрездене Беккет нашел единомышленника – известного искусствоведа еврейского происхождения Уилла Грохмана, который был уволен с поста директора художественной галереи Цвингер[532] еще в 1933 г. Мужчины вели долгие дискуссии о сложностях, с которыми столкнулись интеллектуалы при нацистах. Грохман относился ко всему философски. Он сказал Беккету, что в любом случае не уедет из страны, потому что оставаться в ней было интересней: «Они не в состоянии контролировать наши мысли»[533].
До прибытия в Гамбург Беккет написал в дневнике: «Интересно, какой покажется мне Германия, если я шесть месяцев буду передвигаться по стране, главным образом, пешком?»[534] И действительно, Беккет преодолевал пешком большие расстояния. Правда, он испытывал массу неудобств и часто впадал в депрессию. В Третьем рейхе Беккет постоянно испытывал проблемы со здоровьем – то герпес на губе, то сопли, то болезненная опухоль в области мошонки, то гноящийся палец. Стояла холодная погода, деньги заканчивались, туфли прохудились и постоянно промокали. Все было, словно во втором песенном цикле Шуберта «Зимний путь»: