. Журналист писал, что деревня напоминает «городок за линией Западного фронта, в котором происходит перегруппировка войск». Пеглера раздражало, что камуфлированные военные машины «мчались по улицам в горы, разбрызгивая снежное месиво из-под колес на тротуары». На вопрос, почему в небольшом горном городке, в котором должна была царить дружеская атмосфера, находилось столько войск, даже бесстрашный Пеглер не спешил дать ответ, опасаясь, что его обвинят в шпионской деятельности.
От взора журналиста не скрылось, что все намеки на антисемитизм в районе проведения Олимпиады исчезли, как будто их и не бывало. Нацисты убрали вывески с предупреждением о том, что евреев не обслуживают. Однако удивленным иностранцам иногда показывали газету «Der Stürmer» (антисемитское издание Юлиуса Штрейхера), номера которой контрабандой провозили в олимпийскую деревню.
Через несколько дней после начала Олимпиады «на фоне 10 тысяч флагов со свастиками, тихо колыхавшихся в морозном воздухе» снова появился Гитлер. «Это день диктатора, – писал Пеглер. – Олимпиада имеет второстепенное значение, если вообще имеет какое-либо значение». Журналист поразился поведению фюрера. С одной стороны, его появление привело к наплыву военных автомобилей и затору на дорогах, что совершенно не соответствовало «мирным идеалам Олимпиады». С другой, сам Гитлер сидел в низкой ложе у хоккейной площадки совершенно открыто и, судя по всему, был рад огромному количеству людей, которые к нему подходили. «Он раздавал автографы, – писал Пеглер, – так же охотно, как бейсболист Бейб Рут. Какой удивительный контраст с Гретой Гарбо и полковником Линдбергом, получить автограф у них крайне сложно».
Зимняя Олимпиада закончилась 16 февраля. Дочь маркиза Лондондерри пребывала в приподнятом настроении. «Бог ты мой, – писала леди Маири, – конец хоккея, Англия выиграла. Праздник в честь закрытия. Танцевала с огромным количеством людей»[567]. Вот как описывал церемонию закрытия Пеглер: «Яркий разноцветный салют озарил небо, и военные прожектора залили покрытые снегом вершины гор искусственным лунным светом. Салют вели батареи трехдюймовых орудий, скрытых где-то на полпути к вершинам. Эти залпы напоминали нам о том, что затухавший на башне олимпийский огонь был всего лишь огнем и ничего не значил»[568].
Если бы лорд и леди Лондондерри прочитали эту колонку Пеглера, они бы наверняка подумали, что эта статья – очередной пример безответственной журналистики, еще один плевок в великую державу, которая под руководством вдохновленного лидера делает все возможное, чтобы подготовиться к непредсказуемому будущему.
После возвращения на родину лорд и леди Лондонсдерри написали благодарственные письма немцам, которые их принимали. Если лорд в своем письме Риббентропу по крайней мере упомянул такие щекотливые темы, как политика Гитлера в Европе и антисемитизм, письмо леди Лондонсдерри Гитлеру было почти любовным: «Сказать, что я под впечатлением, значит не сказать ничего. Я глубоко поражена… Никогда не забуду красоту зданий, сила и простота которых, как мне кажется, символизируют их создателей»[569]. Вне всякого сомнения, эта поездка прошла успешно (в последующие два года Лондондерри шесть раз посетили Германию). Однако такая любовь к Третьему рейху не осталась незамеченной. Через десять дней после окончания зимней Олимпиады Ширер написал в дневнике: «Узнал, что в первых числах месяца здесь был лорд Лондондерри… Он стал откровенным нацистом. Это хорошим не кончится»[570].
7 марта 1936 г., через три недели после окончания зимней Олимпиады, в нарушение условий Версальского договора немецкие войска были введены в Рейнскую демилитаризованную зону. Накануне Кей Смит предчувствовала, что что-то подобное произойдет. 6 марта Смиты устраивали прием в своей берлинской квартире. Кей ненароком подслушала разговор:
«Был теплый день. Двери на балкон были открыты. Я стояла неподалеку, когда увидела, как Ремондо [военный атташе французского посольства] взял под руку фон Паппенхайма [старшего офицера немецкого Генштаба] и вывел на балкон. Я повернулась к балкону спиной, но придвинулась ближе к ним и услышала, как Ремондо спросил: «Вы собираетесь оккупировать Рейнскую область?» Этот вопрос ошеломил Паппенхайма. Он покраснел и начал заикаться… «Конечно, нет». – «Клянетесь честью?» – «Клянусь». Я еле дождалась удобного момента, чтобы сказать Трумэну, что оккупация Рейнской области неизбежна»[571].
В тот вечер Дени де Ружмон шел по площади Опернплац во Франкфурте и увидел заголовки газет, которые сообщали, что на следующий день запланировано экстренное заседание Рейхстага. Утром де Ружмон услышал, что в радиорепродукторе его соседа гремит голос Гитлера. Звук радио не был достаточно громким, поэтому швейцарец не смог разобрать слов. Однако по тому, что все соседи закрыли свои двери на два оборота ключа и никому не открывали, де Ружмон понял, что происходит что-то серьезное[572].
В 550 километрах к северо-востоку от Берлина Кей тоже слушала радио. Гитлер выступил со своей обычной обличительной тирадой, после чего уже своим нормальным голосом на два тона ниже сообщил, что в этот момент немецкие войска пересекают мост через Рейн. «И потом мы услышали, как зазвонили колокола кафедрального собора Кельна»[573].
Гитлер еще не закончил свою речь, как де Ружмон услышал по всему дому звуки хлопающих дверей и торопливые шаги на лестнице. «Сын хозяйки квартиры выполз из подвала с бутылкой в руке, – писал де Ружмон в дневнике. – Прыгая через две ступеньки и насвистывая мелодию песни Хорста Весселя, он взбежал по лестнице. Соседи что-то оживленно говорят. Улавливаю слово «Frankreich» [Франция]… На балконах уже появляются флаги». Де Ружмон вышел на улицу, чтобы купить газету. «Что, война?» – спросил его продавец. «Какая война! – ответил ему швейцарец. – От того, что вы подводите к границе солдат? Французы не такие сумасшедшие»[574].
У Трумэна Смита не было такой уверенности. Как только он добрался до дома, то тут же спросил жену, сколько времени потребуется, чтобы упаковать все вещи. Та ответила, что потребуется три дня. «Три дня! – воскликнул Смит. – У нас будет всего тридцать минут, если французы отреагируют так, как должны это сделать… бомбардировщики будут над нами через полчаса». Кей упаковала два чемодана, залила в автомобиль бензин и готова была бежать со своей дочерью при малейшем гуле самолетов[575]. Окна здания французского посольства горели всю ночь, но бомбардировщики не появились. Они не появились ни на следующий день, ни в последующие недели. Гитлер рассчитал правильно и выиграл.
Месяц спустя ничуть не смущенная драматическими событиями хоккейная команда английской частной школы Чартерхаус села на поезд на вокзале Виктория и поехала в Кельн. До этого команду еще ни разу не отправляли за границу. Матч на неровном льду смотрела большая толпа зрителей. Их, правда, интересовал не счет, а английские игроки. «Куда бы мы ни приходили, везде мы сталкивались с одним и тем же, – писал один из хоккеистов в школьной газете. – Публика с любопытством рассматривала «английских мальчиков». «Разнообразные и оригинальные прически», странная одежда и в особенности эксцентричные головные уборы англичан поразительно контрастировали со стандартной нацистской формой, высокими сапогами и короткими стрижками. Члены хоккейной команды, посетившие Лейпциг и Дрезден, говорили о «потрясающем дружелюбии» всех тех, с кем они встречались. Заметка в школьной газете заканчивалась так: «С того момента, как в немецких газетах написали, что «английские мальчики начали оттаивать», мы почувствовали себя послами доброй воли и мира. Нам казалось, что, если бы международные отношения зависели от хоккейных команд Чартерхауса, войны и слухи о войнах прекратились бы навсегда»[576]. 8 июля 1941 г. бывший член хоккейной команды Чарльз Петли погиб, когда его бомбардировщик, направлявшийся в Оснабрюк, сбили над Нидерландами. Ему было двадцать три года.
Хорошо, что Кей не пришлось уезжать из Берлина, потому что спустя четыре месяца после захвата Рейнской области супруги Смиты принимали у себя полковника Чарльза Линдберга, который в те годы был, пожалуй, самым популярным человеком своего поколения. Военный атташе Трумэн Смит довольно долго и безуспешно пытался составить для своего руководства точный отчет о силах немецкой авиации. Кто как не самый известный авиатор мог помочь ему в этом вопросе? Линдберг с женой жили в то время в Англии. Они избегали общественного внимания после семейной трагедии, когда в 1932 г. маленького сына Линдбергов выкрали и убили. Смит изложил Линдбергу свое положение и пригласил летчика посетить Германию. К удивлению военного атташе, Линдберг согласился.
22 июля жена Линдберга Анна писала в своем дневнике: «Вылетаем в Германию. Ранний подъем… Поехали в аэропорт в Пенхерсте. Все такое тихое, странное, английское. Пустой огромный ангар, в котором стоит наш маленький серый и низкий моноплан. Тишина, только птицы поют под крышей. Длинные стебли травы отяжелели от росы… В конце взлетной полосы стоит сушильня для хмеля и пасутся овцы».
Линдберги заправились в Кельне и полетели через горы Гарц. Анна записывала все, что они пролетали: «Потсдам, озера и малюсенькие паруса. Дворец. Впереди Берлин, много зелени и много воды. Поле: ряды «Юнкерсов»[577]. Супруги приземлились в аэропорту Темпельхоф, где их встретила чета Смитов и много высокопоставленных нацистов. Кей пребывала в возбуждении и немного волновалась, потому что слышала, что «у Линдберга сложный характер»