[611]. Впрочем, эти проявления гостеприимства не импонировали пловчихе Ирис Каммингс, которая считала фрау «старой, капризной и деспотичной каргой»[612].
Нацисты старались произвести особо приятное впечатление на сэра (позднее лорда) Роберта Ванситтарта, Постоянного заместителя министра иностранных дел Великобритании. Он не скрывал своих антинацистских взглядов и хотел отказаться от приглашения посетить Олимпийские игры. Однако «незаметная, проводимая шепотом кампания» прогерманского лобби в Англии, направленная против шурина Ванситтарта Эрика Фиппса (который в следующем году должен был стать послом в Париже), заставила дипломата изменить свое мнение. Поначалу Ванситтарт ощущал себя в Германии человеком, который всех раздражает. Однако это «неловкое чувство» вскоре прошло: к дипломату проявили интерес, который затем «перерос в доброжелательное отношение»[613]. Соблюдая «олимпийское перемирие», нацисты старались всеми силами избегать «шероховатостей и острых углов», так что все официальные встречи Ванситтарта прошли относительно спокойно.
В статье «Работа в праздники», которую Ванситтарт написал вскоре после возвращения в Лондон, дипломат охарактеризовал основных политических игроков Германии. Ванситтарт познакомился с Гитлером и обедал с ним в Рейхсканцелярии. Фюрера он описывал как человека, производящего сильное впечатление. Такая характеристика совершенно не означает, что дипломат закрывал глаза на ненависть, съедавшую Гитлера изнутри, его склонность к насилию, а также то напряжение, в котором фюрер держал всех как в Германии, так и за рубежом. Во время пребывания в Берлине Ванситтарт неоднократно слышал, что окружающие сравнивали олимпийский огонь с жерлом вулкана[614]. О Риббентропе дипломат не сказал ничего хорошего. Ванситтарт был далеко не единственным, кто негативно относился к этому нацисту, которого презирали все, включая его собственных коллег и даже Юнити Митфорд. Ванситтарт писал, что Риббентроп – человек неглубокий и эгоистичный, и «все, кто слушает его, понимают, что верить ему нельзя»[615]. Риббентроп также очень негативно отозвался о британском дипломате, отметив, что их разговор «был совершенно пустым и беспредметным»[616]. Про Геринга Ванситтарт писал, что тот «обожает все, в особенности свои собственные приемы и вечеринки, словно школьник, которому открыли неограниченный кредит в магазине». Хотя дипломат и не воспринимал рейхсминистра авиации всерьез, он, как и многие другие иностранцы, был очарован фрау Геринг: «У него очень милая жена, молодая дама из Риги, которая не встанет со своего места и будет по-прежнему улыбаться, даже если перед ней появится тигр»[617]. Единственным нацистом, который действительно произвел на англичанина сильное впечатление и с которым у него установился хороший контакт, оказался Геббельс: «Он очарователен. Хромота, быстрый, как хлыст, язык, и уверен, что такой же острый… он человек расчетливый, и с ним можно иметь дело»[618]. Эти чувства оказались взаимными: «Мы можем убедить его принять нашу позицию, – писал Геббельс в своем дневнике, – я работал над ним целый час, объясняя большевистскую угрозу, а также нашу внутреннюю политику. Он кое-что понял… Ушел под впечатлением. Я показал ему свет»[619].
Ванситтарт был занятым человеком. Он успел не только посетить соревнования и встретиться с нацистским руководством, но и попасть на греческую трагедию («прекрасно поставленную и великолепно сыгранную»[620]), а также дважды побеседовать с королем Болгарии Борисом. Король прибыл в Берлин для того, чтобы отправить на операцию свою жену и «увеличить шансы получения наследника». Изначально Борис предлагал Ванситтарту встретиться в лесу, но, в конце концов они разговаривали в отеле. Поскольку король был уверен в том, что его номер прослушивается, обсуждение получилось «смазанным»[621].
Король Болгарии (который, по словам Геббельса, договорился в Берлине о поставках оружия[622]) был далеко не единственным представителем королевских домов, приехавшим на Олимпиаду. На приеме у Гитлера по случаю открытия игр присутствовали наследник итальянского престола принц Умберто со своей сестрой принцессой Марией Савойской, наследник греческого престола, принц княжества Гессен Филипп[623] с супругой и шведский наследный принц Густав Адольф. На приеме племянница короля Дании принцесса Александрина-Луиза познакомилась с немецким красавцем-графом, с которым через несколько недель обручилась[624].
Хотя в газете «New York Times» писали, что Берлин никогда не видел такого наплыва иностранцев[625], общее количество зарубежных гостей оказалось на 10 тысяч человек меньше ожидаемого. В Германию приехало меньше англичан и американцев, чем рассчитывали немцы, что, впрочем, частично компенсировалось огромным количеством скандинавов. Среди них был известный путешественник и сторонник нацистов швед Свен Гедин. «Я уверен, – говорил Гедин в интервью, – что Олимпийские игры сыграют для будущего гораздо большую роль, чем Лига Нацией»[626].
Сотни журналистов, освещавших игры, наверняка пришли в восторг, когда непосредственно перед окончанием мужского заплыва вольным стилем на 1500 метров «плотная женщина в ярко-красной шляпе… прорвалась сквозь оцепление… и поцеловала Гитлера. Тридцатитысячная толпа взорвалась от хохота»[627]. Позднее миссис Карла де Врис из Калифорнии объяснила свой поступок импульсивностью[628].
Всю вторую неделю Олимпиады видные гости из европейских стран и США посещали один экстравагантный прием за другим. В американской газете «Chicago Tribune» писали: «Орхидеи в Берлине распродали за два дня. Сейчас цветы срочно подвозят из других городов. Дамы, приглашенные на официальные приемы немецкого правительства в честь Олимпийских игр, раскупили все цветы в городе»[629]. Французский посол отметил, что Гитлер очень хотел, чтобы высокопоставленные зарубежные гости участвовали в подобных мероприятиях. С одной стороны, ему было важно удивить иностранцев роскошными приемами, с другой стороны – показать немцам, насколько иностранцы ослеплены от восторга. «Точно так же, как и их хозяин, – писал Франсуа-Понсе, – немцы страдают от комплекса неполноценности, смешанного с чувством гордости»[630].
6 августа Геринг организовал банкет в здании оперного театра. Одетые в розовые камзолы XVIII века слуги стояли на лестнице театра с факелами в руках, пламя которых горело под стеклянными куполами. В самом зале между столами грациозно ходили балерины. Прием на тысячу человек в британском посольстве был не таким «блестящим» и, по словам уроженца США и английского парламентария сэра Генри Чэннона, оказался «скучным, неэлегантным и слишком людным»[631].
Утром 11 августа было объявлено о назначении Риббентропа послом в Лондоне. В тот вечер он устроил вечеринку у себя дома в районе Далем. На мероприятии присутствовали английские бароны Ротермир, Бивербрук и Камроуз. Супруги Ванситтарт долго танцевали, ушли с приема поздно, и поэтому Риббентроп сделал предположение, что, возможно, сэр Роберт все же не нашел Берлин таким отвратительным[632]. «Мне безумно понравилось, – писал Чэннон. – Прекрасный вечер, фантастический набор именитых гостей, общая нестандартность ситуации, превосходное качество шампанского посла (точнее, фрау фон Риббентроп[633]), все это буквально ударило мне в голову».
Вечеринка у Риббентропа прошла блестяще, но уже через два дня состоялось мероприятие, которое ее затмило. Герингу, видимо, было мало одного приема, и он организовал еще один в новом здании Министерства авиации, самом большом административном здании Европы тех лет.
В дальнем конце сада, окутанном тьмой, неожиданно зажегся свет, и все увидели крестьян, танцевавших народный танец, а также деревушку в стиле XVIII века с гостиницей, зданием почты, булочной, каруселью и живыми осликами. Французский посол писал, что Геринг катался на карусели чуть ли не до потери сознания[634]. Дородные женщины раздавали брецели и пиво. «Ничего подобного не было со времен Людовика XIV», – сказал один из приглашенных Чэннону. «Нет, пожалуй, со времен Нерона», – ответил тот и добавил, что Риббентроп и Геббельс «сгорают от зависти»[635].
Вечеринка, которую давал Геббельс, прошла накануне последнего дня Олимпиады на острове на реке Хафель. Были приглашены все команды. Ирис Каммингс, восхищенная зелеными газонами, огромными белыми скатертями и вкусной едой, отметила, что многие спортсмены перебрали с «рейнским шампанским». Вечер закончился шквалом фейерверков. Когда, наконец, они прекратились, небо, по воспоминаниям Чэннона, «еще некоторое время оставалось светлым, прежде чем тьма осмелилась бросить вызов Геббельсу и снова украла небо»