ся на музыке и по многу часов в день заниматься. Вот что Эмили рассказывала родителям о поиске комнаты для жилья:
«Я только что переехала, но не думаю, что останусь здесь надолго, потому что мои занятия уже доставили беспокойство одному из соседей. Мне очень не везет. Большинство людей, которые сдают комнаты, стараются скрыть их недостатки. Чаще всего эти недостатки касаются ванной или розеток. Когда я в первый раз пришла в эту комнату, мне показалось, что в ней все нормально. Но потом, когда подошло время обеда, я увидела, что у хозяйки много жильцов. Она скрыла от меня это. Оказалось, что в квартире живет еще три человека, каждому из которых больше 70 лет. Такое ощущение, что я попала в дом престарелых»[756].
Эмили переехала, но 5 февраля 1938 г. вновь жаловалась на свое жилье: «Здесь есть клопы. Надо распылять яд. Если это не принесет результатов, то придется вызывать специалистов по борьбе с насекомыми или снова переезжать. Масла мало, яиц нет». Еще через два месяца пианистка писала о влиянии нацистской пропаганды:
«Впервые я осознала, как ужасно нацистская пропаганда действует на мои нервы. Точно так же, как и тысячи других людей, я стала всего бояться. Впрочем, до такого состояния меня довела не только пропаганда. Мой телефон прослушивают, когда я пришла в ресторан с другом из Португалии, нас отказались обслуживать, потому что португалец был немного похож на еврея, все письма, которые я получаю из-за границы, цензурируют»[757].
Если иностранцы знали об описанных выше аспектах жизни в Германии, почему же даже в 1938 г. они продолжали проводить отпуск в этой стране? Еще более удивительно, почему, побывав в Третьем рейхе и увидев, что в нем происходит, иностранцы по возвращении домой не осуждали нацистский режим во всеуслышание?
Возможно, что воспоминания Джил Полтрон, которая часто посещала в конце 1930-х гг. Германию со своими родителями, помогут найти ответ на эти вопросы. Для Джил и ее старшей сестры Германия казалась раем на земле. Им нравились средневековые деревни, свободные дороги, недорогие отели, в которых можно было остановиться, не бронируя номера заранее, и веселые пивные. В каждой деревне располагался бассейн, вокруг которого собирались «красивые подростки». В Англии ничего подобного Джил не видела. В стареньком автомобиле компании «Ровер» семья неспешно путешествовала по территории Германии и Австрии, проезжая в день не более 150 километров. В каждом городке можно было припарковаться на центральной площади. Местные жители, в том числе чиновники, были вежливыми и дружелюбными. Недалеко от Берхтесгадена англичане встретили группу молодых людей в дирндлях и кожаных штанах. Юные немцы шли в гору и распевали хором песни. В семье Джил никогда не обсуждали политику, и англичане ни разу не чувствовали, что им что-либо угрожает. Немцы в красивых униформах нравились девушкам и производили на них хорошее впечатление. Но больше всего Джил понравился Франкфурт. Семья наняла гида, который показал ей город, включая узкую, темную и вонючую блошиную улицу в еврейском квартале. Там мать Джил (считавшаяся немкой по происхождению) позволила себе несколько антисемитских комментариев, которые в принципе произносила довольно часто. Только спустя несколько лет Джил и ее сестра узнали, что их мать на самом деле была еврейкой[758].
Вот что Джей Коул (отнюдь не сторонник нацизма) писал после длительного пребывания в Германии в 1937–1939 гг.:
«Когда я впервые вижу любой немецкий город в лучах утреннего солнца, у меня всегда улучшается настроение, это место кажется мне удивительно чужим, но в то же время я чувствую, что в нем можно жить счастливо. Улицы Аахена широкие и усаженные деревьями. Кажется, что тротуары, дороги и дома недавно очень хорошо подмели и вымыли. Лица людей светятся чистотой, словно они только что умылись с мылом. Возницы радостно щелкают кнутами, нарушая местные предписания. Нигде нет по-настоящему бедных людей. Магазины красивые и аккуратные, и на улицах обнадеживающее количество кафе. В трущобах нет попрошаек и зазывал»[759].
Складывается ощущение, что даже те путешественники, которые негативно относились к нацизму, инстинктивно старались не думать о политическом режиме. В их сердце жила настоящая Германия, страна, которая, несмотря ни на что, продолжала удивлять и радовать.
17. Аншлюс
12 марта 1938 г. произошло присоединение Австрии к Германии – аншлюс. Многие иностранцы сочли это грубейшим нарушением международного права, другие увидели в аншлюсе совершенно естественный ход истории[760]. Такие люди считали, что включение Австрии в состав Германии, в конечном счете, пойдет Австрии только на пользу.
В тот день в Геттингене Цзи Сяньлинь услышал звонок в дверь: его товарищ Лонг Тонгтиан пришел рассказать о случившемся. «Я никогда бы не смог догадаться, какие новости он мне сообщит, – писал Цзи в дневнике. – Немецкая армия оккупировала Австрию. Война неизбежна, и я боюсь, что в ближайшем будущем я не смогу вернуться в Китай. Мне придется жить за границей без денег, возможно, просить милостыню на улице. Увижу ли я свою родину?»[761] Сильвия писала, что жители Дрездена поедали в честь аншлюса море сливок, что бросалось в глаза «на общем фоне недостатка продуктов»[762]. В год, когда гитлеровские войска оккупировали Австрию, любительница оперы леди Маргарет Бойл, дочь восьмого графа Глазго, оканчивала школу в Мюнхене:
«Юнити Митфорд спросила, хотели бы мы его увидеть. Некоторые из нас решили, что это все-таки исторический момент, согласились и вышли на улицу, чтобы посмотреть, как он будет проезжать. Вдоль улицы выстроилось оцепление из солдат. Мы стояли и гадали, по какой стороне он поедет, по ближней к нам или дальней. Как назло, он поехал по дальней от нас стороне улицы, поэтому мы оттолкнули солдат и бросились к машине. Он был, как обычно, в кожаном пальто и стоял в автомобиле. Вместо того чтобы мило улыбаться нам, он выглядел ПРОСТО РАЗЪЯРЕННЫМ, потому что солдатам не удалось нас удержать. В любом случае мы его увидели. Он точно такой же, как и на фото»[763].
Кей Смит стояла среди огромной толпы в Линце в ожидании триумфального прибытия фюрера. Жена военного атташе записала, что крики «Зиг хайль» повторялись так часто и были такими оглушительными, что «звучали как гигантский пульс в ухе»[764].
Урсула Дункан-Джоунс пришла в ужас, когда узнала, что «Гитлер оккупировал маленькую радостную страну под названием Австрия». Девушка жаловалась на то, что было невозможно спрятаться от бесконечной пропаганды, которую изрыгало «настроенное на полную мощность радио на улицах и в домах». Урсулу удивляла реакция людей: «Мне очень нравятся эти люди, они кажутся умными и вполне гармоничными, но они стали жертвами пропаганды. Как наблюдатель, я молчала и держала свои мысли при себе. Очень быстро я истощила запас всех нейтральных комментариев по поводу бурной радости немцев»[765].
Через четыре дня после аншлюса в английской газете «The Times» появилась статья под названием «По нацистской Австрии: впечатления путешественников»:
«Добраться до вокзала в Вене оказалось непросто, так как дороги были забиты въезжавшими в город колоннами военной техники и толпами людей, находившихся в состоянии, близком к истерике. Ночью из окна купе в поезде были видны двигавшиеся в сторону Вены колонны тракторов, грузовиков и бронетехники, фары которых освещали сельскую местность. В самом городе лучшие отели заняты офицерами и их ординарцами. Привокзальные рестораны оккупированы немецкими солдатами. Все похоже на то, что можно было увидеть в Бельгии во время Первой мировой… Отбывающие в сторону границы поезда забиты, главным образом, евреями и английскими горнолыжниками, которые отдыхали в районе Инсбрука, но сочли, что сейчас лучше покинуть Австрию. Евреев массово доставили в штаб-квартиру полиции в Инсбруке и обыскали на предмет наличия контрабандной валюты. У английских туристов деньги не отнимают»[766].
Семнадцатилетняя Джоан Вейкфилд писала 28 марта в своем дневнике, что именно из-за этой статьи у нее за завтраком возникла оживленная политическая дискуссия с молодой немкой по имени Ута. Ута была членом Союза немецких девушек, женского отделения Гитлерюгенда. Немка полгода проработала с крестьянскими семьями в сельской местности и только недавно вернулась в Берлин. «Мы спорили 2 часа! По-немецки!» – восклицала Джоан, учившаяся в Берлинском университете. В день, когда Гитлер с триумфом вернулся из Вены, Джоан вместе с хозяйкой дома баронессой Буше-Штрайтхорст пошла на площадь Вильгельма, чтобы послушать выступление фюрера. Джоан стояла у фонтана, на парапете которого сидели, болтая ногами, несколько коричневорубашечников. Когда те заметили, что девушка не отдает нацистское приветствие, они начали пинать ее ногами по голове. В тот вечер патриотически настроенная баронесса к ужину украсила свастиками стол.
Через месяц, 10 апреля, по всему рейху прошел плебисцит для одобрения аншлюса Австрии. В ночь перед плебисцитом Джоан ехала на поезде из Штутгарта в Мюнхен. Из окна купе девушка наблюдала огромные костры, горевшие на каждом холме, и фейерверки над каждой деревней. После подсчета результатов объявили, что 99,7 % избирателей проголосовали за аншлюс. Цзи Сяньлинь не одобрял присоединение Австрии к Германии: «Сегодня в Германии выборы. Все немцы вышли на улицы со значками на груди. У дверей избирательных участков много черных [СС] и коричневых собак [СА]». На следующий день китаец написал: «Прошлой ночью я проснулся от шума. Внизу было включено радио, я услышал собачий вой, наверняка, это был Старый Кси [Гитлер], а может, и кто-то другой. После выступления раздались оглушительные аплодисменты. Все немцы сошли с ума. Близится день, когда все это развалится»