На следующий день Джоан и Ратиборы отправились в огромный, окруженный лесами замок Рауден. Спустя три дня, 12 августа, когда Гитлер мобилизовал 750 тысяч солдат, Джоан находилась в Глейвице[772] у зубного врача. Зубной врач оказался нацистом, и, сверля девушке зуб, разглагольствовал о прелестях национал-социализма. По пути назад в Рауден навстречу Джоан двигались «сотни» танков и грузовиков с солдатами. «Немного страшно», – признавалась англичанка. Впрочем, чувство страха быстро позабылось из-за постоянных развлечений: катаний на лошадях, купаний в холодных лесных озерах, розыгрышей и неизбежного тенниса. Больше всего Джоан нравилось охотиться с герцогом. Каждое утро в 6 часов они выезжали на его старом «Форде» с зеленым салоном и ярко-оранжевыми брызговиками. «Кабаны – это очень волнительно. Видела их, но на слишком большом расстоянии, чтобы стрелять», – рассказывала Джоан. В дождливые дни девушка любила выгуливать собак в лесу и иногда терялась. 17 августа Джоан помогли найти дорогу к замку местные крестьяне: «Разговаривала с крестьянами. Они очень бедные, но очаровательные. Я не думаю, что им приходилось общаться с англичанками». В тот день вышло указание, согласно которому все евреи-мужчины, имевшие нееврейские имена, должны были называть себя Израилем, а еврейки – Сарой[773].
По мере приближения сентября (и съезда партии в Нюрнберге) Гитлер все настойчивее требовал, чтобы Чехословакия отдала Судетскую область Германии. Судетская область (расположенная на границе Моравии, Богемии и Чешской Силезии)[774] до Первой мировой была частью Австро-Венгерской империи, и в ней проживали главным образом немцы. Чем более напряженной становилась международная обстановка, тем более веселой и беззаботной казалась жизнь в поместье Рауден. Предчувствуя приближающиеся изменения, молодые люди словно наслаждались жизнью еще больше. Однако мало кто мог предвидеть катастрофу, которая вскоре сокрушила могущественные немецкие семьи Верхней Силезии, разрушив их образ жизни навсегда. Однажды в соседнем замке Джоан познакомилась с доктором из Праги: «Он сказал, что чехи будут драться. Без боя они не сдадут и сантиметра своей земли». Подобные политические комментарии крайне редко встречаются в дневнике девушки. По записям Джоан трудно догадаться, что Европа находилась на грани войны в то время, когда англичанка гостила у Ратиборов. Однако в конце концов сам герцог решил, что Джоан должна уехать. Но ее отъезд надо было отметить.
В последний вечер, проведенный Джоан в замке, мужчины семейства Ратиборов были одеты во фраки. Джоан надела черное платье в горошек, которое «всем нравилось». В замке собралось 60 одетых в вечернее платье гостей. Ужин состоял из пяти перемен блюд. После этого Гвидо Хенкель фон Доннерсмарк с герцогиней «чудесно» танцевали тирольские танцы и венские вальсы. Играл деревенский оркестр, и танцы продолжались до четырех утра. «Прислуга тоже танцевала, – писала Джоан, – но по другую сторону стены».
Вот, наконец, и настало 31 августа – день отъезда девушки:
«Упаковала вещи, и мои большие чемоданы отправили. Вместе с герцогиней искупались в пруду. Сыграла в теннис и всухую обыграла Франца-Альбрехта. Герцог следил за матчем. Все в прекрасном настроении. Прокатилась в последний раз по лесу с Францем-Альбрехтом. Листва начинает желтеть, какое прелестное зрелище. Грустно. До замка возвращались галопом. Начало темнеть. Последний раз быстро на стрельбище. Чудо, чудо. Прощальный ужин. Выпила четыре содовых с кофейным мороженым. Все пошли спать в 10.30. Попрощалась с герцогом. Поцеловались с герцогиней. Франц-Альбрехт принес пластинку, которую я хотела получить. Герцогиня еще раз меня поцеловала на прощание. Все пожелали спокойной ночи и попрощались. Последним быстро попрощался Франц-Альбрехт».
Джоан упаковала последние вещи, послушала бой Биг-Бена по радио. Проснулась в 3 утра. «На цыпочках прошла к спальне ФА, оставила его пластинку с благодарственной запиской». Дворецкий накормил девушку завтраком и довел до машины. «Прощайте, Рауден и Ратиборы, два самых счастливых месяца моей жизни, дружбы и личностного роста!» Почти через год, 18 сентября 1939 г., лейтенант Виктор фон Ратибор, наследный принц Гогенлоэ-Шиллингсфюрст заживо сгорел в танке в бою под местечком Брохув в шестидесяти километрах к западу от Варшавы.
Джоан уехала из Раудена на рассвете. Приблизительно за час девушка добралась до Одерберга на чешской границе. Она оставила шоферу чаевые, передала через него записку герцогине и села в поезд до Вены. На чешской стороне границы стояли цементные доты и тянулись ряды колючей проволоки, напоминавшие о том, что война может начаться в любую минуту. Джоан удивило то, что на станциях и на поездах работало огромное количество женщин. Как только поезд отошел, хлынул ливень. «Все выглядит серым и депрессивным», – писала англичанка. Джоан покинула Рауден всего два часа назад, но ей казалось, что прошла вечность.
Поезд остановился на австрийской границе, и в вагон для проверки документов вошли немецкие пограничники. Джоан забыла, что ей нужна новая виза для въезда в Австрию. Пограничник медленно переворачивал страницы ее паспорта. Потом он отдал англичанке паспорт и сказал, что она должна возвращаться в Прагу, чтобы получить визу на въезд в Австрию. У Джоан не было денег (из страны было запрещено вывозить более 10 марок) и знакомых в Чехословакии, которые могли бы ей помочь. Она разрыдалась, и ее слезы растопили сердце пограничника, который пробормотал, что девушка вряд ли представляет угрозу рейху, и вышел из вагона.
В Вене у Джоан оставалось время до отправления поезда в Зальцбург, и она зашла к знакомым американцам. Наняла такси, которое, конечно, стоило дорого, но зато девушке удалось посмотреть весь город. Водитель был ужасно рад пассажиру: «Он жаловался на то, что нет туристов и, значит, хороших заработков». Железнодорожный вокзал оказался не самым веселым местом: «Маленькие группки евреев со слезами на глазах махали на прощанье». Поезд в Зальцбург тоже особо не поднимал настроения, поскольку был «забит уезжавшими евреями». По крайней мере, вид из окна на Дунай радовал глаз. Красивыми Джоан показались «Линц и другие города, по которым триумфальным маршем немецкие войска вошли в Австрию». Девушка писала: «На поездах в сторону границы ехало много солдат. Наш поезд постоянно пропускал военные эшелоны. Выпила самый вкусный и самый дешевый чай в привокзальном буфете в Линце. Чувствую себя неважно. Выпила чашку кофе с огромным куском чудесного пирога буквально за копейки!»
В Австрии Джоан остановилась у Эдит Келлер, которая прожила в этой стране двенадцать лет. За ужином Келлер рассказала девушке, что, когда пять месяцев назад немецкие войска входили в Австрию, все, и особенно в Линце, приветствовали их с большим энтузиазмом. Австрийцы думали, что немцы сделают их страну процветающей и при этом им самим не придется работать. Теперь все австрийцы работали больше, но оставались такими же бедными, как и раньше. В результате Австрия потеряла всю свою веселость и очарование. Несмотря на то, что многие австрийцы были недовольны аншлюсом, никто активно немцам не сопротивлялся. Келлер говорила, чтобы избежать вступления в армию или Гитлерюгенд, многие австрийцы просто убегали в горы. Иностранные туристы больше не приезжали, и в отелях теперь за половину обычной цены жили немцы по путевкам турфирмы «Сила через радость».
Это краткое изложение событий мало обрадовало Джоан, но, впрочем, не помешало девушке насладиться чудесными видами Зальцбурга и окрестностей. Однако надо было двигаться дальше. 4 сентября, предварительно проверив, не началась ли война, Джоан отправилась на поезде в Мюнхен. Еще через пару дней она уже ехала на поезде в Женеву. После того, как Джоан пересекла швейцарскую границу, она с облегчением вздохнула.
18. «Мир» и разбитое стекло
6 сентября 1938 г., в день отъезда Джоан Вейкфилд из Германии, начался Нюрнбергский съезд партии, названный в честь аншлюса «Съездом Великой Германии». Парламентарий Тельма Казалет, в отличие от большинства других «почетных гостей» из Британии, была настроена против нацистов. Однако, по ее мнению, было «важно понимать, что происходит», поэтому Тельма приняла приглашение Риббентропа[775]. Как только в первый вечер съезда она вошла в ресторан отеля «Гранд», то тут же увидела, что за длинным столом, отведенным для британской делегации, сидит Юнити Митфорд со своими родителями сэром и леди Редесдейл. «Юнити вызывающе красива, – писала Казалет в своем дневнике, – но я еще никогда не видела, чтобы такой красивый человек не обладал шармом и имел удивительно глупое выражение лица».
Тельма не получила никакого удовольствия от пребывания на съезде. Она часами под проливным дождем сидела на стадионе, наблюдая, как мимо Гитлера чеканным шагом шли члены Трудового фронта, неся на плечах лопаты, словно винтовки. Британка сталкивалась с разными неприятными ситуациями, будь то прищемленный дверцей автомобиля палец или второсортная опера, на которую ее пригласили нацисты. Однако худшим моментом за весь съезд для Тельмы стал тот, когда она однажды утром раскрыла газету «The Times» и прочитала, что аннексия Судет неизбежна и произойдет в самом ближайшем будущем. «Это был плохой день для всего британского стола в Нюрнберге, – писала парламентарий. – Я как можно быстрее вернулась на родину и отправила президенту Рузвельту телеграмму с предложением прилететь в Европу, чтобы помочь сохранить мир».
Трумэн Смит назвал агрессивное выступление Гитлера в день закрытия съезда 12 сентября «одним из самых важных событий со времен Первой мировой»[776]. Через три дня в Берхтесгаден для встречи с фюрером прилетел Невилл Чемберлен. Вот что писал Смит своей дочери о сложившейся ситуации: