Квакеры попытались выйти на контакт с властями через Министерство иностранных дел Германии. Когда они увидели в здании министерства немецкого посла Дикхоффа (отозванного из США), тот от них быстро скрылся. «Мы так его и не нашли, – писал Джонс. – Когда мы звонили, его никогда не было на месте. А звонили мы достаточно часто». Квакеры много раз совершенно безрезультатно ходили в Министерство иностранных дел и в итоге бросили это дело. Они пообщались с представителями еврейской диаспоры и поняли, что им нужно помочь не с продуктами, а с получением разрешения на эмиграцию. «Вскоре стало ясно, что только начальники гестапо могли выдавать разрешение, которое мы искали», – писал Джонс. В этом вопросе им помог генеральный консул США Раймонд Гайст. «Вот это по-настоящему хороший человек», – отзывался о нем Джонс. Они неоднократно пытались дозвониться до гестапо по телефону, после чего Гайст «схватил свою шляпу» и исчез в метели. Температура в Берлине была самой низкой за последние 80 лет.
Через полчаса Гайст вернулся за квакерами. «Мы сели в такси и доехали до огромного здания, – писал Джонс. – Шесть солдат в черной форме, в касках и с винтовками провели нас через огромные железные двери. Нам выдали квиточки и сообщили, что они не понадобятся нам, когда мы будем входить, а вот когда будем выходить – очень даже пригодятся». Квакеров провели по семи коридорам, каждый из которых выходил на открытую площадку. Потом они поднялись на пятый этаж, в комнату, в которой их ждал Гайст, сумевший сделать невозможное. Он организовал встречу квакеров с двумя офицерами гестапо – доктором Эрихом Эрлингером[797] и майором Куртом Лишкой[798], которые были готовы выслушать членов делегации. Через окно в соседнюю комнату Джонс увидел Рейнхарда Гейдриха[799], который работал за столом.
Вот как Джордж Уолтон описал участников той встречи: «Руфус – четкий, позитивный, краткий, смелый, Гайст – очень умный, «палочка-выручалочка», Лишка – высокий, быстрый, отзывчивый, отчасти лысый, педантичный»[800]. Джонс передал «людям с каменными лицами» заранее подготовленное заявление. В нем говорилось о теплых отношениях, которые сложились между немцами и Религиозным обществом Друзей (квакерами) после Первой мировой войны; упоминалось, что квакеры кормили более 2 миллионов немецких детей, поставляли молоко в больницы, а также уголь для отопления медучреждений. В документе подчеркивалось, что квакеры не представляли какое-то либо правительство, международную организацию, политическую партию или секту. Они не были заинтересованы в пропаганде. Делегаты смотрели, как немцы «обстоятельно, медленно и вдумчиво» читали заявление, и обратили внимание на то, что «выражение их лиц смягчилось, и это выражение точно надо было бы смягчить». Затем последовала долгая дискуссия, после которой гестаповцы сказали, что должны обсудить предложение квакеров с Гейдрихом и вернутся через полчаса. «Мы склонили головы, – писал Джонс, – и погрузились в глубокую тихую медитацию и молитву. Это был единственный раз, когда общая молитва квакеров происходила в гестапо!»
К величайшему удивлению квакеров, Гейдрих согласился на все их предложения. Правда, когда Джонс попросил какой-нибудь письменный документ в подтверждение договоренности, квакерам сообщили, что гестапо никогда не выдает письменных документов, а записывает разговоры на пленку. «Мы порадовались, что во время отсутствия немцев не произнесли ни одного лишнего слова», – отметил Джонс. Лишка сказал, что каждый полицейский участок в Германии получит телеграмму с инструкциями, по которым квакерам будет разрешено заниматься исследованием положения евреев, а также начать программу помощи.
Все выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой. Даже оптимист Джонс не верил, что гестапо отправит такой приказ. Тем не менее глава делегации не считал, что их миссия закончилась полным провалом. Двум членам квакерской общины разрешили следить за распределением материальной и продовольственной квакерской помощи в Германии, а также помогать эмигрировать евреям, не связанным с синагогами. По крайней мере на какое-то время представительство квакеров в Берлине получило полную свободу действий в вопросе ускорения процесса эмиграции евреев. Джонс писал: «Для меня остается загадкой, почему гестапо, ответственное за сегодняшнее трагическое положение вещей, которое мы стремились исправить, приняло нас, выслушало все наши просьбы и дало разрешение на то, чтобы мы залечили некоторые из ран, которые они сами и нанесли».
Джонс верил, что квакерам удалось в некоторой степени растопить лед сердец гестаповцев: «В конце нашей встречи к нам стали относиться с нежностью, они помогли нам надеть пальто, пожали руки и пожелали всего хорошего. Мне кажется, что внутри этих людей что-то произошло». Может быть, даже и к лучшему, что Джонс, который умер в 1948 г., так и не узнал, что вскоре после Хрустальной ночи Лишка возглавил операцию по отправке в лагеря 30 тысяч евреев.
После событий Хрустальной ночи США отозвали из Германии своего посла Хью Уилсона. Его заместитель Прентисс Гилберт, который теперь отвечал за посольство, считал, что в Берлине творится неразбериха. В своем докладе Государственному департаменту он указал на «массу непоследовательностей» в поведении немецкого правительства. Каждый день принимали новые декреты и постановления, но далеко не все они воплощались в жизнь. Гилберт предположил, что существовало много «справедливых и гуманных» бюрократов, которые старались облегчить судьбу евреев и других людей, ставших жертвами нацизма. «Эти люди, – писал Гилберт, – постоянно говорят нам, что не могут сообщить в письменной форме или сделать какое-либо общее заявление о том, на что они готовы, однако они делают и будут продолжать делать заметные и благоприятные исключения в конкретных случаях»[801].
Гилберт также прокомментировал поведение своих коллег после Хрустальной ночи. Дипломаты перестали принимать приглашения Розенберга и Геббельса. Они больше не разговаривали с немцами на приемах, которые посещали. Дипломаты предпочитали общаться между собой и обсуждать то, что происходило с евреями. Гилберт отметил, что забавнее всего было обсуждать отношения Италии и Германии с итальянскими дипломатами: «Сидевшая рядом со мной жена одного из секретарей посольства спросила меня, не кажется ли мне работа в Берлине сложной и скучной. Я ответил, что, бесспорно, сталкиваюсь с определенными трудностями, когда наши правительства обвиняют друг друга в разных грехах. Она ответила, что жизнь американцев гораздо проще, чем жизнь итальянцев, которым приходится видеть столько ужасных людей, хотят они этого или нет».
Гилберт не горел особым желанием оставаться в Берлине, хотя его профессия предполагала то, что он должен находиться в центре глобального кризиса. Гилберт говорил от всего сердца, когда писал своему послу: «Вы, вероятно, все еще празднуете Рождество на Бермудских островах, и я искренне завидую тому, что вы греетесь на солнце в окружении моря»[802]. Подходил к концу 1938 год, количество иностранных туристов постоянно уменьшалось, но те, кто находился тогда в Берлине, скорее всего, согласились бы с Гилбертом, когда он написал Уилсону за два дня до Рождества: «Здесь все еще несколько мрачно»[803].
19. Обратный отсчет начался
1939 г. был далеко не лучшим годом для отдыха в Германии. Приток туристов не увеличился после сообщений о Хрустальной ночи и тем более после того, как 15 марта гитлеровские войска вошли в Прагу. Чехословакия перестала существовать как государство, превратившись в «Протекторат Богемии и Моравии»[804].
Туристов стало значительно меньше. Но, если верить журналу Англо-германского содружества, окончательно они не исчезли. В июльском номере есть фотография молодых женщин в купальниках на берегу Балтийского моря, одна из них занимается гимнастикой. Подпись под фото гласит: «Смех и солнце». Фотографию сопровождает следующий текст: «Путешественники, которые только что вернулись из Германии, говорят, что привезли домой воспоминания о стране улыбок и мира, веселой музыки и беззаботного настроения. Тучи кризиса, может быть, и омрачают другие горизонты, а в Германии светит солнце»[805]. Провести отпуск в рейхе рекомендовали не только в этом журнале, но и в туристической брошюре агентства «Томас Кук», напечатанной в 1939 г. Она призывала людей посетить «новую Германию» и открыть ее для себя: «Очарование страны никуда не делось, вас удивят новшества и прогресс, везде вас ждут комфортабельные условия, хорошее отношение и приемлемые цены, то есть все необходимое для отличного отпуска»[806].
Несмотря на такие блестящие отзывы, Германию посещало все меньше и меньше иностранцев. Впрочем, в страну все еще приезжали те, кто не планировал туристический отдых. Например, профессор сэр Фредерик Хобдэй читал в Мюнхене лекции для заводчиков, занимавшихся разведением породистых лошадей, на тему «Тридцатилетний опыт проведения операций на предсердии для лечения эмфиземы легких у лошадей»[807]. Некоторые иностранцы (среди которых были историк сэр Артур Брайант и сэр Эвелин Ренч) предпринимали последние попытки налаживания международных отношений. Другие имели свои интересы или придерживались крайне правых взглядов, поэтому совершенно не обращали внимания на ухудшающуюся международную обстановку. Две дамы средних лет Ида и Луиза Кук, которые все еще проживали со своими родителями в пригороде Лондона, многократно приезжали в Германию под предлогом любви к опере. На самом деле они вывозили контрабандой драгоценности евреев – будущих эмигрантов. В последние месяцы мира в Германии побывали священники, музыканты, бизнесмены, квакеры, учителя, шпионы и даже китайские торговцы из провинции Сычуань. Все чувствовали приближение войны, и для некоторых это ощущение делало визит в Германию еще более заманчивым.