[819]. Помогла ли конференция Смиту лучше понять, что такое Дахау, еврейские погромы и преследование христианских священников? Во всяком случае, пронацистские симпатии нисколько не повлияли на его карьеру: в 1956 г. Смит возглавил епархию Норвича (США).
Весной 1939 г. писатель и ирландский националист Фрэнсис Стюарт получил приглашение от Немецкой службы академических обменов выступить в Германии с циклом лекций. Это предложение пришло очень вовремя, так как ирландец нуждался в деньгах и очень хотел уехать подальше от своей жены, с которой чувствовал себя несчастным. На самом деле выбор Стюарта в качестве лектора был, с точки зрения немцев, не самым лучшим, поскольку никто в Германии не знал этого автора: его 15 книг не были переведены на немецкий язык. Но в то время любой английский писатель, скорее всего, отклонил бы подобное предложение, а вот с ирландцем можно было договориться.
Стюарт относился к тем иностранцам, которые позволили личным политическим предрассудкам затуманить свое восприятие нацистской Германии. Если Персиваль Смит (как и многие другие, симпатизировавшие нацистам) считал, что сильная Германия – это противовес красной России, то у Стюарта были другие причины дать согласие немцам. Ирландский республиканец мечтал об установлении нового мирового порядка. В Гитлере он видел «своего рода слепого Самсона, сносившего столпы западной цивилизации, которую надо было уничтожить прежде, чем возникнет новый мир»[820].
Стюарт был так зациклен на себе, что, кажется, воспринимал все события накануне войны почти исключительно с точки зрения своей собственной жизни и через призму своего внутреннего развития. Его не трогала судьба евреев. «Я слышал кое-что о деятельности евреев до 1933 г. и о сотрудничестве с коммунистами, – писал Стюарт своей жене. – Евреи вели себя ужасно. Но сейчас в центральной и западной части Берлина их практически не видно. В восточной части, за Александерплатц, куда я однажды выбрался, их действительно все еще довольно много»[821].
После окончания цикла лекций Стюарта пригласили в следующем году преподавать английский язык и ирландскую литературу в Берлинском университете. Писатель принял это предложение и запятнал тем самым свою репутацию, которую так и не смог восстановить.
Историк Артур Брайант также симпатизировал нацистам гораздо больше, чем, возможно, следовало бы. В его случае принятие нацизма объяснялось отрицательным отношением к интеллектуалам, которые придерживались левых взглядов. 9 июля 1939 г. Брайант прилетел в Берлин под предлогом проведения исследований, необходимых для работы над его новой книгой. На самом деле историк приехал по заданию Чемберлена для поиска возможностей умиротворения и «сдерживания» нацистского режима.
После возвращения в Англию Брайант написал о своей поездке (не упоминая главной ее цели) в колонке, которую вел в издании «Illustrated London News». Когда историк впервые летел над территорией Германии в 1918 г., его «встречали разрывы снарядов и пулеметные очереди». А в 1939 г. Брайант смотрел из иллюминатора на «чудесную страну», в которой маршировали войска, проводились парады, существовали концлагеря, и эта страна казалась ему такой же мирной, как Англия». «Земля ферм, приусадебных участков, хорошо возделанных полей и маленьких древних церквей… о цивилизации напоминает аккуратный паром, исчезнувший в последних лучах солнца, почему-то в памяти всплывает английская деревенька Бэблок Хайт». Мысль о том, что такое место вскоре может подвергнуться бомбардировкам, «принесла мало удовольствия». Солнце зашло, и пилот передал пассажирам листок бумаги. На нем были написаны названия городов, над которыми пролетал самолет. «Вот Оснабрюк и Минден, – писал Брайант. – В этих местах двести лет назад голодные английские войска во главе с монархом[822] бились за то, чтобы получить что-нибудь на завтрак, а вот и Ганновер, откуда родом наша королевская семья[823] и в котором родился Гендель». Колонка Брайанта вышла 5 августа, когда до начала войны оставалось меньше месяца. Историк рисовал в воображении читателей страну, близкую и понятную англичанам. «Еще до того, как впереди в темноте, словно маяки, зажглись огни Берлина, – писал Брайант, – я почувствовал, что, несмотря на несущественные различия, наша европейская цивилизация едина и неделима»[824].
Спустя два дня историк встречался с одним из немногих близких друзей фюрера Вальтером Хевелем в отеле в Зальцбурге. Хевель был ветераном Пивного путча 1923 г., после которого, как и Гитлер, отсидел в тюрьме. Этот нацист одним из первых вступил в НСДАП и, следовательно, считался уважаемым человеком в партии. Хевель свободно говорил по-английски (он работал продавцом кофе в британской фирме, располагавшейся в Голландской Ост-Индии). Гитлер часто пользовался его услугами во время переговоров с англичанами. За несколько месяцев до встречи с Брайантом нацист спорил с Эми Буллер (из Движения студентов-христиан), пытаясь убедить женщину, что ее делегация гораздо больше узнает о национал-социализме из автобанов, чем из теологии[825].
Брайант пытался донести до Хевеля, что Британия не потерпит немецкого вторжения в Польшу и будет вынуждена объявить войну[826]. Хевель, который всю ночь провел в резиденции Гитлера в Бергхофе, выглядел уставшим. Он повторял только одно: Данциг должен принадлежать Германии. Хевель также говорил о горьком разочаровании Гитлера тем, что англичане разрушили атмосферу дружеского согласия, достигнутого в Мюнхене. «Он сказал, – писал Брайант британскому премьеру, – что фюрер недоволен нападками на него в английской прессе и по радио. По словам Хевеля, фюрер иногда впадал в состояние неописуемой ярости, поскольку не верил в то, что британское правительство не смогло бы контролировать свою собственную прессу, если бы пожелало»[827].
Брайант вначале не особо был расположен к Хевелю, поскольку видел в нем «в большей степени бизнесмена, а не политика», но в то же время чувствовал, что «разговаривает с джентльменом и человеком мира»[828]. Брайант докладывал премьеру, что его визит мало что изменил, хотя и не принес никакого вреда. Историк считал, что даже «слабая связь, проблески взаимопонимания и сочувствия», которых ему удалось достичь, «возможно, пригодятся в будущем». И потом Брайант попросил возмещения своих расходов в сумме 28 фунтов стерлингов.
В то лето Германию посетил еще один известный британец – Эвелин Ренч (с супругой Хильдой). «Цель нашего визита, – писал он в своей автобиографии, – была следующей: зондировать почву, чтобы понять, могут ли западные демократии найти общий язык с тоталитарными государствами». 28 июня супруги прибыли в Констанц. Первым человеком, которого они встретили после перехода германо-швейцарской границы, стала девушка: «Она дружелюбно нам улыбнулась, что мы сочли хорошим предзнаменованием»[829]. Но антибританский пропагандистский плакат, на котором были изображены британские солдаты, взрывавшие арабскую деревню[830], ослабил их оптимизм. «Не очень дружелюбный прием для путешествующего англичанина», – отметил Ренч.
Как и в предыдущие разы, супруги наслаждались отдыхом на курорте Инцелль. Гостей здесь было мало. «Около 25 человек, – писал Ренч, – в основном немцы, двое голландцев и только один англичанин». Для человека, обладавшего большим опытом (Ренч был предпринимателем, журналистом, основателем Союза англоговорящих стран, он много путешествовал, продвигая идеи Британской империи), некоторые наблюдения Ренча кажутся удивительно наивными. «Немецкие официанты не бывали в Англии и не говорят по-английски», – жаловался он. Это мелкая досада, а также ухудшавшаяся погода (приближалась гроза) окончательно испортили супругам настроение: «Легли спать в достаточно подавленном состоянии».
1 июля Ренчи приехали в Фридрихсхафен, где Эвелин встретился со своим старым другом немецким воздухоплавателем Хуго Эккенером, который раньше был капитаном дирижабля графа Цеппелина. Эккенер не поддерживал нацистов и особо этого не скрывал, хотя и жил под угрозой ареста. Ренч вспоминал, что раньше многие прочили Эккенера на пост президента после Гинденбурга. Англичанин с удовольствием прогулялся со старым другом на закате вдоль озера, в котором вода «была прозрачно-аквамаринового цвета с жемчужно-серым отливом». Эта прогулка словно стала яркой вспышкой на фоне безрадостного мрачного неба. «Холодно, и идет дождь, – писал Ренч. – Я надел на себя все, что было, Хильда в меховом манто и очень этому рада». Супруги вспоминали «немецких политиков старой закалки» и чувствовали на себе враждебные взгляды окружающих. «В воздухе атмосфера «Gott Straffe England»[831] [Боже, покарай Англию][832], – писал Ренч. – Очень депрессивная обстановка». В ресторане отеля супругов также ждало разочарование: «Кофе очень слабый, а хлеб не хрустит, так как его пекут из муки плохого качества. Вчера за ужином заказали тосты с маслом, за что с нас сняли дополнительные деньги». Но самым неприятным было то, что, когда Ренчи зашли в собор, группа хорошо одетых молодых людей начала издевательски кричать «о да, о да». «Со мной никогда ничего подобного не случалось», – с грустью признавался Ренч. В последний день в Констанце англичане сидели у озера под подстриженными деревьями и смотрели на прохожих. «Нас поразила женственность немок, – писал Ренч. – Они прекрасно выглядят в народных костюмах. Повсюду матери с детьми. Очень приятно видеть женщин, которые не пользуются губной помадой и не красят ногти в отличие от дам в других странах. У всех молодых девушек волосы заплетены в две толстые спускающиеся на грудь косы».