Она свободна, она невинна /
Словно нежный ветерок в этот день дивный /
Под ярким солнцем она играет /
Мое первое живое впечатление об Австралии.
Подъемная платформа поднимает буксир, перевозящий группы пассажиров, до уровня пирса. Этот клочок сухой земли для нас – олицетворение земли свободы. Несколько мгновений спустя я получаю свой первый подарок от Австралии. Пару шлепанцев, лежащих перед моими израненными ногами и изможденным телом.
Худой, как скелет, мужчина со светлыми глазами /
В его руках промокший томик стихов зажат /
Его ноги в шлепанцы плотно обуты /
Это все, что у него есть в эти минуты.
5. Сказка (Острова) Рождества / Мальчик-Рохинджа[67] Без Гражданства Отправлен Вслед за Звездой Изгнания
Мы в клетке /
За высокими стенами /
И оградами из металлической сетки /
Электронные замки встроены в двери /
В стены – глаза камер, что следят, словно звери /
Клетка – стены – решетки – замки – зрачки камер /
Под их взглядом двадцать мужчин замерло /
Мужчины одеты в вещи, что им велики /
Все в одинаковой форме, будто узники.
Ранним утром, в шесть, точно сборщики долгов, ворвались охранники и вытащили нас из кроватей. Через несколько минут они отвели нас в клетку и плотно ее закрыли. Нас заперли в ней почти два часа назад. Эти два часа были крайне напряженными. Тяжело оказаться в тюрьме… быть запертым в клетке. Уже целый месяц мы находимся в тюрьме на Острове Рождества. Тяжкая доля – быть заключенным.
Поскольку нас всех заново разделили и заперли в новом порядке, я не узнаю никого из присутствующих, хотя их лица и манера говорить мне хорошо знакомы. Иранцы, которым досталась ужасная судьба… проклятых… обреченных. Они одни из самых невезучих. Только одного человека среди них можно отличить по внешнему виду. Смуглое лицо, темные миндалевидные глаза, тонкие, изящные руки только что достигшего зрелости юноши. Он похож на рохинджа из Мьянмы. Этого парнишку отделили от друзей. Его молчание – знак безнадежности и отчаяния – отчаяния, вызванного разлукой с земляками.
Тоскливый взгляд на решетки выдает, что он вдали от дома /
Он растерянно смотрит на других, но не понимает ни слова.
Бессонник[68] и Соня[69] тоже здесь. Сегодня утром двух иранцев вывели из соседней комнаты. Их отвели прямо в клетку, их глаза еще сонные; им даже не дали возможности умыться. Всех нас планируют одним рейсом отправить на остров Манус.
Я и вправду хочу, чтобы нас как можно скорее посадили на борт самолета и отправили, куда пожелают. Я решил для себя: чему быть, того не миновать, и теперь у меня хватит силы духа принять это. Я верю, что для меня Манус станет просто еще одним этапом, еще одной ступенькой на пути вперед. Мне ничего не остается, кроме как принять реальность. А нынешняя моя реальность состоит в том, что меня решено без лишнего шума сослать на остров Манус, где-то посреди океана.
Мое представление об острове Манус сформировалось под влиянием описаний австралийских чиновников – они потратили немало времени, формируя в нашем сознании дикарский образ местных людей, их культуры, истории и ландшафта. В результате я решил, что Манус – это остров с теплым климатом, полный коварных и странных насекомых, а его жители вместо одежды прикрывают гениталии широкими банановыми листьями.
Несколько дней назад нам показывали статьи из Интернета о первобытных племенах, и это вызвало в моем воображении именно такие ассоциации. Захватывающе – а иногда и жутко – представлять себе жизнь бок о бок с такими людьми.
Информация, к которой у нас был доступ, гласила, что коренные жители Мануса – каннибалы. Но вместо того, чтобы ввергать в ужас, мысли об этом меня даже как-то ободряют и вдохновляют. Ведь не может быть так, что нас бросят наедине с каннибалами. Конечно же, из нас не приготовят рагу в большом черном котле. И, естественно, ликующие полуголые дикари, наряженные лишь в пояса из банановых листьев, не устроят ритуальные пляски вокруг этого котла.
Но, думаю, им бы понравились на вкус мои костлявые руки. Без сомнения, они бы за них поборолись. Самый сильный и жестокий из них отрезал бы мои руки, как дикий зверь, чтобы сожрать их в укромном уголке. Говорят, каннибалы обожают именно человеческие руки. Особенно если эти руки похожи на мои: почти безволосые, нежные и длинные.
Я пребываю в этих детских фантазиях, когда наконец клетку отпирают. Нам позволяют сходить в туалет. В туалетах также установлены видеокамеры. Довольно сложно справить нужду под пристальным взглядом камеры сверху. Особенно зная, что прямо сейчас за тобой наблюдает несколько пар глаз незнакомцев, глядящих в экран, подключенный к этой камере. Возможно, они смеются над тобой и громко, на весь кабинет, обсуждают твои гениталии. Но, вероятнее всего, эта видеокамера нужна, только чтобы запугать нас – чтобы мы ничего не затеяли.
Думаю, пока мы заканчиваем наши дела, на монитор никто не смотрит. Скорее всего, людям, которые за нами наблюдают, наплевать и на нас, и на размер наших пенисов. Наверняка эта камера запечатлела уже сотни людей, посещавших эти туалеты, и глаза следящих привычны к зрелищу половых органов.
В этой тесной клетке смотреть особо не на что, поэтому идиотские и поверхностные размышления становятся обычным делом. Мой разум устал интенсивно обдумывать ситуацию, в которой я оказался, так что эти мысли и образы помогают мне переключиться.
Этот трудный этап тянется очень медленно. В конце концов, что-то меняется – нас переводят в соседнюю клетку. Бессонника и еще пару человек переводят в другую. Я видел, как они шли по проходу на другой стороне.
Когда называют номер, присвоенный каждому человеку, сначала он обязан раздеться, чтобы пройти досмотр металлоискателем. В конце просматривают и волосы, на случай если в них что-то спрятано. Меня тоже раздевают догола, хотя на мне были только трусы. Они осматривают все мое тело, даже подмышки; прощупывают все углубления. Почему меня должно волновать, что придется снять нижнее белье? Они и так все видят через камеру. Так что я готов к досмотру.
Угрюмый офицер выдает комплект одежды каждому, кто проходит стадию раздевания и досмотра, даже если вещи совершенно не соответствуют размеру человека. У нас нет выбора. Мы вынуждены носить все, что нам дают.
Я иду в соседнюю клетку с врученным мне комплектом вещей – они на два размера больше моего. Желтые футболки из полиэстера – они преображают наши тела, полностью стирая индивидуальность. Мы садимся на белые стулья и снова пялимся на стены из металлической сетки. Один только парень болтает и смеется. Этот громкий и надоедливый юнец со струпьями на обритой голове достает сигарету и поджигает ее от прикуривателя, прикрепленного к стене. Любопытно, как ему удалось спрятать эту сигарету во время всех личных досмотров? Охрана обыскала даже его нижнее белье и тот кусок плоти, что был под ним. Кто-то спрашивает его, как он это сделал. Но он только многозначительно смеется и говорит, что в Иране был тюремным надзирателем. Это заявление снискало ему почет окружающих. Наличие среди нас тюремного надзирателя ободряет, ведь теперь я смогу вдохнуть пару затяжек сигаретного дыма в свои пустые легкие и нутро, а также в свои истощенные клетки мозга.
Мальчик-Рохинджа также продолжает с тревогой разглядывать свое окружение, растерянно озираясь на этих странных людей – шумно болтающих мужчин. Он выглядит здесь настолько неуместно, что никто не испытывает к нему жалости. Никто не предлагает ему даже затянуться той единственной сигаретой, на которую все набросились. Я тоже не желаю тратить силы, чтобы перекинуться с ним парой слов в попытке развеять его тоску. Я не хочу пытаться облегчить его одиночество и рассеять его мучительное чувство изоляции. Я сам нахожусь не в лучшем состоянии. Но одиночество этого момента для меня куда терпимее. Еще час мы сидим на жестких стульях в ожидании следующего этапа… пока неясно, что он принесет.
В конце концов появляется группа охранников и зачитывает наши номера один за другим. Когда я выхожу в проход, мне снова приходится раздеться. Меня обыскивают металлоискателем. Я измучен всеми этими досмотрами. Что мы вообще могли бы пронести с собой в самолет, что нас с таким пристрастием обыскивают?
Ясно, что мы являемся объектами их особого контроля. Возможно, они боятся, что, когда нас посадят в самолет, у кого-то окажется, например, бритва. Может, они боятся, что этот человек приставит бритву к горлу пилота и тот будет вынужден изменить курс и лететь в Австралию.
Что же такого особенного в острове Манус? Что это за земля? С чего они решили, что кто-то из нас хочет совершить нечто опасное? Особое внимание охраны к нашим телам и эта слежка через видеокамеры меня нервируют. Я чувствую себя преступником или убийцей, которого этапируют из одной тюрьмы в другую. Подобное я видел только в кино.
В нашей уже третьей клетке монотонная рутина тоже нарушена. Входят несколько медсестер с брошюрами в руках, в сопровождении переводчиков, одетых в зеленую униформу. Они говорят о потенциальных опасностях на острове Манус, грозящих нашему здоровью: о длинноногих комарах – переносчиках малярии, и о других комарах, которых я никогда раньше не видел. Этот совершенно неизвестный мне вид комаров изображен в их брошюрах. Вполне возможно, что один из них поджидает меня там, на Манусе. И, как только я приеду, вонзит свой хоботок прямо в мою плоть. Для этих комаров мы – инопланетные существа из чужих земель. Мы, иностранцы, – идеальная приманка, которая станет легкой добычей для местных кровопийц.