Вентиляторы покрылись ржавой кожурой /
Но еще держат оборону периметра /
Они борются с изнуряющей жарой /
Здесь нет прохладного периода /
Их лопасти сражаются непрестанно /
В бою с удушьем, устроившим осаду.
Я измотан и раздосадован. Пот струится из каждой поры. Пожилая женщина с огромным задом быстро семенит вокруг нас, обливаясь потом. Она непрерывно ходит вокруг, обшаривая глазами каждый угол. Ее лицо ярко-красное от палящего солнца. Пот струится по всем бороздкам и морщинкам на ее лице и шее. Пот стекает по складкам на нижней части ее шеи и ниже, в вырез одежды между ее большими морщинистыми грудями. Ее лицо кажется вершиной горы, откуда собравшаяся вода потоками несется вниз по склонам. Она приносит нам попить. Но в этих бутылках с водой будто бы грели кипяток, как в чайнике. Вода в них такая горячая, что совсем не утоляет жажду. Я выливаю пару бутылок на голову и тело, и язык начинает ощущать горечь и соль моего же пота. Насколько жарко бывает на острове Манус? Даже вентиляторы сгорают от жары.
Нам приносят несколько бланков, и я подписываю их все без колебаний. Две манусийки обыскивают наши вещи, дрожа от страха. Они то и дело посматривают на своего босса, лысого австралийца. Мгновение спустя чернокожие и белые чиновники, одетые в разную униформу, входят в палатку вместе с переводчиками в зеленых костюмах. Манусийки тут же перестают рыться в сумках и приносят белые пластиковые стулья. Обгоревшая на солнце пожилая женщина ставит перед чиновниками несколько бутылок с горячей водой.
Новая переводчица с курдского, надменная и самодовольная, сидит рядом со мной. Она прикасается к одной из бутылок с водой, а затем гневно отставляет ее в сторону. Но тут же меняет решение: выливает всю бутылку на свои гладкие, блестящие лодыжки со светлой кожей и принимается обмахиваться руками. Она нарядно одета, волосы тщательно уложены. Что заставило эту молодую женщину так вырядиться на фоне нас, вынужденных носить унизительную мешковатую одежду со столь дурацким сочетанием цветов? Что за глупое желание покрасоваться перед кучкой беспомощных бедолаг, нарядившись, пока мы плавимся от жуткой жары. На ее лице и руках виден толстый слой солнцезащитного крема. Она так щедро им обмазалась, что рядом с ней я не могу дышать. Я задыхаюсь от смеси запахов пота и этого крема.
С другой стороны – манусийский чиновник, одетый в свободную желтую рубашку с цветочным рисунком, штаны вроде тех, что носят механики, и старые потрепанные сандалии. Ему поручено говорить с нами, пока переводчица с курдского и все остальные переводят. Весь этот спектакль – чистый фарс, где все люди одеты в разные наряды, словно на карнавале разных культур.
Чиновник зачитывает правила распорядка этого центра и нашей жизни на острове. Он заканчивает словами, что мы должны уважать законы этого места. Он угрожает, что если мы не послушаемся, то будем привлечены к суду и попадем в изолятор. Нам недвусмысленно угрожают, прямо там, в этой палатке, где жарко, как в аду. А мы просто в панике смотрим на всех этих чиновников. Мой разум отказывается постигать правила жизни на острове Манус. Я приехал в Австралию и внезапно оказался на далеком острове, названия которого даже никогда не слышал. И теперь они учат меня, как я должен выживать на новом месте обитания. Неужели я искал убежища в Австралии только для того, чтобы меня сослали в неизвестное место? И они принуждают меня жить здесь без каких-либо вариантов? Я уже готов сесть на корабль обратно в Индонезию; в то же самое место, откуда приплыл. Я не могу найти ответы на эти вопросы.
Очевидно, что нас взяли в заложники. Мы и есть заложники – нас используют как пример для запугивания остальных, чтобы те не пытались попасть в Австралию. Но какое отношение ко мне имеют планы других людей приехать в Австралию? Почему я должен быть наказан за то, что теоретически могут сделать другие?
Все эти вопросы и мысли лишь усугубляют давящую атмосферу и тоску, и без того гнетущие заключенных. И весь этот фарс происходит на фоне того, как местный климат изнашивает и иссушает мое тело.
К нашему шоу присоединяются несколько австралийских военных. После того как переводчики и чиновники уходят, они открывают большую металлическую дверь и жестом указывают, чтобы мы зашли внутрь. Это один из многочисленных здешних лагерей, и нас принуждают поселиться в этом месте. До нашего приезда здесь целых восемь месяцев содержали почти сотню семей с детьми. Так сказал иранский переводчик. У нас в ушах звенит от шума, вызванного переполохом в соседней тюрьме. Заключенные там знают о нас. Когда мы входим, десятки людей подходят нас поддержать. Они окружают нас, каждый ищет знакомое лицо. Вся эта суматоха – всего лишь представление, шумиха, не что иное, как способ скоротать время.
Я всматриваюсь в толпу и узнаю одного человека – он здесь самый высокий. Реза Барати – курдский парень, который несколько недель спал на нижней полке нашей двухъярусной койки, пока нас держали на Острове Рождества. Он стоит со своими друзьями и, заметив меня, сразу подходит, искренне радуясь. Все довольны и взволнованы тем, что видят другие группы, также сосланные на Манус. По мере увеличения числа изгнанников людям здесь становится комфортнее. Это два совершенно разных переживания: когда прошедший весенний паводок сносит только твой дом и когда наводнение разрушает дома у всех и каждого. Корень их радости растет из страха оказаться в одиночестве.
Это место называется Лагерь Фокс… вот где мы находимся. Реза описывает мне Манус с детским задором. Этот пыл всегда был в его стиле и характере. Он рассказывает о том, как мы будем голодать по ночам; он говорит о жаре, невыносимой жаре; он описывает местные дожди, которые так отличаются от дождей у нас дома, в Иламе.
Мальчик-Рохинджа стоит с другой стороны, рядом с металлическими ограждениями вроде тех, что устанавливают в военных гарнизонах для тренировки солдат. У его ног лежит его сумка с цветочным узором. В отличие от меня, ему не повезло. Рядом с ним нет никого, кто мог бы его обнять. Нет человека, который мог бы показать ему его комнату. Сейчас он еще больше похож на изгоя-одиночку, чем прежде. Австралийский сотрудник подходит к нему, берет его сумку и ведет его вдоль комнат, по тропинке, окруженной густыми джунглями.
Тюрьма выглядит так, словно давно заброшена. Я насчитываю четыре ряда небольших комнатушек, будто сделанных из готовых контейнеров. Становится ясно, что палатки, которые мы видели снаружи, относятся к соседней тюрьме. Реза показывает мне комнату, самую дальнюю от берега моря. Он поднимает мой практически пустой пластиковый пакет и относит его в эту комнату. Теперь она станет местом, где мне придется жить. Это крошечная комната с двумя двухъярусными койками на четверых человек. Большие металлические вентиляторы старательно крутят шеями, но едва ли делают удушливый воздух внутри терпимым.
Небо внезапно затянуло тучами. Наконец-то мы сможем вдохнуть хоть немного свежего воздуха. Кажется, что тропическое солнце только и ждет появления малейших просветов, чтобы выжечь землю до пепла. А облака кажутся матерью, защищающей собой землю. Они закрывают небесный свод, чтобы лучи безжалостного тропического солнца ее не коснулись. Однако время от времени даже эти массивные облака проявляют беспечность, и палящее солнце пользуется этим. Оно возвращается и снова обжигает землю.
Только благодаря убийственной жаре я начинаю понимать культурные различия. Видите ли, солнце, царствующее в небе Курдистана, было самым милостивым. В холодные сезоны оно дарило коже людей и всей экосистеме самое приятное и нежное тепло.
Над горными склонами солнце сияет /
Прекрасным их пикам тепло оно дарит /
Этого солнца все ждут, чтоб согреться /
К его лучам тянется каждое сердце /
Не зря оно в центре курдского флага /
Но здесь, на Манусе, солнце – диктатор /
Без облаков оно все выжигает /
Солнце тут деспотично всем правит /
Оно опаляет кожу до ран /
Берегись, на охоту выходит тиран.
Реза сидит на нижнем ярусе койки, пока мы делимся нашими скудными воспоминаниями с Острова Рождества. Он также рассказывает о своей матери и младшей сестре. И почему Реза всегда говорит о своей семье?
После того как он уходит, я брожу по этой странной тюрьме. За рядами санузлов установлены большие баки для сбора дождевой воды. От них к потолкам душевых протянуты пластиковые трубы. Рядом с этими водяными баками расположен массивный полукруглый ангар из металла, словно туннель, больше похожий на птицеферму. Между этим «туннелем» и баками для воды я обнаружил нетронутый уютный оазис – словно волшебный сад, с желтыми и красными цветами, радующими глаз. На траве в этом месте лежит кусок ствола кокосовой пальмы, и вокруг него выросли длинные цветы, напоминающие ромашки. Я присел на этот древесный обрубок среди цветов и хоть ненадолго почувствовал себя живым.
Эта разрушающая душу тюрьма слеплена из извести и грязи. Повсюду мелкий белый песок, который прилипает к ногам, особенно к пластиковым шлепанцам. Через весь лагерь тянутся сточные трубы из кухни и санузлов. Они создают зелье из гниющих экскрементов и органических отходов. Это идеальное удобрение для тропической зелени, растущей вокруг этих стоков, – растения вырастают вдвое выше обычного. Я чую зловоние разноцветного ила, идеального рассадника как микроскопических, так и гигантских комаров, постоянно кружащихся над этими канализационными стоками.
Где, черт возьми, я оказался?
Что это за тюрьма?
Периметр тюрьмы ограничен заборами. Душевые тоже попали внутрь периметра, а к металлической сетке этих заграждений привязано множество маленьких полосок ткани. Эти похожие на ленточки лоскутки напоминают об оставивших их людях, которых держали здесь до нас. Полоски выцветают на ярком солнце, как блекнущие воспоминания. Эти ленты – мемориал, отсылающий нас к другому скорбному времени.