н. Кажется, Усатый ведет переговоры с папу, но тот кивает в сторону австралийских охранников. Папу утверждает, что у него нет полномочий нарушать правила и регламенты в случае моральной дилеммы. Все знают, что последнее слово – за австралийским тюремщиком. Когда Усатый на ломаном английском пытается объяснить ситуацию австралийцу, тот отвечает: «Извините, но это будет нарушением правил, к сожалению, это невозможно».
Усатый снова объясняет, уже другими словами, чтобы пробудить хоть немного милосердия в сердце надсмотрщика. Он даже заходит так далеко, что громко объявляет: «… но отец этого парня – больной старик, который вот-вот умрет… возможно, он уже умер». Очевидно, его не заботит душевное состояние друга, которого могут ранить эти слова. Усатый полон решимости любыми средствами нарушить правила, чтобы помочь другу проникнуть в телефонную комнату. Однако австралийский охранник настаивает: «Я вам сочувствую, но, к сожалению, это нарушение правил. Мне очень жаль».
Все усилия Усатого приводят лишь к тому, что ответ «Я вам сочувствую» звучит снова и снова. Но эти слова не означают, что можно нарушить правила. Однако Усатый еще усерднее пытается убедить тюремщика обойти регламент, взывая к его морали и сочувствию. Он пробует более экстравагантные формы убеждения, даже притянув семейное положение самого австралийца, вроде: «Может быть, вы сами – отец, и тогда прекрасно понимаете отношения между отцом и сыном. А если у вас нет детей, то вы все равно чей-то сын, и у вас есть отец или когда-то был».
Наконец сын – Отец Младенца – тоже присоединяется к уговорам. Он умоляет со слезами на глазах, еще усерднее, чем Усатый. Ажиотаж в начале очереди привлекает внимание всей цепочки. Все уже поняли, в чем дело. Но австралиец решительно заявляет, что не может нарушать правила. Через несколько минут сыну – Отцу Младенца – и Усатому удается заручиться общественной поддержкой. Почти вся очередь собирается вокруг них. Они шумно протестуют, требуя, чтобы надсмотрщик нарушил регламент. Папу беспомощно наблюдает за происходящим; очевидно, будь это в его власти, он бы без колебаний нарушил правила или, не будь там австралийца, пропустил бы парня в обмен на сигарету.
Давление на охранника возрастает до того, что он в итоге отступает и объявляет всем, что вопрос нужно обсудить с Боссом. Он включает рацию, чтобы сообщить Боссу, что напряжение в очереди растет, так как один человек хочет поговорить с больным отцом. Он ждет, пока Босс вынесет вердикт. Все замолкают, в отчаянии пытаясь разобрать голос Босса из рации. Когда разговор заканчивается, тюремщик, получив поддержку начальника, крайне уверенно и решительно объявляет: «Извините, но это невозможно».
Этот ответ вызывает возмущение и хаос в очереди. Каждый в ней негодует. Многие, кто проникся ситуацией, тут же обернулись на Усатого, ожидая от него призыва к действию, ведь он больше всех переживал за друга. На этот раз он обращается к охраннику иначе. Это больше не мольба, а яростный крик. Это язык сопротивления, язык насилия. Усатый повышает голос и требует:
«Где ваш Босс?»
«Мы хотим видеть вашего Босса».
«Разрешите ему позвонить, сейчас же».
Пара человек показывает свои карточки – они готовы уступить свои места сыну больного старика, Отцу Младенца.
Очередь так взбудоражена, что другие узники из Тюрьмы Фокс тоже стягиваются к ней и встают перед воротами. Многие из них просто стоят неподалеку, не зная, что происходит. Надсмотрщик сразу же снова связывается по рации с начальником, чтобы успокоить заключенных. Через несколько минут прибывает сам Босс в сопровождении десяти или двенадцати крепких военных. При появлении Босса и его свиты события принимают новый оборот. На этот раз Усатый пытается убедить уже Босса, жалуясь на охранника, не разрешившего телефонный звонок, и убеждает его, апеллируя к его чувству моральной ответственности. Но, какие бы железные доводы он и другие узники ни приводили, как бы ясно и логично их ни объясняли, все их слова просто отскакивают от мощных бицепсов охраны Босса.
В тюрьме сила бицепсов определяет исход многих ситуаций. Босс абсолютно уверен в мышцах своей команды и поэтому решительно и вежливо заявляет: «Извините, но таковы правила, и, к сожалению, это невозможно».
Безапелляционность Босса настолько поразительна, что заключенные теряются, включая Усатого и сына больного старика – Отца Младенца.
Узники приходят к выводу, что лучше не вмешиваться и просто беспристрастно наблюдать. Усатый и Отец Младенца все еще взывают к морали и пытаются объяснять ситуацию на всевозможных примерах. Но Босс уходит в глухую оборону. Заметно, что доводы Усатого его впечатлили – тот явно мастер слова, он красноречиво и образно описывает любовь и привязанность отца. Однако единственная уступка, которой они смогли добиться в решении проблемы, – Босс положил руку на плечо сына, Отца Младенца, и сказал: «Извини, это не в моей власти. Это приказ Босса. Это просто невозможно».
Босс снимает с себя любую вину.
Усатый вынужден принять отказ. Он держит друга за руку и утешает его, говоря: «Не волнуйся. Ты же знаешь этих ублюдков. Я уверен, что с твоим отцом все будет в порядке. Созвонитесь через три дня, когда наступит твоя очередь». Они уходят оттуда.
Прошло три дня. Среда. Небо затянуто тучами. За воротами собралась толпа. Многие толпятся прямо у заборов. А другие протискиваются между секциями стены, отделяющей телефонную комнату от внешней зоны, и выглядывают наружу. Заключенные начали хаотично собираться – происходит что-то необычное. Несколько узников громко ругаются; неясно, кто они такие. Несколько человек колотят кулаками по забору. Но большинство заключенных просто стоят и наблюдают.
Четыре охранника, стоящие за ограждениями, швыряют на землю Отца Младенца. Один из них, который кажется сильнее остальных, заламывает Отцу руку и в один быстрый прием застегивает на нем наручники. Другой тюремщик обоими коленями давит на спину заключенного. А третий поднимает его голые и пыльные ноги, израненные мелкими порезами. Другие хватают его за голову, чтобы он не мог даже пошевелиться, и зажимают ее. Голова его вся в крови. Шесть или семь других военных стоят там же, просто наблюдая за коллегами. А на другой стороне три или четыре охранника пытаются отогнать людей, следящих за ситуацией с другой стороны заборов.
Отец Младенца собирает всю силу, концентрирует всю свою энергию, чтобы его голос был слышен, и из его сдавленного горла вырывается крик: «Ублюдки, отпустите меня! Вы убили моего отца. Отпустите меня! Отпустите меня!»
Но Босс оказался еще более жестоким, чем остальные. Он из тех, чьи глаза наливаются кровью от гнева – его глаза красные от ярости. Он хватает рацию и кричит охране, чтобы они применили свои полномочия. Мирное урегулирование ситуации с таким накалом для него непозволительно.
Люди такие странные. Невероятно, что это тот же самый человек, что всего несколько дней назад пытался спокойно разрешить спор. Он даже с заботой и утешением клал руку на плечо заключенного, того самого парня, которого сейчас душит толпа громил по его приказу. Я не знаю почему. Возможно, сегодня власть вскружила ему голову.
Через несколько минут Отца Младенца вынуждают сдаться.
Уже не слышно ругательств /
Короткий слабеющий вскрик /
И тишина.
Охранники уверены, что он перестал сопротивляться или у него просто больше нет сил терпеть побои или как-то отбиваться. Как бы то ни было, его, словно безвольный труп, швырнули на заднее сиденье машины, похожей на джип… и увезли в одиночную камеру под названием Чаука.
В чем же его преступление?
«Этот заключенный разгромил телефонную комнату и разбил телефоны о стену».
Нет, на самом деле все несколько иначе:
«Этот мужчина, этот Отец Младенца, потерял отца».
На протяжении всей этой мучительной сцены Усатый молча стоит один за заборами, глядя на происходящее. Когда все заканчивается, он возвращается в свою комнату рядом с заборами, недалеко от океана. Любопытно, что он молчалив и выглядит неоднозначно.
В целом Кириархальная Система тюрьмы создает условия, с которыми заключенные, вероятно, никогда в жизни не сталкивались. Например, что мог сделать Усатый в этой ситуации? Возможно, его внутренний диалог рационализировал его беспомощность, когда он выпытывал сам у себя: «Разве я не выполнил свои обязанности, как верный друг?» Он, наверное, прокручивал в голове множество вариантов.
Рой бессвязных и обрывочных мыслей /
О наилучшем исходе для его друга /
Что, если бы его друг отступил к забору и упрямо стоял бы там, грозно крича, как разъяренный баран /
Или если бы его друг раздобыл одну из бритв с синей ручкой и обагрил себя кровью /
Что тогда? /
Или если бы он не дрался, а вонзил ногти себе в лицо, как женщина, у которой сгорел ребенок /
Что, если бы он просто умер /
Что, если бы он просто закричал /
Если бы он выругался во весь голос /
Что случилось бы потом? /
Если бы он всеми способами собрал толпу в свою поддержку /
Если бы он побудил эту толпу коллективно бороться и ломать заборы /
Чем бы это кончилось? /
Что, если бы он не задействовал ни одну из этих агрессивных тактик /
Если бы он подошел ко всему мирно /
Если бы он говорил через просветы, разделяющие стены /
Если бы он убеждал через проемы в заборах /
Если бы он уважительно разговаривал с охраной, особенно с Боссом, который всего несколько дней назад выказывал заботу и доброту /
Если бы он попросил их простить его и отпустить /
Если бы он продолжал говорить о любви и привязанности между отцом и сыном /
Привело бы это к лучшему итогу?
Возможно, сын – Отец Младенца – предпочел бы, чтобы его друзья придержали лошадей, воздерживаясь от ругани и сохраняя спокойствие, пока военные давили его всей тяжестью своих мышц и коленей.