И вот на всю эту разнообразную экосистему Мануса опустились сумерки. В отличие от палящего солнца, местная луна – самый благосклонный элемент природы. Луна в полнолуние расцвечивает плотные облака, смешивая яркие краски, как художник-акварелист.
Волшебных красок выступление /
Словно обереги или подношения /
Желтый, оранжевый, красный и прочие /
Магические лунные дары каждой ночи.
При каждом восхождении манусийская луна, словно короной, украшена каким-то особым разноцветным ореолом. Эти сияющие ауры – впечатляющий подарок для глаз, особенно красиво сочетающихся с морем вечных облаков экваториального неба.
Это самое тихое место в Тюрьме Фокс – здесь растут Цветы, Напоминающие Ромашки. Место, где я могу часами быть в одиночестве, вдали от дыхания и запаха других людей. Подальше от суматохи, гвалта и суеты. Под бесконечным гнетом тюрьмы даже самые разговорчивые и шумные заключенные испытывают потребность в изоляции, в поиске тихого, уединенного места.
Если повезет, со мной никто не заговорит. Тем не менее при каждой попытке уединиться я замечаю блуждающих поблизости людей. Или они кладут ноги на заборы на том же участке, что и я. Всегда ожидаемо, что, куда бы я ни пошел, там окажется несколько узников или охранников из G4S. Достаточно одному человеку объявиться, дыша вокруг меня, чтобы это стало помехой.
Поэтому я рад, что заключенные не толпятся в дальних секциях и глухих уголках тюрьмы и не нарушают относительное спокойствие этого места. Что еще важнее, они не топчут «Ромашки». Влажная зона рядом со сточными трубами – единственное место, защищенное от бесцельно блуждающих людей. Она не годится для прогулок.
В мои первые дни пребывания в тюрьме повсюду еще росли цветы – вокруг заборов и рядом со стоками из кухни. Влажная зелень создавала ощущение, что джунгли проникли в тюрьму. Но всего за несколько недель людские ноги растоптали и траву, и цветы. С исчезновением каждого цветка или клочка растительности тюрьма становилась все более варварской и жестокой. Но эта удручающая трансформация, очевидно, не вызывала ни малейшего беспокойства у тех, кто бродил по этим местам.
В те ночи, что я проводил с «Ромашками», в это уединенное место приходил и улыбающийся юноша по имени Хамид. Улыбка не сходила с его лица. Возможно, на самом деле он вообще не улыбался, а улыбка, словно рисунок, отпечаталась на его лице из-за какого-то происшествия или череды событий в его жизни.
Его безмолвная улыбка /
Начинается с трепета губ зыбкого /
А затем ярко расцветает /
И все его лицо освещает /
Возможно, улыбка прячет тревогу /
Когда его губы дрожат немного /
Но она всегда прекрасна и доверительна /
Она белозуба и заразительна /
Она так гармонично сочетается /
С ямками на щеках, когда он улыбается.
На лице таких людей трудно разглядеть искреннюю улыбку, но улыбка Хамида никогда не отдает фальшью. Она будто говорит: «Взгляни на меня, обрати на меня внимание, вот он я, со своей праздничной улыбкой». Улыбчивый Юноша именно такой: вечная улыбка на его полном лице, пухлые губы, пышные брови, мощные мышцы и крепкая фигура. Он улыбается даже цветам. А иногда – ограждениям и своим шлепанцам, когда сидит, упираясь ногами в забор. Он тих и одинок. Заходя в это укромное место среди цветов, он ступает осторожно. Думаю, он старается не растоптать «Ромашки». Но каждый его шаг так уверенно спокоен, будто Хамид знаком с этими цветами. Он и вправду их знает. Иногда он даже дурачится, гладя цветочные головки, и цветы дуются, как обычно, а это его забавляет. Он радуется, как ребенок.
Другим заключенным время от времени становится любопытно, и они просто так приходят побродить по этому безмятежному месту. Большинство из них больше не показываются здесь после первого же визита. Они без оглядки ломятся сквозь участок зелени, оставляя за собой множество «Ромашек» со сломанными шейками и раздавленными лепестками… бредут бездумно… пребывая в собственном мире. Они проходят, ничего вокруг не замечая, продолжая болтать на ходу, сминая цветы и наводя беспорядок. Затем они разбредаются, как стадо овец.
Но, как и я вечерами, что провожу здесь; как и «Ромашки»; как и океан за забором, Улыбчивый Юноша счастлив, умиротворен и наполнен чувством прекрасного.
Мы с Улыбчивым Юношей редко разговариваем. Мы словно два черных камня, холодных и одиноких, затерянных на просторах пустыни, под тяжестью небес и всех сущностей, что скрыты в них. Мы взаимодействуем только здесь, в этом уютном уголке. Иногда кто-то из нас приходит сюда один, а затем ощущает присутствие другого. А потом мы расходимся в разных направлениях, снова превращаясь в холодные, одинокие тени. Полное разделение – мы даже не обмениваемся приветствиями или жестами.
Я знаю, что Улыбчивый Юноша приходит и уходит из Туннеля Пи, где томится среди ржавых вентиляторов, насекомых и потных обнаженных тел. Но я всегда тихо радуюсь, видя его среди «Ромашек». Это прекрасно и трогательно. Заключенные редко испытывают такие чувства к собрату. Тюрьма навязывает безжалостность и жестокость. В тюрьме человек вынужден очерстветь, чтобы выжить, и узнику остается лишь втянуть голову в панцирь, как черепаха, и готовиться к травле или атаке.
Мы вынуждены защищаться от заборов и оград /
От других заключенных и тюремной охраны /
Пока не погибнем, но нам остается /
Свобода чувств, когда сядет солнце /
Мы с трепетом лицо к небесам поднимаем /
И в их бескрайности на время пропадаем /
Мы свободны наедине со звездами и океаном /
Один на один со вселенной необъятной /
Лицом к лицу с джунглями первозданными /
И величественными кокосовыми пальмами.
Проще говоря, заключенные приучаются не сожалеть о судьбе других узников и не сопереживать им, принимая их боль как свою. Таковы реалии тюрьмы. Но для нас с Улыбчивым Юношей все немного иначе. Мы стали равнодушны к жестокости тюрьмы. Из-за боли, которую мы оба испытываем, мы не терпим ни малейшего нарушения нашего уединения. Даже имея важные причины развивать и углублять нашу дружбу, мы предпочитаем оберегать свои границы. Но все эти ограничения не мешают дружеским чувствам, что нас связывают. Все просто: нам двоим комфортно молчать вместе.
Иногда в этом уютном уголке я предаюсь особым размышлениям, тревожащим меня и с рациональной стороны, и с эмоциональной. Иногда эти игры воображения, идеи и фантазии отражают реальность и побуждают тело к действию – реализации своего права.
Заключенный строит свою идентичность на противопоставлении свободе. Его воображение и сознание всегда зациклены на мире за пределами решетки, на той картине мира, где люди свободны. На каждый миг его жизни влияет представление о свободе. Базовые понятия: клетка или свобода.
В самое темное время ночи, когда тюрьма засыпает, во мне разгорается необычайный энтузиазм к познанию мира за ограждениями. Узкая полоска земли между заборами и океаном гордо демонстрирует джунгли из густо растущих деревьев. Голос джунглей – это хор из пения птиц, стрекота насекомых, кваканья лягушек и шуршания змей. Там, в джунглях, – буйная растительность, в которой кишат рептилии и насекомые, а между ветвями скользит легкий ветерок.
Джунгли пугают /
Джунгли в себя влюбляют /
Джунгли отталкивают и привлекают /
Джунгли целый спектр явлений воплощают.
Океан – это нечто иное. Когда он впадает в безумие, его рокот проникает сквозь заборы; его слышно даже в самых дальних комнатах. Узник, лежащий в одиночестве на своей кровати, уносится в мир фантазий под завораживающую музыку волн. Но даже когда океан молчалив, его величие можно ощутить по резкому морскому аромату его дыхания. Чтобы добраться до океана и его волн, придется пробираться сквозь полосу темных джунглей. Заборы не слишком высоки, а в ячейках хватает места для пальцев ног, чтобы опереться и перелезть через ограду.
И снова юнец с тонкими ногами /
Взбирается на грубые стволы каштанов /
Мальчишка с тощими ногами ищет голубиные гнезда /
Среди горных хребтов, гигантских каменных монстров /
И снова застревают в расщелинах узкие ступни /
И снова испуг, когда между жизнью и смертью завис /
Мешается с восторгом от восхождения на гору /
И снова страх сорваться и упасть на дно каньона /
Где тьма и смерть, и снова борешься за жизнь /
Пытаясь удержаться как можно выше /
На этих высоких, гладких горных склонах /
Мне так хорошо это чувство знакомо.
Посреди ночи моросит дождь. Тюрьма ненадолго опустела: в поле зрения ни души. Я собираюсь с духом для рывка в мир за ограждением. В два или три быстрых прыжка я перемахиваю через ограду. Миг спустя я уже оказываюсь в темноте среди кустов. Это такая форма мятежа, бунта, когда я хотя бы на время обретаю свободу, прикасаясь к ней.
И вот я здесь, существо за тюремными стенами, по другую сторону тюремной ограды. И теперь я – часть джунглей. Я – джунгли, как змеи, как лягушки, как насекомые, как птицы. А джунгли – это я. Я блуждаю в темноте джунглей по их мягкому грунту, на ощупь пробираюсь к океану. Бог знает, сколько веток и кустов я прижал к груди, пока продирался сквозь них на пути к волнам. Мои ноги щекочут лягушки и крабы. Даже узкая полоса джунглей полна чудес, восторга, страха перед тьмой и страха перед свободой. Я боюсь свободы. Но я двигаюсь дальше. Через несколько минут мои ступни ощущают мягкость песка. И волны… какие они пугающие… и прекрасные.
Достигнув океана, я впервые оглядываюсь назад. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть тюрьму. Со всеми ее муками и кошмарами, тюрьма едва различима сквозь слои ветвей и листьев. Видны лишь несколько проблесков света. В тусклом свете ламп тюрьма выглядит как заброшенная деревня в самом сердце далеких джунглей. С пляжа я лучше постигаю великолепие и пышную красоту этого маленького, затерянного в просторах океана острова. Отсюда он производит ошеломляющее впечатление. И все же на контрасте с бескрайним величием океана остров кажется таким скромным, будто здесь край света.