рнес привезти их на следующий день к завтраку и предупредить меня об их приезде. Я, как могла, выразила королеве свою благодарность за ее доброту. Я видела ее прелестных детей, действительно похожих на ангелов. Мы поехали в Бат и Бристоль и посетили все замки и королевские резиденции; откланявшись королю и королеве, мы поехали в Маргит и оттуда на корабле в Остенде.
Оттуда мы приехали в Брюссель, где, пробыв несколько дней, оставили экипажи и часть людей, а сами отправились через Антверпен в Голландию, которую объехали всю: мы посетили Роттердам, Дельфт, Гаагу, Лейден, Утрехт, поселение братьев гернгутеров, Харлем.
Я получила письмо от нашего посланника в Голландии, князя Голицына, очень позабавившее нас. Он с большим юмором писал про инцидент с купцом, которого я приютила в нанятом мною помещении на судне и который, приехав к князю, передал ему нижайшее почтение от имени русской женщины, пользующейся его покровительством и путешествующей благодаря его щедротам. Князь долгое время не мог понять доброго голландца и счел его даже за сумасшедшего, но, расспросив, где он меня видел и кто был со мной, он наконец догадался, что это была я, и смутил бедного купца, сказав ему мое имя. Дело в том, что в ту минуту, как трешкоут, в котором я наняла комнату (руфф)[30], собирался тронуться в путь, прибежал человек, очевидно спешивший уехать. Оставалось свободным только одно место на крыше; тогда, видя его беспокойство, я попросила его войти в мою комнату, что он и сделал с видимым удовольствием. Он объяснил мне – наполовину по-голландски, наполовину на плохом немецком языке, – что неотложные дела требуют его присутствия в известный день в Гааге; мне пришла мысль скрыть свое имя, и я просила его пойти к нашему министру (он уверял меня, что его знает) и сказать ему, что русская женщина, пользующаяся его покровительством, кланяется ему и просит его адресовать свои письма в Амстердам. Нам предстояло подняться по другому каналу, находившемуся на другом конце города; чтобы попасть на него, приходилось пройти через весь город пешком, а так как до отхода следующего трешкоута оставалось два часа, я спросила его, как обыкновенно пассажиры проводят это время.
– Туземцы имеют здесь либо дела, либо знакомых и родных, – ответил он, – но так как вы иностранцы, я поведу вас в один трактир недалеко от пристани.
Я приняла его предложение, и мы едва могли удержаться от смеха, когда он стал нас угощать пивом, хлебом и сыром.
Вернувшись в Гаагу, я свиделась еще раз с принцессой Оранской, которую искренно любила и уважала. Оба раза, когда я была в Гааге, она настояла на том, чтобы я ее посетила, хотя я отговаривалась неимением с собой других платьев, кроме дорожных; но она прислала ко мне свою воспитательницу, госпожу Дункельман, пользовавшуюся полным доверием принцессы-матери в деле воспитания принцессы Оранской. Не распространяясь обо всех ее прекрасных качествах, скажу только для ее характеристики, что она состояла в переписке с Фридрихом Великим, дядей принцессы Оранской. По ее настоянию я решила пренебречь этикетом по части костюма и поехала с дочерью во дворец в карете госпожи Дункельман.
Мы ужинали у принцессы как в этот день, так и во все последующие, пока оставались в Гааге, а также и по возвращении из упомянутой круговой поездки. Принц Оранский ужинал с нами; обыкновенно он за ужином засыпал, несмотря на ранний час, но в этот раз он, сидя рядом со мной, даже не дремал. Он сказал мне, что любит засыпать за столом, но что я была так добра, что отогнала Морфея от его вежд. Я выразила сожаление, что он приносит мне такую большую жертву, а когда принцесса спросила меня, что мне говорил принц, я, стесняясь повторить его слова, сказала только, что он говорил мне любезности.
Я забыла упомянуть, что, намереваясь остаться в Лейдене всего два дня, чтобы повидать кое-кого из тех, с кем я сблизилась в первую поездку, я приняла предложение моего родственника, князя Шаховского, занять его апартаменты. После завтрака я отправилась к знаменитому врачу Гобиусу, которого я искренно уважала. Старая служанка, открывшая мне дверь, сказала, что его нет дома, но я возразила ей, что знаю, что он не выходит и что он, вероятно, будет рад меня видеть, и попросила ее доложить, что княгиня Дашкова желает с ним проститься. Он услышал из соседней комнаты мой голос и вышел ко мне. Когда служанка открывала дверь, я увидела во внутренних комнатах князя и княгиню Орловых, очевидно, пришедших посоветоваться с доктором. Удивление мое было безгранично, тем более что я не знала, что они уехали из России. Мои немногие русские корреспонденты не сообщали мне никаких подробностей о придворной жизни. Будучи уверена в том, что Россия в царствовании Екатерины могла только процветать, и всецело поглощенная заботами о воспитании сына, я просила их писать мне лишь о себе и о моих родных и друзьях. Я увиделась с Гобиусом с удовольствием, но, не желая прерывать его занятий, не вошла в комнаты и, простившись с ним, пошла прогуляться пешком по городу и затем вернулась домой.
Не успели мы сесть за обед, как вошел князь Орлов. Не знаю, прочел ли он на моем лице, всегда ясно отражавшем мои мысли и чувства, что его посещение столь же неожиданно, сколь неприятно, или он, по обыкновению, произнес первую фразу, пришедшую ему на ум, но он сказал:
– Я пришел к вам другом, а не врагом.
Никто ничего не ответил. Он взглянул на моего сына, и, может быть, совесть его заговорила, когда он вспомнил всё зло, что он мне причинил.
– Судя по мундиру вашего сына, – продолжал он, – он еще в Кирасирском полку; я путешествую ради здоровья моей жены, состою еще на службе и числюсь командиром конногвардейского полка; если желаете, княгиня, я напишу императрице и попрошу ее перевести его в мой полк, вследствие чего он сразу будет повышен на два чина.
Я поблагодарила князя и, объявив, что по этому предмету я должна поговорить с ним наедине, встала из-за стола, попросила остальных продолжать обед, не дожидаясь меня, и удалилась в свою комнату с князем Орловым. Я не знаю, понял ли он мою деликатность; поблагодарив его еще раз, я попросила его отложить на время свои хлопоты, так как я уже обратилась к князю Потемкину, как к президенту Военной коллегии, с просьбой сообщить мне, на что может надеяться мой сын, которого я предназначала к военной службе и который благодаря своему образованию имел возможность в ней отличиться; поэтому я не могла переводить его из одного полка в другой и должна была предоставить государыне, его крестной матери, решить его судьбу; своей поспешностью я могла бы обидеть Потемкина и оказаться невежливой по отношению к нему. Но князь возразил, что не видит, чем бы Потемкин мог обидеться.
Я знала, что Орлов и Потемкин были в очень дурных отношениях, потому и сочла своим долгом сообщить Орлову, что я уже написала президенту Военной коллегии. Увидев, что я только теряю время в попытках объяснить ему свои мотивы, я сократила наше свидание, попросив сообщить мне свой адрес, дабы я могла осведомить его об ответе из Петербурга, и сохранить его доброе расположение к моему сыну, которым мне, может быть, придется воспользоваться.
– Обещаю вам это, – ответил он, – трудно предоставить себе более красивого юношу, чем князь Дашков.
Его красота немало беспокоила меня впоследствии и была источником огорчений и тревоги для меня. Я еще раз увидела князя Орлова в Брюсселе, где он остановился проездом в Париж, а оттуда в Швейцарию, где его жена должна была лечиться у Тиссо; тут же был еще Мелиссино, попечитель Московского университета, его жена с племянником, фрейлина Протасова и госпожа Каменская. Всё это общество сразу наводнило мою комнату, когда я и не знала, что оно в Брюсселе; из них я была рада свидеться только с Мелиссино, человеком очень образованным, ровного и веселого характера; в течение нескольких лет он через день бывал у меня, но я не могла заниматься с ним одним, и среди разговора князь Орлов вдруг поверг меня в неописуемое смущение. Глядя в упор на моего сына, он сказал:
– Я жалею, князь, что меня, вероятно, не будет в Петербурге, когда вы туда приедете; я убежден, что вы затмите фаворита, а так как с некоторых пор мне вменили в обязанность вести переговоры с отставленными фаворитами и утешать их, я с удовольствием занялся бы этим, если бы он принужден был уступить вам свое место.
Эта странная речь заставила меня жалеть, что сын при ней присутствовал; я поскорее выслала его из комнаты, прежде чем он сам успел ответить, и поручила ему написать доктору Бюртену, чтобы напомнить ему его обещание прийти на следующий день в 9 часов и поехать с нами осматривать соседние возвышенности, где находилось много красивых местностей. Когда мой сын вышел, я выразила князю свое удивление, что он обращается с подобными словами к семнадцатилетнему мальчику и компрометирует императрицу; причем добавила, что я никогда не знала этих фаворитов; если некоторые ее генерал-адъютанты и жили во дворце, то тому было причиной доверие к ним императрицы; попросила его никогда не говорить так в моем присутствии и еще менее в присутствии моего сына, которого я воспитываю в самом беспредельном уважении и преданности к своей государыне и крестной матери, и что я надеюсь, что он будет любимцем только хороших людей. Ответ князя Орлова был в его обычном стиле, и, следовательно, не стоит его повторять. Через несколько дней он, к моему удовольствию, уехал в Париж, а я осталась в Брюсселе еще некоторое время, так как мне туда должны были переслать деньги.
Каждое утро мы отправлялись с доктором Бюртеном в окрестности города и составляли гербарий из растений, не виданных мною у нас. По получении денег мы поехали в Париж. Я остановилась только на два дня в Лилле, спеша поскорей в Париж, где для меня была уже нанята квартира. Я с удовольствием узнала, что Орлов со свитой уже уехали, и была рада, что мой добрый старик Мелиссино с женой остались в Париже. С невыразимой радостью я увидела Дидро, поцеловавшего меня с той теплой сердечностью, которою отличались его отношения к друзьям. Я встретила также в господине Мальзербе, в его сестре, в госпоже Неккер и других старинных знакомых те же дружеские чувства, которыми они почтили меня и в мое первое путешествие.