Великий князь Петр Федорович, с коим она была в близком родстве, по разным политическим обстоятельствам призван был из Голштинии в Россию как ближайший наследник престола[89]; и когда принцессы знатнейших европейских домов отказались соединить судьбу свою с наследником столь сильно потрясаемого царства, тогда избрали Екатерину в супружество. Сами родители принудили ее оставить ту религию, в которой она воспитана, чтобы принять греко-российскую, и в условии было сказано, что если государь умрет бездетным от сего брака, то супруга его непременно наследует престол[90].
Сама природа, казалось, создала ее для высочайшего положения. Наружный вид ее предсказывал то, чего от нее следовало ожидать, и здесь я не без удовольствия (но и не входя в особенные подробности) дам описание сей знаменитой женщины.
Приятный и благородный стан, гордая поступь, прелестные черты лица и осанка, повелительный взгляд – всё возвещало в ней великий характер. Высокая шея, особенно сбоку, образует отличительную красоту, которую она движением головы тщательно обнаруживала. Большое открытое чело и римский нос, розовые губы, прекрасный ряд зубов, нетучный, большой и несколько раздвоенный подбородок. Волосы каштанового цвета отличной красоты, черные брови и такие же прелестные глаза, в коих отражение света производило голубые оттенки, и кожа ослепительной белизны. Гордость составляет отличительную черту ее внешности. Замечательные в ней приятность и доброта для проницательных глаз суть не иное что, как действие особенного желания нравиться, и очаровательная речь ее ясно открывает опасные ее намерения. Живописец, желая изобразить сей характер, аллегорически представил ее в образе прелестной нимфы, представляющей одной рукою цветочные цепи, а в другой скрывающей позади себя зажженный факел.
Став супругою великого князя на четырнадцатом[91] году, она уже чувствовала, что будет управлять владениями своего мужа. Власть, которую она без труда приобрела над ним, служила к тому простым средством, как действие ее прелестей, и честолюбие ее долго сим ограничивалось. Ночи, которые проводили они всегда вместе, казалось, не удовлетворяли их чувствам; всякий день скрывались они от глаз по нескольку часов, и империя ожидала рождения второго наследника, не догадываясь, что между молодыми супругами сие время было употребляемо единственно на прусскую экзерцицию или на стояние на часах с ружьем на плече.
Долгое время спустя великая княгиня, рассказывая сии подробности, прибавляла: «Мне казалось, что я годилась для чего-нибудь другого». Но сохраняя в тайне странные удовольствия своего мужа и тем ему угождая, она им управляла, во всяком случае, она тщательно скрывала сии нелепости и, надеясь царствовать посредством него, боялась, чтоб его не признали недостойным престола.
Подобные забавы не обещали империи наследственной линии, а императрица Елизавета непременно хотела ее иметь для собственной безопасности. Она содержала в тюрьме малолетнего несчастливца, известного под именем Иоанна Антоновича, которого на втором году младенчества, свергнув с престола, беспрестанно перевозила из края в край империи, из крепости в крепость, дабы его сторонники, если таковые были, не могли никогда узнать о месте его заточения. Елизавета тем более достойна хвалы, что даровала ему жизнь; и зная, как легко производится революция в России, она никогда не полагалась на безопасность носимой ею короны. Она не ложилась до рассвета, ибо заговор возвел ее саму на престол во время ночи. Она так боялась ночного нападения, что приказала отыскать во всем государстве человека, который бы имел тончайший сон, и этот человек, который, по счастью, был безобразен, проводил в комнате императрицы все время, в которое она спала. При таком-то страхе оставила она жизнь тому человеку, который был причиною оного. Даже родители были с ним неразлучны, и слух носился, что в темнице своей к утешению или, может быть, к несчастью, они имели многих детей, опасных соперников, ибо они были старшая ветвь царского дома. Вернейшая против них предосторожность состояла в том, чтоб показать народу ряд других наследников; сего-то и недоставало; уже прошло восемь лет, и хотя природа не лишила великого князя всей чувствительности, опытные люди неоспоримо доказывали, что нельзя было надеяться на него по части наследственной линии.
Придворный молодой человек, граф Салтыков, прекрасной наружности и недальнего ума, избран был в любовники великой княгини. Великому канцлеру российскому Бестужеву-Рюмину поручено было ее о том предуведомить. Она негодовала, угрожала, ссылаясь на ту статью свадебного договора, которой, за неимением детей, обещан был ей престол. Но когда он внушил ей, что препоручение сие делается со стороны тех, кому она намерена жаловаться, когда он представил, каким опасностям подвергает она империю, если не примет сей предосторожности, какие меры, более или менее пагубные, могут быть приняты против нее самой, тогда она отвечала: «Я вас понимаю, приводите его сегодня же вечером».
Как скоро открылась беременность, императрица Елизавета приказала дать молодому отцу поручение в чужих краях. Великая княгиня плакала и старалась утешить себя новым выбором, но новые выборы не нравились. За поведением ее присматривали с такою строгостью, которая не согласовывалась ни с принятыми нравами, ни с личным поведением Елизаветы. В самом деле, хотя русские дамы недавно появились в обществе, хотя еще в конце прошедшего (XVII) столетия они жили в заключении и почитаемы были за ничто в домашней жизни, но так как обычай совершенно запирать их и приставлять к ним евнухов не был в сей земле в употреблении, то женщины, заключенные посреди рабов, предавались совершенному разврату. И когда Петр Первый составил в России общества, то он преобразовал лишь наружную суровость нравов, уже весьма развращенных.
Казалось, что последние императрицы нимало не потратили славы своего царствования, избирая изрядное число фаворитов из всех сословий своих подданных, даже рабов. В царствовании Елизаветы Петровны простой казак граф Алексей Григорьевич Разумовский, коего прежняя должность была играть на фаготе в придворной капелле, дошел до тайного брака с императрицею. Таковой брак нимало не удивителен в той стране, где государи за несколько пред сим лет без разбора соединялись с последними фамилиями своих подданных; но теперь особенная причина не дозволяла сей брак обнародовать. Елизавета дала себе священный обет оставить корону своему племяннику от старшей сестры, и от хранения сего обета, коего она не забывала при всех своих слабостях, произошло то странное поведение, что она имела явно любовников и втайне мужа. Еще чаще открывались столь большие состояния у людей, не имевших никакой другой заслуги, кроме минутного угождения императрице.
Но по тайной зависти или по убеждению совести, на которой лежали первые проступки великой княгини, сия последняя находила препятствия при всяком выборе, который она делала. Низкое происхождение (ибо она искала и в сем классе кандидатов для утех) не избавляло их от ужасной в сей стране ссылки.
Она была в отчаянии, когда судьба привела в Россию кавалера Вильямса, английского посланника, человека пылкого воображения и пленительного красноречия, который осмеливался ей сказать, что «кротость есть достоинство жертв», ничтожные хитрости и скрытый гнев не стоят ни ее звания, ни ее дарований; поскольку большая часть людей слабы, то решительные из них одерживают первенство; что, разорвав узы принужденности, прямо объявив людей, достойных ее благосклонности, и показав, что она приемлет за личное оскорбление всё, что против них предпримут, она будет жить по своей воле. Вследствие сего разговора он представил ей молодого поляка, бывшего в его свите.
Граф Понятовский свел в Польше искренние связи с этим посланником, и так как один был прекрасной наружности, а другой крайне развратен, то связь эта была предметом злословия.
Может быть, такие подробности не относятся к моей истории; но поскольку Понятовский сделался потом королем, то всегда приятно видеть, какие пути ведут к престолу. В родстве по матери с сильнейшею в Польше фамилией, он сопровождал кавалера Вильямса в Россию в намерении видеть двор, столь любопытный для двора варшавского, и, будучи известен своею ловкостью, исправлял должность секретаря посольства. Сему-то иноземцу, после тайного свидания, где великая княгиня была переодета, изъявила она всю свою благосклонность. Понятовский, съездив на свою родину, вскоре возвратился в качестве посланника и тем несколько возвысился до своей любезной. Важность сего звания давала ему полную свободу и неприкосновенность.
Великий князь, сколь ни был жалок, однако не позволил более жене управлять собою и чрез то всего лишился. Предоставленный самому себе, он явился глазам света в настоящем своем виде. Никогда счастье не благоприятствовало столь наследнику престола. С юных лет, будучи обладателем Голштинии, он мог еще выбирать одну из двух соседственных корон. Известно, что герцоги Голштинские долгое время были угнетаемы Данией, где царствовала старшая ветвь их фамилии; сильнейшие державы Севера принимали участие в их вражде; сии герцоги, руководствуясь всегда одною политикой, брали себе в супружество принцесс Шведского и Российского домов и наконец восходили на тот или на другой престол. Оба сии престола предлагаемы были великому князю Петру, который, соединяя в себе кровь Карла XII и Петра I, в одно и то же время избран был народом на шведский и признан был императрицею наследником российского престола. Избирая царство, по особенной благосклонности, он предоставил шведскую корону своему дяде, так что дом его, занимая ныне все престолы Севера, обязан ему своею славою; но жестокая игра судьбы, которая, казалось, в продолжение двух веков приуготовляла ему славу, произвела его совершенно ее недостойным.