Наморщив неширокий лоб, Гена делает честное мыслительное усилие. По всему выходит, что Шайя прав. Он всегда прав, этот Шайя. Поди поспорь с таким.
— Ну?
— Ну… похоже на то… — неохотно соглашается бармен.
— Вот видишь, — вздыхает Шайя. — А знаешь, почему? Ты бы, кстати, налил мне еще порцайку.
— Почему? — поспешно интересуется Гена, игнорируя последнюю Шайину фразу. Пусть лучше трындит, чем пьет.
— А потому, брат Геннадий, что женщины — существа циклические. Они живут, как по кругу ходят. У них даже организм соответствующий, сам знаешь. Ну, месячные и тому подобное. Понял?
Гена озадаченно приподнимает верхнюю челюсть, отчего становится еще больше похож на аллигатора, греющего спину на песчаной отмели. Кажется, что вот-вот к нему слетит поковыряться в зубах специальная крокодилья птичка.
— Не понял… — расстраивается Шайя. — Но я тебе, так и быть, объясню. Вот тридцать граммчиков выпью и объясню. Налей, Геша, не будь гадом.
— Ну уж нет! Даже не проси! — Гена решительно захлопывает пасть, мотает мордой из стороны в сторону и даже делает шаг назад для пущей убедительности. — Домой тебе надо, Шайя, домой…
— Экая вредная рептилия! — Шайя поникает головой. — Луизианский людоед. Тварь первобытная.
— Завтра сам же мне спасибо скажешь, — говорит бармен. Он уязвлен Шайиной грубостью, но нисколько не сомневается в своей правоте. Клиентов следует беречь, особенно постоянных. Гена обводит взглядом полупустой бар и, убедившись, что никто не нуждается в его услугах, возвращается к Шайе и встряхивает его за плечо. Пусть лучше трындит, чем молчит. Когда пьяный клиент трындит, то градусы у него перерабатываются в слова. А когда молчит, то градусы, не находя выхода, отравляют организм. А организм у клиента один, его жалеть надо. Особенно, когда клиент постоянный.
— Эй, Шайя!
— Чего тебе, мучитель?
— Расскажи, а?
— Чего тебе рассказать?
— Ну, про женское беспокойство.
— А нальешь?
— Налью. Но завтра. Зато за счет заведения. Идет?
Шайя смотрит на Гену, напряженно взвешивая «за» и «против». Его внутренние весы никак не могут поймать баланс, стрелка двоится, чашки колеблются, а вместе с ними колеблется и сам Шайя.
— Ладно, — сдается он наконец, и Гена звонко щелкает пастью, что на языке крокодилов означает улыбку облегчения. — Завтра триста граммов с тебя.
— Пятьдесят.
— Двести.
— Сто, и на сегодня ты завязываешь.
Они завершают переговоры крепким мужским рукопожатием. Теперь цель достигнута, и Гена мог бы заняться другими делами. Рассказ о связи женского беспокойства с женскими циклами интересует его не больше позавчерашней пивной пены. Проблема в том, что неудобно демонстрировать это сейчас, сразу же после заключения договора. Шайя может обидеться и расторгнуть с таким трудом достигнутое соглашение. Гена с надеждой вглядывается в зал. Увы, другим клиентам, как назло, ничего не требуется. Он вздыхает и смиряется. Такова уж злая барменская судьба — выслушивать всякую хреномуть. Говорят, в Америке за это психодокторам большие деньги платят. Эх… так то в Америке, а то тут, в баре. Тут трындеж идет за бесплатно. А почему, собственно говоря?
— Слушай, так уж и быть, — снисходительно произносит Шайя. Он даже не смотрит на своего собеседника и потому совершенно не в курсе сложных вопросов, которые занимают Гену в настоящий момент. Шайя смотрит на отражение своего бледного и пьяного лица в зеркале бара, мошеннически удваивающем количество наличной выпивки. Мошеннически удваивающем Шайю, как будто этому миру мало одного такого. — Так уж и быть, научу. Ты, Гена, хоть и крокодил, но хороший. Друг чебурашек. Я тебя, Гена, люблю.
Он икает и морщится. Гена терпеливо ждет.
— Шайя, браток, — говорит он с надеждой. — Шел бы ты домой. Завтра расскажешь.
— Э-э, нет… — Шайя выдергивает правую руку из-под левой и, воздев указательный палец, принимается грозить своему отражению. — Договор есть договор.
Он приостанавливается, словно собираясь с мыслями.
— Женщины, дорогой Геннадий, живут циклами. По кругу, то есть. Как бы это так объяснить, чтобы даже ты понял?.. Ну смотри: представь себе существо, которое все время бегает по кругу. Представил? Белка в колесе или водомерка какая-нибудь или, скажем, мошка… есть такие маленькие мошки, так они всю дорогу на одном месте телепаются. Ты их ладонью шуганешь, а они — будто ничего не случилось, продолжают себе кружиться: вверх — вниз, вверх — вниз… Видел таких?
Бармен неуверенно кивает, берет кристально чистый стакан и начинает протирать. Перед его внутренним взором покачивается виденная в кино картинка американского «психодоктора» в кресле и пациента на кушетке, и горечь от несправедливости мира переполняет бедную крокодилью душу.
— Ну вот, — продолжает Шайя. — Но что значит «по кругу», Гена? А? Что это значит? Это значит: на месте. На месте! Со стороны кажется, что эти мошки находятся в непрерывном движении, но на самом деле они только и делают, что дергаются вокруг одной и той же точки. Что скажешь?
Гена молчит, поглощенный протиранием стакана, и Шайе приходится отвечать самому.
— Ты скажешь: «Ну и пусть себе крутятся на одном и том же месте. Может, им так лучше. Может, им так нравится.» Да кто же спорит? Конечно, лучше. Конечно, нравится. Но ты представь себе, что такая мошка встречается с другой, а та, другая, наоборот, любит летать по прямой. Или по кривой, неважно, — главное, что не по кругу. И представь, что они подружились, эти две мошки. Представил?
Гена ставит стакан на полку и тянется за следующим.
— Подружились, посидели, пожужжали… а что потом? — Шайя в недоумении разводит руками. — Что потом, я тебя спрашиваю? Потом надо лететь дальше. Но летают-то они по-разному! И вот вторая мошка улетает по прямой или по кривой, или зигзагом, или еще как, а первая остается на месте. Остается, потому что иначе не может! Как, по-твоему, будет она беспокоиться или нет?
Шайя хлопает ладонью по стойке и торжествующе смотрит на Гену. Он ждет ответа, и Гене поневоле приходится реагировать.
— Почему? — спрашивает Гена, пожимая плечами. — О чем беспокоиться?
— Как это о чем? — удивляется Шайя. — Ты что, ничего не понял? Она беспокоится о той мошке, которая улетела. Она ж куда улетела, глупый ты крокодил? Она же в неизвестность улетела, хрен знает куда. А может, там слишком холодно или слишком жарко, или много хищных птиц, или других опасностей… «Ах, — думает мошка, которая летает кругами. — Отчего бы моему дружку не остаться здесь, со мной? Тут, по крайней мере, все знакомо, все уютно и каждый дюйм пройден тысячу тысяч раз. Как бы мы тут счастливо жужжали!»
— Ну?
— Что «ну»?
— Ну и почему бы ему не остаться?
— Тьфу ты! — Шайя начинает выходить из себя. — Я ж тебе все человеческим языком объяснил, в переводе на крокодильский. Ну не может он летать кругами. Хотел бы, да не может. Крылышки у него иначе устроены, ну что тут сделаешь?! Понял?
Гена беспомощно оглядывается. Он и рад бы что-то сказать, но не знает, что именно. Как та мошка, которая не может летать по-шайиному. Да и связь мошек с женскими месячными циклами так и осталась совершенно не проясненной. Все-таки он вдупель пьян, этот Шайя. Пожалуй, не стоит так завидовать психодокторам, если они подобные рассказы целыми днями слушают, а потом еще и должны что-то отвечать. Это ж свихнуться недолго. Гена осторожно ставит стакан, и тут расщедрившаяся судьба посылает ему подарок в виде подошедшего к стойке клиента.
— Извини, Шайя, — поспешно говорит бармен. — Мне работать надо. А ты шел бы уже домой, а? Приходи завтра, договорим. Э-э-э… чем могу быть полезен?
Последняя фраза обращена уже не к Шайе, а к мужчине лет тридцати в светлой полосатой футболке и в джинсах.
Погодите, погодите… Это уж не тот ли самый, что был тогда, на пляже?.. — Точно, он! — Да что ж ты лезешь-то куда не просят? Зачем? Вот же…
Я щелкаю пальцами перед пьяным Шайиным взором, чтобы отвлечь его, чтобы не заметил, не начал разговор, не затянул на сцену эту новую, ненужную куклу. А то ведь спросит ненароком имя и тогда все, пиши пропало.
— Эй, Шайя, — говорю я, глядя на него из барного зеркала. — Послушал я тут твою песню про мошек… ну и чушь же ты несешь, однако! Даром что спьяну.
— Чушь? — хмуро переспрашивает он. — Это почему же? Все так и есть.
— Да потому что чушь. От начала до конца. И про циклы, и про крылышки. Крылья у него, видите ли, другого покроя! Он, видите ли, только по прямой летает! Эту чепуху даже Гена не проглотил, с его-то пастью… Что уж говорить обо мне, у которого ты на верстаке лежал? Все то же самое, поверь на слово — и лицо, и одежда, и мысли. Таких, как ты, — миллиарды, обоих полов. Отличия между вами минимальны и несущественны — в пределах погрешности резца. Там потолще, тут покороче… какая, собственно, разница? Разве что имена…
Шайя неожиданно ухмыляется.
— Имена — тоже немало. Это единственное, что не зависит от тебя, дорогой папаша. Имена даем мы. И вещам и друг другу. Тем и отличаемся — и от камня, и друг от друга — именем. Так что не лез бы ты не в свое дело.
И тут он прав, наглец. Пьян-пьян, а соображает. Я быстро меняю скользкую тему. Главное — отвлечь его внимание от этой лишней куклы в полосатой футболке. Я не хочу ее здесь, на авансцене. Слышишь, ты, брысь! Пошел вон! Назад, в массовку, к фанерным задникам декораций!
— Ладно, Шайя, не будем спорить о пустяках. Что такое слова? Пшик, звук пустой. За слова не спрячешься ни от кого, а уж от меня и подавно. Разве в них дело? Конечно, нет. Дело в том, что ты боишься. Ты жалкий трус, парень. Ив слишком тяжела для тебя. Ты просто не справляешься, вот и все. Тебе, дураку, досталось сокровище, о котором можно только мечтать, а ты дрожишь от страха вместо того, чтобы светиться от радости. Ты…
— Заткнись! — кричит он. — На себя посмотри! Да, я боюсь! Боюсь! Да и кто бы не боялся? Сравни ее со всем этим! Сравни!.. — он делает рукой неопределенный жест, охватывающий дымный полумрак бара, Гену, протирающего стаканы, неизвестного статиста в полосатой футболке, бульвар, город и весь остальной мир впридачу. — По-твоему, они друг другу подходят? — у него дрожат губы. — Эта гадость… эти заросшие грязью уши твоего мерзкого мира… твоего балаганчика… твоя липкая сцена… засаленные тряпки твоих кукол… Посмотри на все это! Тут только ложь правдива, только фальшь истинна. Ты хоть сам-то понимаешь, куда ты ее привел? Разве ей место здесь? Да у меня сердце разрывается, когда я смотрю на нее… Ты только поста