Не стоит обладать аналитическим складом ума, чтобы догадаться, что эту самую власть Советов мы все трое, мягко говоря, недолюбливали.
Услышав рассказ про возможный тост, Сидор вздрогнул, поправил усишки, и подозвал к себе ресторанного кандюка.
Затем он засунул ему в карман червонец, не малые деньги по тем временам, и сказал:
– Видишь того модника с пробором?
– Так вот, чтобы через десять минут он был пьян в жопу, делай, что хочешь!
– Будет исполнено-с…
Халдей отозвал Толика на кухню, и там влил в него подряд три полных стакана «Столичной».
Ален Делон даже не успел понять, в чём дело, как ноги у него подкосились, и мы с Толстинским заботливо уложили его спать на кушетке возле кухни.
Сидор был доволен, лицо его выражало чувство глубокого удовлетворения.
– Будет знать, сука, как на моей свадьбе тосты говорить за Советскую власть, – сказал Сидор и мрачно ухмыльнулся.
Неизвестным образом я оказался в районе Трёх вокзалов. Вместе со мной был Толстинский и очаровательная свидетельница.
Оказывается, после свадьбы мы решили подышать свежим воздухом.
На свою, блядь, голову. По пьяни Толстинский потерял фотоаппарат со свадебными снимками.
Сколько мы не разгребали привокзальные снежные сугробы, но фотоаппарата так и не нашли.
Путём циничного обмана мне удалось заманить свидетельницу на «хату» и там выполнить завет мамы Сидора.
Свидетельницу искали всю ночь. Я тоже был не в курсе дела, она ушла рано утром «по-английски».
Оказалась ещё и студенткой консерватории. Будущая скрипачка была очень приличной девушкой и родители её не на шутку переволновались.
Колготкина не разговаривала со мной почти три месяца, а на все попытки узнать телефон свидетельницы, даже через Сидора, я получал категорический отказ.
«Капитал» Маркса
Предмет «История экономических учений» вёл профессор Абрамович Лев Матвеевич.
В честь канонических евангелистов его прозвали Иоанн Лукич.
Мало того, он ещё являлся автором замысловатого учебника, в котором без стакана было очень трудно что-либо понять.
Да и после принятия спиртного дело обстояло не лучше.
На экзамене Иоанн Лукич требовал от каждого студента полный конспект всех его лекций.
Если у тебя не было этой тетрадки, то шансы сдать экзамен были равны нулю.
Уговорив отличницу с нашего потока, менялась обложка, на ней писалась нужная фамилия, тетрадка предъявлялась профессору для учёта и контроля.
Но Иоанн Лукич был, хоть и подслеповат, но тёртый калач – иногда не гнушался и почерк сличить.
Короче, как-то удалось проскочить на тройку. Рассказал ему, как Энгельс радел за Маркса – разжалобил старика.
Заходит сдавать негр Шурик.
Все замерли в ожидании чего-то особенного, и не зря.
– Сколько томов «Капитала»? – спрашивает Лукич с порога.
Шурик начинает махать руками, изображая ими всю борьбу негров против мирового империализма.
– Сто?!
– Неет, – ещё сильнее машет руками Шурик.
– Пятьдесят?! – не унимается Абрамович.
Шурик отрицательно трясёт головой во все стороны, руки его, и ноги тоже, выписывают кренделя похлеще «камаринского».
Тогда Иоанн Лукич, недобро прищурившись, спрашивает:
– Ну, может десять?!
Радостный Шурик интенсивно машет всеми возможными и не возможными конечностями и концами.
– Примерно где-то так! – радостно кричит он.
Лицо профессора искажает страшная гримаса – он хватает зачётку и метким броском швыряет её Шурику прямо в глаз.
Зачётка падает, Шурик ищет её на полу, а Иоанн Лукич с завидной прытью оказывается рядом.
И орёт негру прямо в ухо:
– Пшёл отсюда вон, сволочь!!!
Даже я знал, что Маркс написал всего три тома «Капитала».
Экзамен простой и государственный
Некоторые экзамены никак не мог сдать, как не старался. Особенно тяжело было с предметом «Политэкономия».
Как бы ни хотел я напрячь мозги, в голову ничего не лезло. Абсолютно непонятная и ложная наука, галимый обман не только студентов, но и всего мирового сообщества.
Замаячила гнусная перспектива отчисления.
Пришлось идти на поклон к одному мутному аспиранту с другой кафедры.
В определённых кругах он был известен тем, что за деньги организовывал сдачу экзаменов.
Но напрямую аспирант дел ни с кем не имел, только через посредников.
«Лица кавказской национальности» – их было немало, и они-то мне помогли.
В деканате надо было взять допуск на преподавателя кафедры политэкономии, имя его называли кавказцы.
Через шоколадку секретарша кафедры со скрипом даёт допуск на нужную фамилию.
Экзамен принимает строгая женщина в очках по фамилии Антонова.
Уж не знаю, что ей там сказали, но она уходит минут на десять, и я благополучно всё списываю.
Кое-как мямлю и… вот она, вожделенная тройка в зачётку.
Прошёл почти месяц и кавказцы спросили:
– Что нам аспиранту сказать?
Еле наскрёб сто рублей, уж не знаю, как они там делились с аспирантом и с кем он…
Антонову я запомнил хорошо и на протяжении следующих лет очень вежливо и почтительно с ней здоровался.
Как в воду смотрел!
Она очень сухо отвечала, лишь кивком головы, словно видит меня первый раз в жизни.
Помимо защиты диплома, были и два государственных экзамена – «Научный коммунизм» и «Политэкономия».
Первый я сдал без проблем, а вот политэкономию боялся, как огня – и не зря.
Несколько человек с потока получили двойки, и остались без диплома ещё на год минимум.
Захожу в аудиторию, приёмную комиссию возглавляет…Антонова.
И как-то смотрит на меня нехорошо, менжа меня пробила неслабая и душа ушла в пятки от страха.
Наплёл я там чего-то комиссии, чувствую, что бред страшный, и к политэкономии он имеет такое же отношение, как я к китайскому самолетостроению.
Наконец выстраивают нас всех перед комиссией, зачитывают результаты экзаменов.
Называют мою фамилию.
Антонова делает театральную паузу и… говорит:
– Экзамен вы сдали отвратительно и тройку не заслужили, но учитывая то, как вы старались и очень нервничали…
– Комиссия сочла возможным в виде исключения поставить вам «удовлетворительно».
От неожиданности я чуть не обмяк, а Антонова очень строго посмотрела на меня и иронично сказала:
– Поздравляю!
В самых уголках её глаз я заметил весёлые и доброжелательные искорки.
Вот она вежливость, друзья – тут я понял, что мутный аспирант и кавказцы просто поделили деньги.
А Антоновой сделали максимум небольшой презент.
Был и другой не менее противный предмет. «Технология».
Общую технологию я сдал с первого раза, а вот технологию металлов проскочить не удалось.
Вела её доцент кафедры, мелкая и злая, как собака, преподавательница по кличке Злюкина.
Но самое интересное, что общую технологию вёл её муж, которому я и сдал экзамен.
Добряк и весельчак доцент Ковальский.
Вот такие бывают парадоксы в семейной жизни.
С Ковальским и удалось обсудить тему пересдачи экзамена по технологии металлов.
Возглавлял всю кафедру старенький и чуть живой старичок-профессор.
– Шефа лучше всего ловить после обеда, когда он сидит на кафедре и дико озирается по сторонам, – учил меня Ковальский.
И пообещал лично сделать допуск в деканате.
Захожу к профессору точно в описанное Ковальским время.
Старик блуждает по кафедре полувменяемым взглядом и предлагает взять билет.
Оставляет меня одного и, когда я всё благополучно «сдуваю», в кабинет врывается Злюкина, как смерч, и начинает чуть ли не кричать на профессора:
– Он обманным путём получил допуск на экзамен!
– И сдавать должен только мне лично и никому больше!
Ну, думаю, пиздец – приплыл.
На удивление завкаф ощетинился и выгнал меня в коридор.
Уж не знаю, о чём они там говорили, но когда я вернулся, то Злюкина буквально вылетела из кабинета с перекошенным от злости ебалом.
– Нуте-с, молодой человек, – продолжил профессор.
Я продолжил – быстренько получил долгожданную тройку – и был таков.
На другой неделе, когда встретил Ковальского, разговор вышел неожиданным.
– Наслышан, наслышан о твоих подвигах – Ковальский буквально светился, как будто бы это он, а не я избежал отчисления.
– А как же ваша жена? – рискнул спросить я – Ведь она меня чуть не убила…
– Эх, молодой человек, – по-ленински прищурился доцент.
– Вот когда женишься, может быть тогда ты меня и поймёшь.
Ох, и прав он оказался, ох и прав… только тогда я этого не знал, да и знать не мог.
И совсем комично выглядел на этом фоне зачёт по физкультуре.
Хронический алкаш по прозвищу Шнобель никак не ставил мне в зачётку «зачёт».
Только в ведомость. Всё требовал прыжок в высоту на один метр и тридцать сантиметров.
Это было для меня как серпом по яйцам. А Шнобель грозно говорил, что меня ждёт беспощадная служба в армии.
Военной кафедры в институте не было, а то, что я уже отслужил, он во внимание не принимал.
Считал это шуткой, и я тоже с ним шутил – а однажды даже выиграл институтские соревнования по стрельбе из мелкокалиберной винтовки.
Шнобель сделал вид, что не заметил и продолжал требовать взятия космической для меня высоты.
Наконец мне всё это надоело, и я купил ему два литра дорогого коньяка.
Бутылки он охотно взял, да вот в зачётке мне расписался только в конце второго курса.
Когда курс физкультуры был закончен.
И укоризненно покачал головой:
– Как же ты будешь Родину защищать?
Тогда я сунул ему военный билет прямо в опухшее от водки мурло.
Шнобель только вяло махнул рукой и ушёл, бурча что-то под нос про так и не взятую мною высоту в метр тридцать.
Просто цирк произошёл на экзамене по экономической истории. Прибыл с хорошего бодуна, даже не зная, какой предмет сдаём.
На каждом экзамене всегда лежит «методичка» и если её правильно обработать, то на тройку с минусом можно нагнать всякого бреда, с горем пополам.