ругих, офицеры таковым давали деньги, браня Шварца. В один день лейб-роты фельдфебель привел, по обыкновению, 10 солдат с худо выбеленною амуницией. Шварц его выгнал, приказав привести других, а если они будут также неопрятны, то обещал дать 500 лозанов; а он уже имел три нашивки, означавшие 25-летнюю службу, и имел орденский знак, по которому от телесного наказания освобождается. Фельдфебель, пришед в роту, стал наряжать других солдат, но те ему сказали, что им амуницию нечем выбелить, что как они на работу не отпускаются, то и не на что купить ни мыла, ни клею, ни мела. Тогда фельдфебель сказал: «Ну, братцы, так мне придется принять 500 лозанов, ежели не приведу в таковом виде, в каковом полковник приказал». Вся рота закричала в голос: «Мы до того никак не допустим»[295]. Как он ни упрашивал, чтобы перестали противиться, но они и слушать не хотели. Фельдфебель пошел доложить ротному командиру капитану Кашкареву об ослушании роты. Кашкарев пришел к роте, стал увещевать, но солдаты отвечали: «Ваше Высокоблагородие, мы не ослушиваемся, но нам нечем белиться, как вам угодно». Капитан донес о том полковнику, а он поехал доложить великому князю Михаилу Павловичу как бригадному командиру. Великий князь прибыл в казармы и некоторых наказал; но солдаты в один голос и его высочеству сказали, что они не выходят из должного повиновения, но докладывают, что они не имеют денег, на что выбелиться, и просят его высочество сделать инспекторский смотр, по которому начальство усмотрит варварские с ними поступки полковника. Великий князь поехал к командующему гвардейским корпусом генерал-лейтенанту Васильчикову, который приказал всю роту в шинелях привести в экзерциргауз[296], где собран был вооруженный гвардейский Павловский полк. Как скоро рота была приведена, то тотчас полк ее окружил и отвел со всеми офицерами в Петропавловскую крепость под арест. На другой день 1-ый батальон Семеновского полка должен был вступить в караул. За недостающим числом людей приказано было нарядить оных из других батальонов. Весь полк в шинелях без ружья вышел на плац-парад и требовал 1-ую роту, как составляющую голову полка, без которой отрекались идти в караул. Офицеры как ни уговаривали рядовых, чтобы перестали бунтовать, но они, снимая перед ними фуражки, отвечали с вежливостью одно и то же. Некоторые ворвались было в дом Шварца, но он скрылся.
Вскоре дошло об этом до великих князей и корпусного командира. Они, прибывши к полку на плац-парад, спрашивали о причине их бунта. Они отвечали: «Возвратите нам лейб-роту, иначе в казармы не пойдем». — «Лейб-рота за ослушание арестована, — отвечал Васильчиков, — она в крепости». — «Извольте и нас арестовать; если лейб-рота виновата, то и мы с нею виновны». Васильчиков приказал им идти в крепость. Весь полк пошел без малейшего сопротивления. В крепости их разместили в разные казармы. Лейб-гренадерский полк с заряженными ружьями назначен был в крепость, в караул к арестованному полку.
Через день Семеновский полк по частям за караулом отправлен в Кронштадт, а оттуда морем по разным приморским крепостям; одна только лейб-рота оставлена в Петропавловской крепости, как первая, которая возмутилась.
Во все время мятежа Семеновского полка тишина не была нарушена, и многие узнали о том спустя несколько дней после[297]. О всем том происшедшем отправлен к государю курьер с донесением[298], по которому получен от государя указ: Семеновский полк кассировать; по частям нижних чинов разместить в разные отдаленные полки армии; офицеров [перевести] по Табели о рангах, также и юнкеров, в армейские полки[299]; Шварца отставить; Семеновский полк сформировать лучшими людьми из гренадерского корпуса, равно офицеров выбрать исправнейших, но считаться им наравне с молодою гвардиею[300].
Государь дал секретное повеление корпусным командирам, чтобы бывших в Семеновском полку офицеров не брать в адъютанты, не принимать от них прошений ни в отставку, ни в отпуск и не представлять их к производству. В таковом несчастном положении сии офицеры были до коронации императора Николая I.
В то же время государь указал уничтожить все масонские и мартинистские ложи и всякого рода секты и тайные общества, обязав подпискою, чтобы никто не осмеливался быть членом таковых обществ, под строгим взысканием, а до того не только не было препятствия, но даже поощрение к самым нелепым сектам[301].
По возвращении государя в Петербург строго надзирали за авторами и журналами, чтобы ничего не писали о конституциях и ничего касающегося до правления. Гр. Аракчеев взял сильную власть, обленившийся государь подписывал все, что граф ему ни подавал, которого суровый и жестокий нрав обратил к себе ненависть всех русских.
В 1821 году я лишился моего друга, жены и нежнейшей матери детей моих, с которой блаженствовал 22 года.
В сем году государь опять ездил на конгресс, сперва назначенный быть в Лейбахе, потом переведен в Вену, а кончился в Вероне[302]. По поводу возмущения в Неаполитанском королевстве карбонариев[303] все союзные государи приняли строгие меры. Австрийский император отправил тотчас сильную армию в сказанное государство; мятежники были разбиты и водворено там спокойствие; карбонарии рассыпались было и по другим местам, но равномерно были усмирены.
В сем же году восстала Греция против утеснителей их турок[304]; претерпенное сим несчастным христианским народом неизобразимо; ни одна держава не хотела принять участие в злополучии страждущей христианской религии у сих варваров и вступиться за свою братию. Отставной российский полковник князь Ипсиланти, сын бывшего молдаванского господаря[305], хотел произвести революцию в княжествах Молдавии и Валахии, думая, что они оживлены тем же духом, что и греки в полуострове Морее[306], но сия нация, бывши всегда рабами, не могла знать цену свободы; он набрал арнаут до 3000 человек, но сии подлые наемники, как скоро турки вошли в Молдавию, разбежались. Ипсиланти, оставленный всеми, принужден был искать спасения в австрийских владениях, где он был схвачен и по настоянию Порты заключен в крепость, где содержался до 1827 года[307].
В Константинополе турки с греками поступали зверообразно, в ужасных мучениях и неслыханных истязаниях предавали смерти; цареградского патриарха Григория отдали жидам на поругание, которые его, распявши, умертвили и бросили в море. Греки, ночью оное тело взяв, отдали на отправляющееся российское судно в Одессу, где оно было принято с подобающею почестью его сану и как пострадавшему за веру.
Греки на полуострове Морее боролись несколько лет с такою храбростью, что достойны древних греков, своих предков. Об окончании их мужественных подвигов сказано будет в свое время.
Обращаюсь опять к случившемуся в России: содержание армии, 1 200 000 войска, стало тягостно России; поездки государя на конгрессы умножили расходы до чрезвычайности, а потому требовалось умножение податей; дворяне обедняли, торговля упала, земледельцы не в состоянии стали платить подушное за чрезвычайным понижением цен на хлеб, потому что некуда стало его сбывать; промышленность исчезла, к тому же несколько лет [был] неурожай; довершила все отмена откупа винной продажи: казна взяла на себя оную ответственность, почему все деньги, бывшие в обороте, оставались в казне. Государь совсем перестал входить в гражданскую часть. Злоупотребления возникли до чрезмерности: хотя и посылаемы были сенаторы ревизовать губернии и сменялись часто губернаторы, но новые не лучше были прежних; нравственность совсем исчезла, словом, Россия никогда не была в худшем состоянии. Государь, думая искоренить злоупотребления, думал разделить Россию на области, по пяти губерний в каждой, определяя начальниками известных ему генералов, и несколько таковых областей было учреждено[308], но пользы мало оказалось, почему в последующем царствовании было отменено.
1824-го, 7 ноября. В Петербурге было великое наводнение, несколько дней прежде сего несчастного числа ужасные бури свирепствовали как в Немецком, так и в Балтийском морях, от которых прибрежные города и порты много претерпели. 6-го ноября, [вдень], предшествовавший наводнению, дул сильный ветер от Финляндского залива при великом дожде, вода в Неве стала сильно возвышаться, в 7 часов вечера на Адмиралтейской башне выставлены были сигнальные огни, в ночь настала ужасная буря, с рассветом все каналы наполнились водою, и стала выступать на улицы; Галерная гавань, Васильевский остров, Выборгская и Петербургская стороны, Коломна, и постепенно покрылись водою все площади и улицы до самой Литейной. Погреба, подвалы и все нижние жилья наполнились водою, многие деревянные строения разрушились до основания, ужас во всей столице царствовал.
Катера разъезжали по улицам для спасения погибающих, на одном из оных, по повелению государя, был военный генерал-губернатор гр. М. А. Милорадович, а на многих других генерал-адъютанты государевы.
В третьем часу пополудни вода стала сбывать, в 7 часов уже начали ездить в экипажах, тротуары во многих местах стали удобно-проходимы, в ночь все улицы очистились, и вода вошла в подчиненный устав природы. Потеря в людях и имущества, как государственного, так и частных людей, неисчислима; утопших почиталось до 15 000 человек.