В караульном помещении кто-то громко разговаривал. Из-под некоторых дверей пробивались полоски света: комиссары и инспекторы занимались следственной работой. Во дворе громко заводился двигатель одной из машин префектуры.
– Торранс вернулся? – спросил Мегрэ.
– Буквально перед вами.
– Что с моей печкой?
– Мне пришлось приоткрыть окно, так у вас было жарко. Даже стены стали влажными!
– Закажи мне пива и сэндвичей. Только чтобы хлеб был с корочкой, ладно?
Он толкнул одну из дверей, позвал:
– Торранс!
И бригадир Торранс проследовал за ним в его кабинет. Прежде чем покинуть Северный вокзал, Мегрэ позвонил ему и велел продолжать расследование в этом направлении.
Комиссару было сорок пять лет. Торрансу – всего тридцать. Но в нем уже присутствовало нечто внушительное, благодаря чему он напоминал слегка уменьшенную копию Мегрэ.
Они провели вместе уже не одно расследование и привыкли не произносить лишних слов.
Комиссар снял пальто, пиджак, ослабил галстук. Повернувшись спиной к огню, он некоторое время молча грелся, а затем спросил:
– Ну что?
– В прокуратуре срочное совещание. Криминалисты сделали снимки, но отпечатков пальцев обнаружить не удалось. Кроме отпечатков убитого, разумеется! Они не соответствуют ни одной дактилокарте[18].
– Насколько мне известно, полиция не располагает дактилокартой Латыша?
– Нет, имеется только его словесный портрет. Ни отпечатков, ни антропометрических данных.
– Значит, нет доказательств, что убитый – не Петерс Латыш.
– Но нет доказательств, что это он!
Мегрэ взял свою трубку и кисет, в котором ничего не осталось, кроме коричневой пыли. Машинальным жестом Торранс протянул ему начатую пачку простого табака.
Воцарилась тишина. Слышалось лишь потрескивание разгорающегося табака в трубке. Затем за дверью раздались шаги и позвякивание стаканов. Торранс открыл дверь.
В кабинет вошел официант из ресторана «Дофин» и поставил на стол поднос с шестью кружками пива и четырьмя толстыми сэндвичами.
– Этого достаточно? – уточнил он, увидев, что Мегрэ не один.
– Вполне.
Не переставая курить, комиссар принялся за сэндвичи и пиво, не забыв подвинуть одну кружку бригадиру.
– Что дальше?
– Я опросил всех работников поезда. Они подтвердили, что один мужчина ехал без билета. Убитый или убийца. Предполагается, что он сел в Брюсселе с неположенной стороны. В пульмановском вагоне[19] спрятаться легче, чем в любом другом, благодаря большому багажному отсеку в каждом купе. На участке между Брюсселем и нашей границей Латыш пил чай, листая стопку английских и французских газет, среди которых было много финансовых изданий. Между Мобёжем и Сен-Кантеном он направился в туалет. Метрдотель помнит это, потому что, проходя мимо него, Латыш сказал: «Принесите мне виски».
– А потом он вернулся на свое место?
– Четверть часа спустя он сидел за столиком и пил свой виски. Но метрдотель не видел, как он вернулся.
– И никто после этого не пытался попасть в туалет?
– Представьте себе, одна из пассажирок пыталась открыть дверь! Но ручка не поддавалась. Только по прибытии в Париж одному из работников поезда удалось вскрыть замок, и он обнаружил в нем металлическую стружку.
– Никто до этого не видел второго Петерса?
– Никто! Иначе он привлек бы к себе внимание, поскольку был одет в изношенную одежду, которую вряд ли встретишь в таких роскошных поездах.
– Пуля?..
– Выпущена в упор. Пистолет, калибр шесть миллиметров. По утверждению врача, выстрел вызвал такой ожог, что тот сам по себе мог стать причиной смерти.
– Нет следов борьбы?
– Ни малейших! В карманах пусто.
– Знаю.
– Тем не менее я нашел вот это в маленьком внутреннем кармане жилета, застегнутом на пуговицу.
И Торранс достал из своего портфеля конверт из папиросной бумаги, где на просвет можно было увидеть прядь темных волос.
– Дайте-ка…
Мегрэ не прекращал свою трапезу.
– Волосы женщины или ребенка?
– Судмедэксперт утверждает, что женщины. Я ему оставил несколько волосков, он обещал изучить их как следует.
– Что со вскрытием?
– Закончили в десять. Примерный возраст – тридцать два года. Рост – один метр шестьдесят восемь сантиметров. Никаких врожденных аномалий. При этом одна почка в очень плохом состоянии, что позволяет предположить пристрастие убитого к алкоголю. В желудке содержался чай и почти переваренные остатки пищи, которую пока идентифицировать не удалось. Над этим поработают завтра. По окончании исследований тело направят в судебно-медицинский морг и поместят в лед.
Мегрэ вытер губы, занял свое любимое место возле печки и протянул руку, куда Торранс не раздумывая вложил свою пачку табака.
– Что касается меня, – произнес комиссар, – я видел, как Петерс или тот, кто занял его место, поселился в «Маджестике» и отобедал в компании четы Мортимер-Левингстон, с которыми, похоже, у него была назначена встреча.
– Это те самые миллиардеры?
– Именно! После обеда Петерс отправился в свой номер. Я предупредил американца. Мортимер, в свою очередь, поднялся наверх. Судя по всему, они собирались куда-то поехать втроем, поскольку миссис Мортимер довольно скоро спустилась в холл, разряженная в пух и прах. Десять минут спустя стало известно, что оба мужчины исчезли. Латыш сменил свой смокинг на менее приметную одежду. Он надел кепку, и консьерж принял его за кухонную прислугу. Левингстон ушел в чем был, то есть в вечернем туалете.
Торранс ничего не сказал. И в течение долгой паузы отчетливо слышалось буйство урагана за окном и гудение огня в печке.
– Что с багажом? – наконец спросил Торранс.
– Проверили. Все на месте! Одежда, белье, все аксессуары любителя роскоши… Но ни одного документа! Миссис Мортимер утверждает, что ее мужа убили.
Где-то прозвонил колокол. Мегрэ открыл ящик своего стола, куда после обеда сложил телеграммы, касающиеся Петерса Латыша.
Затем он посмотрел на карту и провел пальцем линию Краков – Бремен – Амстердам – Брюссель – Париж.
В окрестностях Сен-Кантена палец ненадолго задержался: убийство.
В Париже линия резко остановилась. Оба мужчины исчезли в самом центре Елисейских Полей.
Оставались лишь вещи в номере и миссис Мортимер-Левингстон с такой же пустой головой, как чемодан Латыша, стоящий посреди его спальни.
Трубка Мегрэ стала издавать настолько раздражающий звук, что комиссар достал из другого ящика стола связку перьев, прочистил ее, открыл дверцу печки и бросил туда грязные перья.
На столе стояли четыре пустые кружки с остатками пены на стенках. Из соседнего кабинета вышел мужчина, закрыл дверь на ключ и пошел по коридору.
– Хоть кто-то отстрелялся! – заметил Торранс. – Это Люка. Он сегодня вечером арестовал двух торговцев наркотиками благодаря одному маменькиному сыночку, который во всем сознался.
Мегрэ помешал угли, выпрямился, лицо его раскраснелось. Машинальным жестом он взял конверт из папиросной бумаги, достал оттуда прядь волос, посмотрел, как они переливаются на свету. Затем снова встал перед картой, где невидимая линия, отметившая маршрут Латыша, явно описывала полукруг.
Зачем из Кракова нужно было подниматься к Бремену, чтобы потом вновь спуститься к Парижу?
Все еще держа в руках конверт с прядью волос, он пробормотал:
– Здесь была фотография.
Это действительно был один из тех конвертов, в которые фотографы упаковывают фотоснимки для клиентов.
Но у этого конверта был не совсем обычный формат: такие фотографии, так называемые «альбомные», теперь делали только в деревнях и маленьких провинциальных городах.
Фотография из этого конверта как раз должна быть одной из таких, размером в половину почтовой открытки, где изображение отпечатано на тонком листке глянцевой бумаги цвета слоновой кости.
– В лаборатории еще кто-нибудь есть? – внезапно спросил комиссар.
– Разумеется! Они должны работать над убийством в поезде, проявлять негативы.
На столе оставалась одна полная кружка пива. Мегрэ осушил ее залпом и надел пиджак.
– Вы со мной? Обычно на таких портретах глубокой печатью наносится имя и адрес фотографа…
Торранс все понял. Они углубились в лабиринт коридоров и лестниц, вышли на верхние этажи Дворца правосудия и добрались до криминалистической лаборатории.
Один из сотрудников взял бумагу, ощупал ее и как будто даже понюхал. Затем он включил яркую лампу и подвинул к себе какой-то непонятный аппарат, установленный на передвижном столике.
Принцип был прост: на чистом листе бумаги, который на определенное время прижимают к листу с напечатанным или написанным текстом, в конечном итоге отображается этот текст.
Невооруженным глазом это различить невозможно. Зато результат становится виден на фотографии.
Поскольку в лаборатории была печка, Мегрэ неизбежно должен был оказаться возле нее. Что он и сделал, простояв там целый час со своей неизменной трубкой, тогда как Торранс не спускал глаз с фотографа и следовал за ним по пятам.
Наконец дверь проявочной комнаты распахнулась.
– Готово!
– Ну что?
– На портрете надпись: Леон Мутэ, мастер художественной фотографии, Бельгийская набережная, Фекам.
Нужно было обладать тонким чутьем профессионала, чтобы различить еле заметный отпечаток на фотографической пластинке, где Торранс, к примеру, видел лишь смутные тени.
– Не желаете взглянуть на снимки трупа? – жизнерадостно спросил фотограф. – Они просто великолепны! А ведь в этом вагонном туалете буквально негде было развернуться! Представляете, нам пришлось подвесить аппарат к потолку…
– У вас есть выход в город? – спросил Мегрэ, показывая на телефонный аппарат.
– Да. После девяти телефонист уходит и меня подсоединяют напрямую.
Комиссар позвонил в «Маджестик», ему ответил один из переводчиков.