Мегрэ не нервничал и глядел на нее с любопытством, не лишенным некоторой симпатии. Какой у нее был характер!
На первый взгляд, ее показания ни на чем не основывались. Факты, казалось, говорили сами за себя.
Но именно в подобных случаях полиция чаще всего оказывается не в состоянии противопоставить запирательствам обвиняемого вещественные доказательства.
В данном случае их просто не было! Револьвер был незнаком оружейникам Парижа. Значит, ничто не доказывало, что он принадлежит Анне Горскиной.
Она находилась в «Маджестике» в момент преступления? В крупные отели может попасть кто угодно и ходить по нему незамеченным. Она утверждала, что кого-то ищет? Такое вполне могло быть.
Никто не видел, как она стреляла. От письма, сожженного Петерсом Латышом, ничего не осталось.
Косвенные доказательства? Собрать их можно сколько угодно. Но суд присяжных не выносит приговор на основании косвенных доказательств, он и к прямым-то относится с недоверием из страха совершить судебную ошибку, о которой неустанно твердит защита.
Мегрэ разыграл последнюю карту.
– Мне сообщили, что Латыш сейчас в Фекаме.
На этот раз он добился результата. Анна Горскина вздрогнула всем телом. Но, видимо, успокоив себя тем, что это ложь, процедила:
– Ну и что?
– В анонимном письме, которое мы сейчас проверяем, сообщается, что он скрывается на вилле у некоего Сваана…
Она подняла на него свои темные глаза, взгляд которых был очень серьезен, почти трагичен.
Мегрэ машинально взглянул на лодыжки Анны Горскиной и отметил про себя, что опасения ее матери были не напрасны: Анна действительно страдала водянкой.
Через ее грязные, непричесанные волосы просвечивала кожа. Черное платье было испачкано.
В довершение ко всему, над верхней губой темнел пушок.
И все же она была красива какой-то вульгарной, животной красотой. Не сводя глаз с комиссара, презрительно скривив рот, инстинктивно собравшись перед нависшей опасностью, она проворчала:
– Если вам все известно, зачем меня спрашивать?
Тут же в ее глазах сверкнула молния, и она добавила с грубым смехом:
– Или вы боитесь ее скомпрометировать? Я угадала? Ха-ха! На меня-то плевать… Я иностранка, девица, неизвестно на что живущая в гетто. А вот она!.. Ну что ж…
Чувствовалось, что, задетая до глубины души, она уже готова все рассказать. Мегрэ, понимавший, что его настойчивые расспросы могут ее спугнуть, стоял с безразличным видом, глядя в другую сторону.
– А ничего! Вы слышите? – закричала она. – Убирайтесь! Оставьте меня в покое! Ничего, говорю вам… Ни-че-го!
И вдруг она бросилась на пол одним молниеносным движением, которого Мегрэ не мог предвидеть, несмотря на то, что уже имел дело с таким типом женщин.
Истерический припадок! Лицо еврейки исказилось гримасой. Все тело корчилось в судорогах и сотрясалось крупной дрожью.
Красивая еще секунду назад, теперь она была уродливой, вырывая себе волосы пучками, не обращая внимания на боль.
Мегрэ не шелохнулся. Это был уже сотый подобный припадок на его веку. Он поднял кувшин, стоявший на полу. Тот был пуст.
Комиссар позвал охранника.
– Быстро принеси воды.
Минуту спустя он уже лил холодную воду прямо на лицо еврейки, которая задыхалась, жадно открывала рот и смотрела на него, не узнавая, после чего впала в тяжелое забытье.
Время от времени по ее телу еще пробегала дрожь.
Мегрэ опустил кровать, поднятую, как полагается, к стене, поправил тонкий, как блин, матрас и не без труда уложил на нее Анну Горскину.
Он проделал все это без малейшего раздражения, даже с нежностью, на которую его считали неспособным; поправил платье на коленях несчастной, пощупал пульс и, стоя у изголовья, еще долго смотрел на нее.
Сейчас у нее было лицо уставшей тридцатипятилетней женщины. Лоб испещряли мелкие морщины, которые в обычное время были незаметны.
Пухлые руки с дешевым лаком на ногтях были на удивление изящной формы.
Мегрэ задумчиво набил трубку табаком медленными движениями указательного пальца, как человек, который не очень хорошо понимает, что ему делать дальше. Некоторое время он прогуливался по камере, дверь которой оставалась приоткрытой.
Внезапно он обернулся с удивленным видом, не веря своим ушам.
Анна Горскина натянула одеяло на лицо и теперь представляла собой бесформенную массу под тканью неприятно-серого цвета.
И масса эта судорожно вздрагивала. Прислушавшись, можно было уловить приглушенные рыдания.
Мегрэ бесшумно вышел из камеры, закрыл за собой дверь, миновал охранника, но, пройдя с десять метров, вернулся назад.
– Принесите ей еду из ресторана «Дофин»! – скороговоркой произнес он ворчливым тоном.
Глава 15Две телеграммы
Мегрэ прочел их вслух следственному судье Комельо, который слушал его с тоскливым видом.
В первой содержался ответ миссис Мортимер-Левингстон на телеграмму, в которой сообщалось об убийстве ее мужа.
– «Берлин. Отель “Модерн”. Больна, высокая температура, приехать не могу. Стоунз сделает все необходимое».
Мегрэ горько усмехнулся.
– Понимаете, в чем дело? А вот другая депеша – с Вильгельмштрассе, на полкоде. Перевожу:
«Миссис Мортимер прибыла самолетом, остановилась в отеле “Модерн”, Берлин, где получила телеграмму из Парижа по возвращении из театра. После чего улеглась в постель и вызвала американского врача Пелграда. Доктор прикрывается профессиональной тайной. Нужен ли осмотр специалиста? Прислуга отеля не заметила никаких симптомов».
– Как видите, месье Комельо, эта дама не горит желанием отвечать на вопросы французской полиции. Заметьте, я не утверждаю, что она была сообщницей своего мужа. Напротив. Я уверен, что он скрывал от нее девяносто девять процентов своих деяний. Мортимер был не из тех, кто готов довериться женщине, тем более своей жене. Однако именно она в тот вечер в баре «Пиквик» передала сообщение местному танцору, тело которого теперь лежит в холодильнике судебно-медицинского морга. Возможно, это был единственный раз, когда Мортимеру пришлось обратиться к ней за помощью…
– А Стоунз? – поинтересовался судья.
– Главный секретарь Мортимера. Он обеспечивал контроль различных сделок, которые заключал его шеф. В момент преступления он находился в Лондоне уже восемь дней. Остановился в отеле «Виктория». Я постарался сделать так, чтобы он ничего не узнал. Но позвонил в Скотленд-Ярд и попросил их сходить проверить его персону. Заметьте, когда английская полиция нагрянула в «Викторию», о смерти Мортимера не было известно в Англии, возможно, только в редакциях газет. Тем не менее птичка упорхнула. За несколько минут до прибытия инспекторов Стоунз сбежал…
Судья обвел мрачным взглядом ворох писем и телеграмм, наваленных на его столе.
Смерть миллиардера – событие, волнующее тысячи людей. А тот факт, что Мортимер умер насильственной смертью, встревожило всех тех, у кого были с ним общие дела.
– Думаете, стоит распустить слух об убийстве на почве ревности? – неуверенно спросил месье Комельо.
– Мне кажется, так будет благоразумнее. Иначе возникнет паника на бирже и разорится немало почтенных компаний, начиная с французских предприятий, которым Мортимер совсем недавно оказал финансовую помощь.
– Да, но…
– И это еще не все! Посольство Соединенных Штатов потребует от вас доказательств. А у вас их нет! У меня тоже.
Судья протер стекла очков.
– Так что же?
– Ничего! Я жду новостей от Дюфура, который находится в Фекаме со вчерашнего вечера. Пусть Мортимеру устроят пышные похороны. Что от этого изменится? Будут речи, официальные делегации…
Несколько секунд судья с любопытством смотрел на Мегрэ.
– У вас странный вид, – внезапно произнес он.
Комиссар улыбнулся и ответил доверительным тоном:
– Это морфий!
– Как?..
– Не волнуйтесь! Это еще не вошло в привычку. Простой укол в грудь… Врачи собираются удалить мне два ребра, утверждая, что без этого не обойтись. Но ведь на это нужно столько времени! Придется лечь в больницу на несколько недель. Я попросил у них шестьдесят часов отсрочки. По всей видимости, все, чем я рискую, – это лишиться третьего ребра. Подумаешь, будет на два ребра меньше, чем у Адама! Ну вот, я смотрю, вы тоже считаете это трагедией… Сразу видно, что вы ни разу не общались с профессором Коше, человеком, который копался во внутренностях почти всех королей и сильных мира сего. Он рассказал бы вам, как и мне, что тысячи людей прекрасно обходятся без некоторых частей своего организма… Возьмем, к примеру, премьер-министра Чехословакии. Коше удалил ему почку. Я сам ее видел. Он мне показывал всё: легкие, желудки… А их хозяева продолжают заниматься своими привычными делами в разных уголках мира.
Мегрэ бросил взгляд на часы, тихо пробормотал:
– Чертов Дюфур…
И его лицо посерьезнело. Кабинет судьи утопал в сизых клубах дыма от его трубки. Мегрэ чувствовал себя здесь как дома, сидя на краю стола.
– Думаю, мне лучше самому поехать в Фекам! – наконец вздохнул он. – Через час идет поезд…
– Мерзкое дело! – подвел итог месье Комельо, оттолкнув от себя папку.
Комиссар погрузился в созерцание окутавшего его дыма. Молчание нарушалось, а точнее, сопровождалось лишь потрескиванием трубки.
– Взгляните-ка на это фото! – внезапно произнес он.
Мегрэ протянул судье псковский снимок дома портного с белой островерхой крышей, торчащей под ней балкой и крыльцом из шести ступенек, на котором сидела мать, стоял отец, тщательно следя за своей позой, и двое мальчишек в расшитых матросских воротничках.
– Это в России. Пришлось смотреть по карте. Недалеко от Балтики. Там есть несколько маленьких стран: Эстония, Латвия, Литва… Их с двух сторон окружают Польша и Россия. Границы не совпадают с поселениями народов. Случается, что в соседних деревнях говорят на разных языках. Кроме того, есть еще и евреи, которые рассеяны по всей территории, но представляют собой отдельную народность. Добавьте сюда коммунистов! Постоянные конфликты на границах. Армии супернационалистов… Люди питаются сосновыми шишками и хвоей. Бедняки – более неимущие, чем где-либо еще. Многие умирают от голода и холода. Одни интеллигенты борются за немецкую культуру, другие – за славянскую, третьи – за сохранение местной культуры и древних диалектов… Там есть крестьяне с внешностью лапландцев и калмыков, есть этакие рослые белокурые бестии и, наконец, множество осевших там евреев, которые едят чеснок и режут скотину не так, как остальные…