Всё своё свободное время он проводил во дворе. Пока его штаны не становились «колом» и не были похожи на вывешенное на балкон после стирки бельё. Уже дома, сидя на батарее, «выйдя» из обледенелых штанов, он отогревался и представлял себя полярником, только что вернувшимся после долгого лыжного похода на полярную станцию.
На завтра во дворе было запланировано очень важное событие. Морозы немного отступили, снег стал рыхлый, и на солнышке стал образовываться наст. Завтра было воскресенье, единственный выходной, когда все собирались во доре. Завтра все вместе будем лепить снеговика. Несколько дней в угол двора никто не ходил, чтобы не утоптать снег. Роли были распределены заранее. В десять утра все вывалили во двор, и работа закипела. Самые маленькие катали голову, ему досталось туловище, ну а старшие – основание. Ведро на голову они получили от дяди Миши, он же выдал старую метлу. После ноябрьского салюта, который они смотрели с Большого Каменного моста, у него остались большие медные кругляшочки, которыми были набиты разрывающиеся в небе шары, подсвеченные с земли огромными прожекторами. Таких красивых глаз не было ни у одного снеговика в Москве. Кто-то из девочек принёс большую морковку. Вот и нос. Красками «одели» его в тулуп и валенки. К вечеру аккуратно полили водой. Перед сном он выглянул в окно. В отблесках слабого фонаря их сторожевой стоял гордо, охраняя засыпающий дом.
* * *
Лужа в этом месте двора была всегда. Снег таял, весенние дожди наполняли ручьями переулок. Все детишки чем могли помогали дворнику «выгонять» воду из двора. Иногда им это удавалось, но на следующий день лужа опять оказывалась на своём любимом месте, то увеличиваясь, то пропадая ненадолго.
Дождевые червяки, прозрачные на свет, жили в ней дружной семейкой, пока один из соседей, заядлый рыбак, не собирал их в спичечный коробок. Дворовая кошка с нетерпением ждала улова. Маленькие плотвички и ротаны из Москвы-реки поглощались ею под дружный смех дворовой детворы.
Он огляделся. Солнце висело прямиком над просветом между двумя лепестками наконечника стрелы – так представлялся ему дом сверху. Эта стрела как бы врезалась в их старый и тихий район. Солнечные зайчики бегали по окнам верхних этажей, подмигивая ему своими весёлыми лучиками. Немного прищурив глаза, он невольно улыбнулся.
Как и снеговик, он стоял посреди двора, купаясь в солнечных лучах, а под ногами у него блестели, отражаясь солнечными зайчиками, медные кругляшочки…
Музыка
В открытое окно его купе всё громче и громче доносилась такая знакомая музыка. Где-то далеко играл духовой оркестр.
В доме его родителей, немного консервативных в своих взглядах, но очень любивших музыку, появился один из первых граммофонов в городе. Он стоял в гостиной, где собирались все на обед и на традиционный вечерний чай. Мама, по семейной традиции, наливала всем кипяток из самовара, а папа важно пыхтел, как паровоз, отхлёбывая из любимого блюдца. Его усы топорщились как у моржа, а на бороде иногда задерживалась капелька варенья.
Место граммофон получил почётное – в углу у правого окна, а в другом углу, напротив, на своём почётном месте стоял самовар. Труба граммофона была начищена до блеска, а в самовар можно было смотреться как в зеркало. Так они и стояли, отражаясь друг в друге…
Потом, когда у него появился свой уголок в старенькой теплушке у слухового окошка, первой его покупкой был патефон. Он редко его заводил, потому что соседи ругались на громкие звуки, мешающие одним спать, другим читать. Но иногда, не обращая ни на кого внимание, он заводил любимые пластинки, закрывал глаза и… Ему часто казалось, что он даже ощущал запах свежего самовара и маминого яблочного варенья…
Мыльные пузыри
В детстве он, как и многие детишки, очень любил мыльные пузыри. В те времена они были большой редкостью, не то, что сейчас.
Один из знакомых родителей привёз заветную баночку с откручивающейся крышкой и шариком. Как он был рад!
Он научился выдувать и огромного размера пузыри, и «стрелять» мелкими очередями. Соединять два, а то и три переливающихся и пахнущих какими-то совершенно незнакомыми сладкими запахами пузыря.
Поднимал их как можно выше, дул аккуратно, чтобы они как можно дольше «жили». Но… Всё закончилось очень быстро. И что бы мама не пыталась развести внутри заветной баночки, такого эффекта уже не было…
Потом уже, когда он вырос, часто вспоминал лопающиеся, казавшиеся совершенно неуязвимыми, пузыри. Ему даже иногда казалось, что всё, что вокруг него, да и он сам, внутри большого мыльного пузыря.
Как в оболочке. Которая рано или поздно лопнула. И он понял – детство закончилось…
Найн о-клок
«Бом», – раздался первый удар старинных часов, висящих в гостиной. «Время вперёд» вторило, практически синхронно со старым механизмом, стараясь опередить историю. Старый чёрно-белый телевизор аккумулировал вокруг себя внимание как мог.
«Бом», – второй удар совпал с трелью звонка входной двери. «Шурка, это Васька пришёл». «Иду-у», – донеслось из кухни, и застучали каблуки по недавно начищенному мастикой паркету.
Три, четыре, пять… «Здравствуйте, дорогие товарищи», – доносилось из динамиков «Рубина» под клацанье расставляемых чашек на блюдца.
Шесть, дверь уже не закрывается, пришёл Толя с папиросой во рту. В доме давно не курили, и только ему было разрешено обволакивать вечерами всех едким дымом «Беломора».
Семь, восемь.
Девять. Входит полковник, красавец и умница – центр внимания любой компании.
Вот и все в сборе. У каждого своё место за огромным, на всю комнату, столом. Ужинает один хозяин, пришедший полчаса назад с работы, едва успев переодеться и немного прикорнуть здесь же в гостиной.
И не бывало вчера, чтобы в девять часов не пили чай в этом доме…
Начало
…Садишься в поезд, и поезд, наращивая обороты, несётся по рельсам. Мимо всё быстрее и быстрее мелькают станции, полустанки. Тебя там ждут и машут приветливо в ответ. Кое-где ты останавливаешься и оставляешь частичку своей души, получая то же самое взамен. Вначале, когда поезд ещё только набирает обороты, ты успеваешь увидеть и оценить, радоваться и сопереживать, но чем быстрее несётся поезд, чем больше на твоём пути остановок, тем всё сложнее. Вот кто-то садится в твой вагон, и ты счастлив. Твое купе наполняется детским смехом и теплом. Тебе уже не до остановок.
Но вот уже мимо пролетают такие дорогие ранее места, ты не успеваешь порой даже высунуться в окошко, не говоря об остановке.
А иной раз, замедляя ход, останавливаешься, но уже не встречаешь там того, зачем выходил. Тебя или перестали ждать, или попросту позабыли.
Но дорога бежит и бежит вперёд. Уже новые станции, которые мелькали раньше, пробегали мимо, не замечая тебя, или ты не замечал, встречают тебя так же радостно и тепло. И ты рад новым встречам и ощущениям. Они дают силы двигаться вперёд. Но…
Но вспоминая те, старые, добрые, переносясь в воспоминания, нет-нет, да и взгрустнёшь, ведь часть тебя, часть твоей души оставлена там навсегда…
Обоняние
Пролетая мимо станций и полустанков, он любил вдыхать запахи. Каждый свой. Неповторимый. Он даже любил выходить специально, чтобы насладиться любимыми ароматами. Так сложилось, что они часто переезжали, от одной бабушки к другой. И каждый раз он окунался в водовороты неповторимых запахов пирожков, старого дома, лифта с большой красной кнопкой вызова, двора, стадиона. Он даже полюбил эти дополнительные занятия английским два раза в неделю, так не вовремя отвлекающие его от игры во дворе. Потому что в той квартире дурманяще пахло свежесваренным кофе и иностранными сигаретами…
Письмо
Давно уже он перестал, как, собственно, и многие другие, заглядывать в почтовый ящик в надежде получить письмо. Кроме счетов за квартиру, телефон и электричество, ничего занимающего его внимание там не было уже… да и не упомнить, когда было. Письма стали приходить уже по другой почте – электронной, зачастую обезличено-этичные, подписанные неизменным «С уважением…».
Он так, машинально, открывал маленькую зелёную дверцу два раза в день, выходя из дома и возвращаясь, пальцами поворачивая замок, поставленный несколько лет назад. А иной раз, неудобно выгнув шею, заглядывал в узкую щёлочку поверх дверцы. Он так же делал и в детстве, прочитав впервые о приключениях сообразительной девчушки, ожидая увидеть там маленький сосудик с надписью: «Выпей меня».
Это раньше, приходя домой, он открывал ящик и доставал свежую, пахнущую краской «Вечёрку», и пока разогревался ужин, устраивался на своём любимом диване, положив под голову большущую диванную подушку, набитую конским волосом. Подушка была неудобная и жёсткая, но, во-первых, другой не было, а, во-вторых, она ему напоминала о безмятежном детстве, когда устраивались подушечные бои и его «орудие» было самым-самым.
Вот и сегодня, как всегда, открыл, достал счета, снял обувь в коридоре и, вымыв руки и крикнув жене, копошащейся на кухне: «Я дома!», отправился на любимый диван. Газету он заготовил по дороге домой. Ему особо не было интересно читать об изменениях в министерстве связи или о нововведениях в покрытии тротуаров – печатная пресса уже давно отстала от новостей, которые публиковала всемирная паутина. Но, традиция есть традиция. Газета, счета… Письмо?! Ему. Немого волнуясь, он разорвал конверт с торца, что очень не любил и даже раздражался от такого вскрытия запечатанной корреспонденции. «Уважаемый…, приглашаем Вас на вручение…» Из кухни потянуло вкусным ароматом скорого ужина…
Белая рубашка его была выглажена безупречно, как он любил. Этот период в своей жизни он называл безкостюмочным. Да и сегодня, тёплым весенним вечером, можно было обойтись без пиджака. Он мог иногда нацепить на себя любимый итальянский галстук, но не более. Итак, последний взмах обувной щётки, последний взгляд в зеркало и можно выходить.