ний марафон с препятствиями. Никак не могла понять, как он, Геннадий Андреевич, всегда аккуратно и тщательно собирающийся на улицу, мог так поступить. Поругивала его, тихо ворча под нос, чем раздражала сына.
И только Геннадий Андреевич один знал, что в нем произошёл перелом. Глобальный и безвозвратный к нему – прошлому. И сейчас, сидя дома, он набирался сил, как богатырь, чтобы стать другим. Сначала он ругал и ненавидел Светлану. Как она могла с ним так поступить?! Но однажды ночью, проснувшись мокрым как мышь, он понял, что, если бы не она, ничего бы не изменилось.
За своей болезнью Геннадий Андреевич не заметил, как неумолимо приблизился новый год. Нет, не завтра пробили бы Куранты и все с криками «Ура!», загадывая желания, радостно стукались бокалами с полусладким шипучим вином. До самого нового года было ещё десять дней. За окном между столбами повесили разноцветные лампочки, мигающие то ли от замыканий, то ли по какому-то ему неведомому алгоритму, они создавали ощущение праздника. И Геннадию Андреевичу впервые за многие годы захотелось отметить новый год. Отметить так, как отмечали соседи за стенкой, с громким смехом и танцами, оливье и студнем. Они всегда его звали, он же, отнекиваясь, ссылаясь на хворь, закрывался в своей комнате, тихонько включал телевизор и, усевшись за круглый стол, начинал праздновать.
Ёлку он наряжал маленькую, не больше тридцати сантиметров, пластмассовую. Весь год, ожидая своего «выхода», она терпеливо пряталась на платяном дубовом шкафу. Рядом с ней, в шляпной фанерной коробке, бережно переложенные ватой, лежали игрушки. Коробка была старая, бабушкина. Оставалось только догадываться, для какого «вавилона» она была предназначена. Но, время не щадит ничего, а тем более вещи. И коробке нашли новое применение. Игрушки были старые, старорежимные, как часто говорила бабушка. Большие тяжелые шары с пружинками-держателями из основательной проволоки. Вместо ниток, которые использовались сейчас, к ним были привязаны веревочки. От всей конструкции веяло надежностью. Плоские бумажные зайчики и белочки, лишь по контуру ушей различаемые, лежали, аккуратно сложенные друг на друга. Отдельное место в коробке занимали деды морозы, снегурочки и снеговики с прищепками на ногах. Они крепились у оснований веток ёлки, чтобы не свисать и стоять ровненько, охраняя лесную красавицу. Были и шишки, и стеклянные гирлянды, звезда – веяние новой эпохи, и просто наконечник, как сосулька. Геннадий Андреевич никогда не понимал, почему сосулька на верхушке ёлки, наконечником вверх, ведь с крыши они свисают совсем по-другому. Последний раз большую настоящую ёлку они наряжали, ах, как правильно – именно наряжали, украшая её всей семьёй, пока родители не переселились в новую квартиру. Папа, как всегда, был занят самой верхушкой, взгромоздившись на табуретку, часто балансируя на шатающихся ножках, мама и бабушка – серединой, а ему, как самому «маленькому», были доверены нижние, самые пушистые ветки.
А ещё, он любил обворачивать в красивую шелестящую бумагу мандарины, привязывать к ним ниточку и вешать на ёлку. А потом незаметно срывать, разворачивая обертку, ждать дурманящего мандаринового запаха. Когда он очищал кожуру, сок брызгал в разные стороны, иногда попадая в глаза, заставляя прищуриваться. Запах ёлки и мандарина – один из главных запахов детства.
Он уже был совершенно здоров, но слабоват. И мама категорически запрещала ему выходить на улицу. Мама. Мама, я уже взрослый! Я живу один и сам, наконец, решу, когда можно, а когда нельзя. Только через много лет, он стал понимать, что мамина забота о нем молочнозубом и седовласом одинакова. Но это будет потом, а сегодня он негодовал от очередного выяснения отношений. Геннадий Андреевич твёрдо решил сегодня выйти на улицу. Тем более он придумал себе наиважнецкое дело. Он пойдёт на Арбатскую к Художественному на ёлочный базар. И впервые в своей жизни сам купит ёлку! Всегда что-то в жизни бывает впервые и этого «впервые» у него будет скоро очень много.
Нацепив свой тулуп, оставшийся от дедушки, в котором он пришёл с войны, повязав связанный мамой красно-белый шарф, надвинув на глаза теплую кепку, как у таксистов – в клеточку, Геннадий Андреевич посмотрелся в зеркало. «Пугало гороховое, – мелькнуло в голове. – И что я удивляюсь, что девушки обходят меня стороной и хихикают в след».
Смело выйдя из подъезда, не ответив на привычный скрип двери, Геннадий Андреевич получил увесистую оплеуху морозного воздуха. Он даже немного покачнулся, но, наклонив таксомоторную кепку, решительно зашагал по переулку. Снег нещадно лупил колючими снежинками в лицо, тая и сразу замерзая на щеках. Он как покоритель Северного полюса, оставленный проводниками, давно шедший один, верил, что дойдёт. Вот и спасительный переход. Тридцать девять ступеней вниз, тридцать восемь вверх.
Запорошенные снегом и огороженные наспех сооружённым сеточным забором лесные красавицы предстали перед Геннадием Андреевичем во всей своей красе. Самая большая была бережно завёрнута в пеньковую верёвку, такую же, какими перевязывали «Птичье молоко» в Праге. Продавец в синем костюме Деда Мороза выписал чек, дыхнул на замёрзшую печать, распространив вокруг запах свежевыпитой водки и маринованного чеснока, отпечатал «Оплачено». «С наступающим, товарищ», – услышал в спину Геннадий Андреевич. «Угу, и вас», – пробурчали в ответ быстрые шаги снеговикообразного покупателя.
Голова была пуста как никогда, только одна мысль вертелась, не переставая, – скорее бы домой, скорее бы домой. «Привет, старина!», – почти прокричал радостный ёлкообладатель. Два, четыре, шесть… Он подлетел к двери, роясь в кармане тулупа, ища ключи. Где же они, ну что такое. Карманы были очень глубокими, и, по обыкновению, в них хранились и платок, как оказалось с прошлой зимы, и ключи, и мелочь, а также перочинный ножик, резинка от маминых бигуди, огрызок химического карандаша и маленький блокнот. Всё это казалось совершенно нужным, и расставаться со всем этим добром Геннадию Андреевичу не приходило в голову. Ключи, как самое тяжёлое содержание кармана, были найдены в самом низу, да к тому же застряли в дырке, норовив выскользнуть наружу, порядком устав от однообразного «карман – замочная скважина – карман». Дверь радушно распахнулась, обдав раскрасневшуюся физиономию Геннадия Андреевича теплом и привычным запахом дома.
Буриме
Геннадий Андреевич сидел в своём любимом кресле. Стояло оно в углу, у окна, рядом с его любимым подоконником. Скоро можно было бы отмечать вековой юбилей этого предмета интерьера, доставшегося ещё от первого бабушкиного мужа, известного адвоката. Дедушка по известным причинам его не любил и был бы рад при случае выкинуть его прямиком из окна, но терпел его, принимая как неминуемое. Нужно сказать, что кресло было удобное, специально предназначенное для чтения. С высоким подголовником и упругими пружинами, как ни странно, сохранившими до сих пор свои функции. Правда подлокотники немного потёрлись, и Геннадий Андреевич решил после нового года отправить его в ремонт – на перетяжку. Он даже приготовил ткань, разыскав её в бабушкином чемодане. Вероятно, это был остаток от какого-то дореволюционного гобелена с неизменными пастушками и овечками на фоне полей Восточной Пруссии, а может виноградников Бургундии.
Его большая комната была в полумраке, освященная только большим абажуром, низко опущенным над сервированным круглым столом с резными ножками. Геннадий Андреевич, завернувшись в плед, старался немного вздремнуть, боясь не выдержать празднование нового года. Ведь сегодня к нему придут гости, и он впервые не уляжется спать в полпервого ночи, тихо, под нос, бранясь на соседей. Одни, те, которые за стеной, очень громко смеялись, другие, которые над ним, безудержно стучали каблуками, отбивая немыслимую чечётку, так ему по крайней мере казалось. Но в этом году всё должно быть не так, как всегда. Он же решил, что всё изменится раз и навсегда. Да, будет не просто, но он справится, справится, справится… Веки отяжелели, и он погрузился в крепкий сон.
Немало сил Геннадий Андреевич потратил на приготовления. Началось всё с покупки ёлки. Нужно сказать, что продавец не обманул. Как только Геннадий Андреевич разрезал бечёвки, плотно сдерживающие непокорные нежно колющиеся ветки, ёлка расправилась, представ во всей красе перед изумлённым хозяином. Высотой она была больше двух метров, одета в нежно зелёный наряд. А аромат, которым она моментально наполнила всю комнату, чуть не сбил Геннадия Андреевича с ног. Ему показалось, что он даже покачнулся, встряхнув головой и на мгновение прикрыв глаза. До ночи лесная красавица, поселившаяся в доме счастливого обладателя, устанавливалась в специальное ведро, занимая заранее приготовленное для неё почётное место. Потом наряжалась игрушками из заветного деревянного ящика. Каждая из игрушек бережно вынималась Геннадием Андреевичем из упаковки, освобождаясь от прилипшей ваты и старой мишуры, ей подыскивалась надёжная ветка. Порядок развешивания игрушек, правда, соблюдался со времени совместных семейных наряжаний, которые казались Геннадию Андреевичем уже сном.
До нового года оставалась неделя, а дел было так много, что, казалось, и тридцати часов в сутки не хватило бы. Продумать стол, сделать генеральную уборку, прочистить камин, купить продукты, почистить зубным порошком серебряные приборы. Вроде всё. Но нет, скорее всего он что-то всё-таки упустил. Ничего, разберётся по мере приближения праздника.
Ему повезло при розыгрыше новогодних заказов. Он вытянул одну из первых заветных бумажек, что позволяло ему выбирать из праздничных явств. Разбирался он в продуктах не важно, и ему пришлось немного напрячься, представить свой круглый стол, накрытый белоснежно накрахмаленной скатертью с расставленными тарелками. Оливье, шпроты, порезанная копчёная колбаса, салат из тёртой редьки с мясом, селёдка «под шубой», крабовый салат. Ещё что-то на горячее, но об этом потом. Выбрал Геннадий Андреевич набор, который состоял из банки майонеза, банки горошка мозговых сортов, рижских шпрот, батона сырокопчёной венгерской колбасы, банки дальневосточных крабов и, конечно же, заветной зелёной баночки, в которой икринка к икринке лежали заветные 140 граммов астраханского деликатеса. Это «богатство», зависть всего отдела, он аккуратно упаковал в картонную коробку из-под конфет «Красного Октября», которые были в других наборах, завязал бумажной толстенной верёвкой, которая никак не хотела гнуться, и с гордостью вышел из дверей института.