В антракте мы с мамой, как и положено, отстояв в огромной очереди в буфете, съели по мороженому. Прошлись по фойе, вдыхая запах цирка, и уселись на свои места, готовясь смотреть на тигров и львов. Напряжение, барабаны, тревожная музыка. Дрессировщик готовится засунуть свою голову в открытую пасть самого большого льва, у которого, пока дрессировщик готовится, уже сводит скулы от открытой пасти. Тишина в зале старейшего московского цирка.
– Мама, а где же яичко? – тонкий голос вашего покорного слуги срывает напряжение и номер, потому что дрессировщик аж присел от смеха.
Давно это было…
Давно это было…
Старые московские дворы. Это целая философия или даже цивилизация, которая безвозвратно потеряна, как цивилизация индейцев Майя. Некоторые из них представляли из себя ограниченно-закрытое пространство, и поэтому родители, не боясь, отпускали детей гулять в эти «детские манежи», изредка выкрикивая в форточку, стоя на кухонной табуретке: «О-бе-да-ть!» или «По-ра до-мой, уже позд-но!»
Нынче многие из дворов сохранили свою форму, но утратили своё содержание. Наш двор один из таких. Представляет он из себя классическую форму двора-утюга, но с некоторыми особенностями. Двор отличается от классического двора-утюга города на Неве – солнышко иногда к нам заглядывает. А в небольшом палисаднике у стены, отделяющей наш двор от двора музыкальной школы, растут деревья, посаженные вначале моим дедушкой, а потом и мной на ежегодных апрельских субботниках, на которые собирался весь дом. Но деревьям, как и людям, без света было сложно расти, и они больше походят на второгодников. Клумбы с растущими сезонными цветочками бережно оберегались дворовыми старушками во главе с Марфой Михалной. Бабушки, в светлых платочках в тёплое время года и коричневых шерстяных в холодное время, восседали на единственной дворовой скамейке и знали, как водится, всё про всех. Каждый заходящий во двор громко здоровался с ними, а каждый выходящий также громко прощался.
Дом наш был как большая коммунальная квартира. А двор – как кухня в этой квартире. Тут сушили бельё, пили вместе чай, обсуждали последние новости, сплетничали друг о друге. Дети были предоставлены сами себе, гоняя по двору на велосипедах и играя в мяч. И поскольку многие семьи жили в доме долгие годы, детишки рождались такими волнами. Вначале у заселивших дом родились дети, потом у детей родились дети, потом у детей детей родились. Нет, конечно, не все были одногодками. Так, плюс минус. В нашей компании я был самым младшим. Три брата, Дима, Вова и Саша, родившиеся в год столетия вождя пролетариата и названные в честь мальчиков из семьи симбирского учителя. И бессменный наш вратарь – Ася. Были и ещё девочки, но их редкие выходы можно было пересчитать по пальцам. Нам с ними было неинтересно, ведь они не умели играть в ножечки, брызгаться из баллончиков из-под шампуня, называемыми нами «брызгалками», и отказывались стоять в воротах…
Давно это было…
Давно это было…
Память неуклонно возвращает меня в беззаботное детство. И вот я уже учусь в первом классе самой лучшей школы страны. То, что она самая лучшая, конечно же, я не понимал тогда, в первом классе. Больше скажу, мне сразу так вообще не показалось. Вовсе наоборот. Что тут хорошего? Уроки, домашние задания. А главное – ребят из детского сада, с которыми дружил, не было рядом. Всё было ново. Ко всему нужно было привыкать. Однажды вечером, после традиционного девятичасового семейного чая, когда я уже лежал в кровати, дедушка пришёл пожелать мне спокойной ночи. И я его спросил: «Дедуля, школа ведь надолго?» «Да, Димулёша, – ответил дедушка, – на десять лет. И за эти десять лет ты не только научишься читать и писать, это ты уже умеешь, но ты научишься думать и понимать окружающий мир». И вот уже не хватает времени на любимые коньки зимой, потому что классная руководитель нашего класса «А» Маргарита Павловна и Валентина Андреевна, руководившая ребятами из класса «Б», будущими извечными соперниками, задают много уроков. Нужно красиво писать в прописях и правильно считать в специальных тетрадках в клеточку. А ещё учить стихи, рисовать, бегать и ещё много чего делать. И пусть уже Дед Мороз – это актёр из службы быта. И пусть… Но это детство, которое наполнялось радостью, согревающей меня до сих пор.
Родители в нашем дружном классе подобрались примерно одного возраста. Да что там возраста, все они были, как сейчас скажут, настолько креативны, что я сегодняшний не угонюсь за ними никак. Экскурсии, походы, спектакли, выставки. Этот нескончаемый вихрь впечатлений поднимал нас всё выше и выше, наполняя знаниями. Мы учились ставить палатки в лесу и понимать поэзию, разбираться в живописи и чувствовать музыку. Мы, как губки, впитывали энергию и знания, которыми они с щедростью делились с нами.
Каждый новый год превращался в сказочный костюмированный бал. Мы приглашались на бал в Лувр к одному из Людовиков. Нас принимал самый влиятельный шейх и потчевал восточными сладостями. Сценарии были продуманы до мелочей, а подготовка начиналась сразу после осенних каникул. Наши костюмы были достойны показов в Доме мод, пусть и сшиты они были «из того, что было». Мы не были обычными снежинками и зайчиками. Мушкетёры звучно цокали каблуками маминых сапог и импровизированными шпорами. Шейха охраняли грозные манучары с ятаганами и в огромных красных чалмах. К нам в гости приходила Баба-Яга с носом из папье-маше, и даже был замечен Мальчик-колокольчик. А обсуждения прошедшего действа не прекращалось до весны, возвращая нас в новогоднюю сказку…
Давно это было…
Давно это было…
Ах, как я ждал этот день.
Красный пионерский галстук был куплен, наверное, за месяц в «Детском мире». Там был такой специальный отдел, где продавали форму. Отдельно для мальчиков и отдельно для девочек. Там же продавались и галстуки.
Накануне я сам погладил брюки, до неприличия заутюжив стрелки, переглаживая три раза. Белая форменная рубашка с алюминиевыми «золотыми» пуговицами никак не гладилась, и бабушка, сжалившись надо мной, помогла будущему «примеру всех ребят» в этом непростом деле. Тот май выдался прохладным. Вечно продуваемый всеми ветрами Калининский испытывал мою летнюю курточку на прочность и подгонял, дуя в спину. Музей Калинина встретил нас скрипом старого дубового паркета и запахом такой же старой бумаги. Линейка, речь перезрелой пионерки, которая представилась нам пионерской вожатой, первый пионерский салют, отрепетированный накануне в школе.
Дорога обратно была необычайно быстра, но как же мне хотелось идти медленно, чтобы каждый встречный прохожий видел мой развивающийся галстук, намеренно вынутый из застёгнутой куртки.
Давно это было…
Давно это было…
В нашей школе, классической пятиэтажке середины 50-х, с актовым залом на пятом этаже и спортзалом в подвале, начальная школа была отделена на втором этаже. Раздевались мы в малюсеньком помещении, которое называлось раздевалкой, в подвале. Да в общем-то это была не раздевалка, а часть бомбоубежища, предусмотренного при постройке школьного здания. Огроменные металлические двери с засовами, как на подводной лодке, возбуждали детское воображение. А приглушённый свет добавлял таинственности. Три года относительной тишины с редкими забегами вдоль длиннющего коридора и игрой с металлическим шариком на подоконнике. А там, наверху, три этажа с манящим гулом средней школы и такая близкая взрослая жизнь. Да что там, ведь можно будет выходить на лестницу и, предварительно выставив на шухере друзей, спуститься по отшлифованным многими попами перилам! Забежать в буфет, запихать в себя булочку с ненавистным какао и опрометью, уже другой лестницей, перескакивая через две ступеньки, вернуться в класс. Отыскать в куче ранцев и портфелей, беспорядочно сваленных у двери, свой, потолкаться, стараясь быть первым. Дождаться звонка и ждать 45 минут возможности за 10 минут следующей перемены проделать тот же путь, но уже забежав во «взрослую» раздевалку, совершенно без надобности, просто потому что теперь туда можно. И быть опять первым у двери.
Но это всё будет потом. А сейчас закрытые двери второго этажа, один кабинет, где нас учат русскому и математике, рисованию и пению и ещё много чему, включая корейский язык с его до сих пор для меня непонятными иероглифами.
Давно это было…
Давно это было…
Я ещё застал то время, когда новогодние праздники в стране были значительно короче нынешних. Скромно, но радостно страна отмечала наступление нового года, аккуратно доедая «оливье» 1 января и, как правило, 2 января, основная масса советских рабочих и служащих приступала к непосредственным обязанностям на своих рабочих местах. Раскручивались маховики станков, включались настольные лампы, оттачивались карандаши, наполнялись тушью чернильницы и проверялись рейсфедеры. Этот факт добавлял значительную головную боль родителям детишек. Ведь у всех школьников Союза были зимние каникулы. Мамам и папам приходилось отпрашиваться с работы, чтобы отводить своих чад на многочисленные новогодние представления с неизменными конфетными подарками.
Главная ёлка огромной страны, как и положено, находилась в Кремле. Там же, в Кремле, а именно в Кремлёвском Дворце Съездов, устраивалось самое большое новогоднее театрализованное представление. Билеты туда достать было сложно, но залы на каждом представлении были забиты радостными школьниками разных возрастов. Билеты разыгрывали в бригадах и отделах. Их распределяли в профсоюзных организациях между теми, кто на протяжении года участвовал в общественной жизни предприятий народного хозяйства. Их доставали «по блату», радуясь, что ребёнок на всю жизнь запомнит это грандиозное представление.
В те времена не было современного понятия волонтёр, но добровольные помощники в виде избранных пионеров московских школ, помогали по мере своих сил организаторам мероприятия. Один из этих пионеров был ваш покорный слуга. Уж не знаю, как я туда попал, но с присущей мне обязательностью я через день, как было установлено графиком, просыпался «с первыми петухами», тогда как большинство моих одноклассников нежились в тёплых постелях. Продираясь сквозь пронизывающую зимнюю утреннюю метель, я брёл по заснеженному Калининскому, предъявлял свой пр