опуск постовому милиционеру у Кутафьей башни и, проходя в ворота Троицкой башни, спускался по ступенькам, которые вели во второй подъезд Кремлёвского Дворца Съездов.
Два, а порой и три представления в день мы помогали малышам раздеться и устроиться в удобных креслах зала. Перед представлением мы водили хороводы, а после представлений следили за тем, чтобы детишки не сорили фантиками, получив заветные подарки в виде башен Московского Кремля или стилизованных красных звёзд.
Между представлениями мы были предоставлены сами себе и облазили все доступные помещения Кремлевского Дворца Съездов. Наши растущие организмы нуждались в регулярном приёме пищи, которую нам предоставляли в банкетном зале на последнем этаже. Куриный бульон с яйцом, пюре с котлетой и компот уничтожались мгновенно, и немного осоловевшие пионеры уже не так резво хороводили в фойе, получая замечания от старших товарищей в красных галстуках.
Как правило, все представления были по мотивам русских народных сказок, с обязательным выходом Дедушки Мороза, которого нужно было звать вместе со Снегурочкой в самом конце. Тут даже заскучавшие школьники включались в этот многоголосый хор, стараясь перекричать соседа и краснея от напряжения. Уверен, что по замыслу организаторов так и должны были заканчиваться все представления. Но порой что-то шло не так. То Снегурочка по каким-то причинам не могла выйти из-за кулис, оставаясь в темнице Дядьки Черномора или Кощея Бессмертного. То Дед Мороз выходил на сцену до того, как многотысячный детский хор начинал его звать. А пару раз Дед Мороз так и не вышел, как его не звали. Мы решили, что он растаял по пути, а его голос, который звучал на весь зал (фонограмма ведь не могла остановиться) раздавался точно из той лужи, которая была перед входом.
Всё это было внутри, и мы не могли видеть то, что происходило после представления. Родителей в Кремлёвский Дворец Съездов не пускали, и всех детишек с одинаковыми подарками в руках выводили на улицу и водили кругами как в аэропорту чемоданы. А родители, выкрикивая имена своих детишек, проталкивались сквозь крепкие спины и выдёргивали своих сыночков и дочек. Слёзы радости и горечи несколько смазывали впечатления от увиденного представления. Но подарок, крепко сжатый детскими ручками, возвращал в сказочный мир новогоднего представления.
В конце каникул, бонусом, мы получали бесплатно билет на представление. Не очень понятно, зачем он нам, если мы знали всё наизусть, разве что только из-за подарка.
Давно это было…
Давно это было…
Помните, как в том фильме: «Каждый советский человек хотя бы раз в жизни отдыхал в Сочи!» Немного перефразируя, тоже самое можно сказать о советских школьниках и пионерских лагерях. Многие мои одноклассники каждое лето минимум одну смену проводили в пионерских лагерях. А потом привозили в школу нескончаемые истории о зубной пасте на румяных девчачьих щеках, страшилках после отбоя из серии «В тёмном, тёмном…», печёной картошке в лесу за забором лагеря и, конечно же, о заключительном огромном пионерском костре с песнями под гитару.
Я в своей жизни в пионерских лагерях был два раза. Один еще будучи дошкольником. Помню я-то время слабовато, кроме, пожалуй, приобретённого там умения мести до последней песчинки пол в палате (я был вечным дежурным, потому что был самым маленьким в отряде) да умения истирать сосновую кору об асфальт так, что получались лодки, запускаемые в ручейки, которые образовывались от дождей вдоль того же самого асфальта.
Второй же раз это было уже счастливое пионерское детство. Я не очень тогда любил смену обстановки и готовился провести лето на даче, но хозяева наших двухкомнатных хором в тот год отказались от сдачи, и я отправился на две смены в подмосковный лагерь «Лесная сказка». Нужно сказать, что лагерь этот был от коломенского завода, который производит электровозы. Поэтому москвичей во всем двадцатиотрядном лагере было по пальцам перечесть. Одним из них был я.
Место для лагеря было выбрано прекрасное – в лесу, в месте слияния двух рек – Оки и Осётра.
Я не знаю, как так получилось, но в первую смену я попал в отряд, где все были старше меня года на два. Тогда это казалось пропастью. Я было приготовился опять применять своё венично-уборочное мастерство, но произошло неожиданное. На глазах у отрядного пионервожатого, высокого крепкого молодого человека, я подрался. Конопатый парнишка кричал мне: «Эй ты, москвич, иди сюды». «Меня Дима зовут», – сквозь зубы отвечал я своему оппоненту. А он, видя, как сжимаются мои кулаки, и чувствуя своё силовое превосходство, не унимался: «Эй, ты, москвич, иди сюды». Мы кубарем катались по террасе дома, где жили. Весь отряд стоял вокруг нас, а пионервожатый пытался расцепить этот клубок. Всё же нас расцепили, а я стал «сыном полка», и меня старались все опекать. Особенно была приятна опека девочек и пионервожатой, которая почему-то жила в комнате пионервожатого, в которой была одна раскладушка, стул и тумбочка. А с мальчиком этим мы потом переписывались несколько лет, и его письма где-то у меня на антресолях сохранились. Может быть он прочтёт эти строки и вспомнит те три недели детской дружбы.
Вторая смена сулила мне авторитет «старожила» и новые знакомства в отряде одновозрастных ребят. Так оно и произошло. Я был единственный, кто знал все дырки в заборе пионерского лагеря, какие кружки освобождают от дневного тихого часа и кем нужно работать во время дежурства в столовой.
Мы просыпались от визга девочек, увидевших себя в зеркало после ночных росписей их щёк сладкой детской зубной пастой с Чебурашкой на тюбике. Мы строили шалаши и пекли картошку на берегу Оки, встречая рассвет. Мы ловили слепней, привязывали к ним нитки и ходили с ними по лагерю, как с собаками на поводке, распугивая малышню. Мы читали взахлёб Дюма, русские былины и Стивенсона, придумывая продолжения и раскрашивая своими красками произведения классиков.
Мы расставались и плакали, зная, что больше никогда не увидимся. Но зато я уверен, что все мы помним то лето всю свою жизнь.
Давно это было…
Давно это было…
Много-много лет назад мне подарили старый охотничьей патронташ. А было это так.
В наш Жилищно-строительный кооператив «РАНИТ», старейший на сегодняшний день кооператив Москвы, входило несколько домов, в том числе и старый дом с адресом по ул. Грицевец. Тогда я думал, что Грицевец – это какая-то известная революционерка, положившая на алтарь революции свою жизнь. Но мою необразованность, как это часто бывало в то время, исправил дедушка. Я с огромным интересом узнал о судьбе незаурядного лётчика-аса, родившегося в простой белорусской деревне и ставшего первым из дважды Героев Советского Союза.
Дом находится в глубине квартала и скрыт от посторонних глаз. Он принадлежал крупному чайному купцу и являет собой двухэтажное кирпичное строение с потрясающими подвалами (ныне его изуродовали мансардным этажом с металлической крышей). Двор дома окружён двухэтажным Г-образным строением, в котором раньше располагались конюшни, а потом поселились люди и жили достаточно вольготно по сравнению со многими москвичами. Квартиры в бывших конюшнях были двухэтажными с отдельными входами и палисадниками с цветочными клумбами и скворечниками на жердях, вкопанных в землю.
Да, нужно сказать, что дедушка мой был бессменным председателем нашего ЖСК на протяжении многих лет и знал, и дружил со многими членами кооператива. В том числе и со старушкой, жившей в этом доме на втором этаже. Время от времени дедушка «обходил хозяйство» и, когда шёл в этот дом, непременно брал меня с собой, и мы заходили попить чаю в эту гостеприимную квартиру. Хозяйку квартиры звали Наталья Николаевна. Фамилию она носила Сергеева. Она была из почти уже утерянной части Москвы – была она московской интеллигенткой. Неизменно опрятно одета, с ушедшими речевыми оборотами – «любезный», «голубчик», «помилуйте». Дома у Натальи Николаевны всегда было тепло и уютно. Мы пили чай с сушками, обмакивая кусочки сахара, заранее поколотые специальными щипцами в виде дракона, в чашки из тонкого фарфора. Я смутно помню её рассказы о муже, которого к тому моменту уже не было в живых, о чём очень жалею, потому что муж её был одним из первых полярных лётчиков. Позже я узнал, что Михаил Михайлович Сергеев был участником Первой мировой, Гражданской, Великой Отечественной войн. Рождённый в семье потомственных священников, Михаил Михайлович решил связать свою жизнь с морем и поступил в Морской кадетский корпус в Санкт-Петербурге. Учился он прилежно и был одним из лучших, но как часто бывает в жизни, стал Михаил Михайлович не тем, кем мечтал. Побывав на Всероссийском празднике воздухоплавания, он раз и навсегда влюбился в небо. Судьба Михаила Михайловича достойна целого романа. И думаю, что со временем о нём снимут фильм. Скажу лишь о том, что его именем был назван остров и бухта в Карском море, он был награждён именным золотым Георгиевским оружием, полученным из рук Колчака.
Похоронен Михаил Михайлович Сергеев в Москве на Ваганьковском кладбище. А его патронташ бережно хранится в нашей семье.
Давно это было…
Давно это было…
Не, ну что сказать, носить знамя пионерской дружины школы было очень почётно. Под звук барабанов, тянуть носок и шагать, как шагают солдаты почётного караула у Мавзолея или у могилы Неизвестного солдата. Только там они шагают плечом к плечу со своими сослуживцами, а тут в окружении самых красивых девочек школы в красных пилотках и белых гольфах входить в актовый зал. А там, вся школа, с четвертого по восьмой классы. Стоят по стойке смирно и приветствуют пионерским салютом. И все на тебя. Триста пар глаз. Вот она – настоящая слава. Но вот стоять, правда, было не очень. Девочки, под те же звуки, отбиваемые барабанными палочками, отправлялись отдыхать. А я, как истукан, стоял на всеобщем обозрении, слушая отчёты и планы дружины на будущий год. А за окном уже щебетали птахи, а солнечные зайчики, прыгая по лицу, щекотали нос. И приходилось часто смаргивать, а перед глазами они – тянущиеся носочки в гольфах и красные пилотки.