Но ударения! Вы давно читали орфографический словарь? Комик, гастролирующий с программой правильных ударений, мог бы собирать стадионы. Знаете, что правильно говорить апострОф, а не апостроф? Растру́б, а не ра́струб? И вот, внимание, барабанная дробь… предвосхи́тить. Предвосхи́тить, Карл!
Грех орфографической ошибки тяжек. И как бы мы ни морщились – какая разница, сколько «н», в конце концов? – мы полезем в словарь, спросим, а то и вовсе употребим синоним («Придет или прийдет? Черт… Приедет!» Я всегда так делаю). Доказательство неграмотности остается в письме навсегда. Но звук… Оговорился, простите. Почти никакого ущерба для репутации. Народ, носитель языка, куда честнее в употреблении этого языка в речи, чем на письме.
Я уже почти перестал подпрыгивать, когда ведущие на радио говорят «по среда́м» и «о де́ньгах». Но предвосхи́тить… А ведь таких орфоэпических мертвецов – легион (или, может, ле́гион?): жерло́, исче́рпать, бесо́вщина, ворожея́, зна́мение…
Меня одного смущает, что люди так не говорят? Язык – вещь живая, гибкая, и задача филологов – следить за его изменениями и отражать их в своих как бы правилах. Может быть, кто-нибудь уже заберется к ним в башню и расскажет, как на самом деле надо говорить? Я не иностранец, не носитель редкого наречия, родился и живу, простите, в столице русскоязычного мира и даже не на окраине. Я знаю, как надо правильно говорить, я чувствую это. Доказать не могу, но и составители орфографического словаря – едва ли.
Генри Торо считал, что истинный патриот должен бороться с законами, которые считает несправедливыми, и не подчиняться им. Так вот, друзья мои, я знаю, как по закону нужно ставить ударение в словосочетании «о дЕньгах». И я сознательно ему не подчиняюсь. Я буду говорить «о деньга́х». А также «по сре́дам», «апо́строф», «бредо́вый», «же́рло» и «моза́ичный». Дальше буквы «м» в уголовном кодексе ударений я не пошел, потому что на меня напала икота от смеха.
Только проработав пятнадцать лет журналистом, я смог преодолеть свой комплекс гуманитарного неуча, набраться смелости и заявить: «Слышь ты, Розенталь-Хренинталь! Или кто там у вас главный? Харэ меня поправлять! Засуньте свой апостро́ф себе в жерло́! Я буду ударять по словам туда, куда считаю нужным!»
Вот такая у меня гражданско-лингвистическая позиция. В следующий раз мы поговорим о производителях запятых и о том, как они зарабатывают на нашем слепом подчинении бессмысленным правилам.
Post Scriptum
У каждого веселого человека где-то глубоко внутри живет печаль. Чаще всего ее не видно при первом осмотре, но она обязательно проявится рано или поздно. Мы не хотели обманывать читателей и сразу предъявили имеющуюся в каждом из нас вселенскую грусть. Она в последующих трех рассказах. Совершенно необязательно их читать, но мы не могли вас не предупредить.
Александр ЦыпкинТоматный сокПовесть о женщине из другого времени
Я нечасто видел слезы моих друзей. Мальчики ведь плачут в одиночестве или перед девочками (футболисты не в счет, им все можно). При других мальчиках мы плачем редко, и только когда уж совсем плохо.
Тем острее врезались в память слезы моего друга, внезапно появившиеся в его глазах, когда мы ехали в Москву и я налил себе томатный сок.
Теперь перейдем к изложению сути дела, веселой и поучительной.
В юности у меня было много разных компаний, они переплетались телами или делами. Молодые души жили, словно в блендере. Постоянно появлялись и исчезали новые люди. Одним из них, взявшихся из ниоткуда, был Семен. Разгильдяй из хорошей ленинградской семьи. То и другое было обязательным условием попадания в наш социум. Не сказать, чтобы мы иных «не брали», отнюдь, просто наши пути не пересекались. В девяностые разгильдяи из плохих семей уходили в ОПГ либо просто скользили по пролетарской наклонной, а НЕразгильдяи из хороших семей либо создавали бизнесы, либо скользили по научной наклонной, кстати, чаще всего в том же финансовом направлении, что и пролетарии.
Мы же, этакая позолоченная молодежь, прожигали жизнь, зная, что генетика и семейные запасы never let us dowń[1]. Семен, надо сказать, пытался что-то делать: работал переводчиком, приторговывал какими-то золотыми изделиями, иногда «бомбил» на отцовской машине. Он был очень старательным, честным и сострадающим, что в те времена едва ли было конкурентным преимуществом. Помню, сколько мы ни занимались извозом, обязательно находились пассажиры, с которыми Сеня разговорится и денег потом не возьмет. И еще он был очень привязан к родне, с которой познакомил и меня. Семьи у нас были похожи.
Молодые родители, тщетно пытавшиеся найти себя в лихом постсоциализме, и старшее поколение, чья роль вырастала неизмеримо в смутное время распада СССР. Эти стальные люди, родившиеся в России в начале ХХ века и выжившие в его кровавых водах, стали несущими стенами в каждой семье. Они справедливо считали, что внуков доверять детям нельзя, так как ребенок не может воспитать ребенка. В итоге в семье чаще всего оказывались бабушки/дедушки и два поколения одинаково неразумных детей.
Бабушку Семена звали Лидия Львовна. Есть несущие стены, в которых можно прорубить арку, но об Лидию Львовну затупился бы любой перфоратор. В момент нашей встречи ей было к восьмидесяти, ровесница, так сказать, Октября, презиравшая этот самый Октябрь всей душой, но считавшая ниже своего достоинства и разума с ним бороться. Она была аристократка без аристократических корней, хотя и пролетариат, и крестьянство ее генеалогическое древо обошли. В жилах местами виднелись следы Моисея, о чем Лидия Львовна говорила так: «В любом приличном человеке должна быть еврейская кровь, но не больше, чем булки – в котлетах». Она была крепка здоровьем и настолько в здравом уме, что у некоторых это вызывало классовую ненависть.
Час беседы с Лидией Львовной заменял год учебы в университете, если говорить о знаниях энциклопедических, и был бесценен с точки зрения знания жизни. Чувство собственного достоинства соперничало в ней лишь с тяжестью характера и беспощадностью сарказма. Еще она была весьма состоятельна, проживала одна в двухкомнатной квартире на Рылеева и часто уезжала на дачу, что, безусловно, для нас с Семеном было важнее всего остального. Секс в машине нравился не всем, а секс в хорошей квартире – почти всем. Мы с Семеном секс любили, и он отвечал нам взаимностью, посылая различных барышень для кратко- и среднесрочных отношений. Кроме того, Лидия Львовна всегда была источником пропитания, иногда денег и немногим чаще – хорошего коньяка. Она все понимала и считала сей оброк не очень тягостным, к тому же любила внука, а любить она умела. Это, кстати, не все могут себе позволить. Боятся. Бабушка Лида не боялась ничего. Гордая, независимая, с прекрасным вкусом и безупречными манерами, с ухоженными руками, скромными, но дорогими украшениями, она до сих пор является для меня примером того, какой должна быть женщина в любом возрасте.
Цитатник ее можно было бы издавать, но мы, болваны, запомнили не так много:
«Докторская диссертация в голове не дает право женщине эту голову не мыть». Мы с Семеном соглашались.
«Деньги полезны в старости и вредны в юности». Мы с Семеном не соглашались.
«Мужчина не может жить только без той женщины, которая может жить без него». Мы с Семеном не имели четкой позиции.
«Сеня, ты пропал на две недели, этого даже Зощенко себе не позволял» (писатель, я так понимаю, в свое время проявлял к Лидии Львовне интерес).
«Бабушка, а почему ты сама мне не могла позвонить?» – пытался отбояриться Семен.
«Я и Зощенко не навязывалась, а тебе, оболтусу, уж подавно не собираюсь. Тем более, у тебя все равно кончатся деньги, и ты придешь, но будешь чувствовать себя неблагодарной свиньей. Радость не великая, но все же». Семен чуть ли не на руке себе чернилами писал: «позвонить бабушке», но все равно забывал, и его, как и меня, кстати, друзья называли «бабушкозависимый».
«Я знаю, что здесь происходит, когда меня нет, но, если я хоть раз обнаружу этому доказательства, ваш дом свиданий закроется на бесконечное проветривание». Именно у Лидии Львовны я обрел навыки высококлассной уборщицы. Потеря такого будуара была бы для нас катастрофой.
«Значит, так. В этой квартире единовременно может находиться только одна кроличья пара. Моя комната неприкосновенна. И кстати, запомните еще вот что: судя по вашему поведению, в зрелом возрасте у вас будут сложности с верностью. Так вот, спать с любовницей на кровати жены может только вконец опустившийся неудачник. Считайте, что моя кровать – это ваше будущее семейное ложе». Семен при своем полном разгильдяйстве и цинизме защищал бабушкину комнату, как деньги – от хулиганов, то есть всеми возможными способами. Эта принципиальность стоила ему дружбы с одним товарищем, но внушила уважение всем оставшимся.
«Сеня, единственное, что ты должен беречь, – это здоровье. Болеть дорого, и, поверь мне, денег у тебя не будет никогда». Бабушка не ошиблась. К сожалению…
«Сеня становится похож лицом на мать, а характером на отца. Лучше бы наоборот». Эту фразу Лидия Львовна произнесла в присутствии обоих родителей Семена. Тетя Лена взглядом прожгла свекровь насквозь. Дядя Леша флегматично поинтересовался: «А чем тебе Ленкино лицо не нравится?» – и стал разглядывать жену, как будто и правда засомневался. Проезд по его характеру остался незамеченным. «Ленино лицо мне очень нравится, но оно совершенно не идет мужчине, как и твой характер», – Лидия Львовна либо и правда имела в виду то, что сказала, либо пожалела невестку.
«Я с тетей Таней иду в филармонию. С ней будет ее внучка. Прекрасная девушка, ты можешь меня встретить и познакомиться с ней. Мне кажется, она захочет подобрать тебя, когда ты будешь никому не нужен». Внучка тети Тани подобрала другого. И как подобрала!
«Хорошая невестка – бывшая невестка». Вместе со свидетельством о разводе бывшие жены Сениного отца получали уведомление о наконец свалившейся на них любви уже бывшей свекрови.