да не настанет. Наблюдая за людьми, могу сказать, что даже люди понимающие склонны проводить свою жизнь, строя расчёты на мирское будущее. Но разве человек, бегущий от огня, скажет ему: «Подожди!»? Чтобы спасти жизнь, он побежит со всех ног — позабыв про стыд и пожитки. Разве смерть будет ждать? Она настигает быстрее огня и воды, от неё не убежать. Когда она приходит, тебе уже не до того, что так тяжело оставить: престарелых родителей, малых детей, господина, привязанность к людям.
Преподобный Дзёсин из обители Синдзё был большим мудрецом. Обожал он сладкий картофель и ел его много. Во время проповеди ставил перед собой здоровенную чашу с наложенной горкой картошкой — читал писания и одновременно ел. Когда болел, затворялся на неделю или две, запасался отборной картошкой, поглощал больше обычного — все болезни так вылечивал. Другим же ни картошинки не давал, сам всё ел.
Дзёсин был очень беден, но когда его наставник находился при смерти, он отказал ему двести тысяч медных монет и свою келью. Дзёсин продал келью за сто тысяч и решил все свои триста тысяч потратить на картошку. Он передал деньги одному столичному человеку, и тот доставлял ему картошку партиями стоимостью по десять тысяч монет. Теперь Дзёсин ел картошки сколько его душе угодно. На другие нужды денег не тратил, но они всё равно кончились. Люди говорили: «Чтобы бедняк все свои деньги вот так вот запросто проел… Нет, он действительно человек святой».
Однажды Дзёсин повстречал некоего монаха и прозвал его «Белой тыквой». Люди спросили преподобного: «А что это за штука такая?» — «А я и сам не знаю. Только монах всё равно на неё похож», — отвечал Дзёсин.
Дзёсин других людей во всём превосходил — он был красивее и сильнее остальных. Ел он тоже больше всех. В каллиграфии, учении и красноречии равных ему не было. В школе, к которой он принадлежал, его считали настоящим светочем, а потому и в самом храме его уважали. Но только пользовался он славой чудака, поступал, как ему заблагорассудится, других не слушал. Когда после окончания службы наступало время трапезы, он других не дожидался — как только ему самому еду поставят, сразу за неё и принимался. Когда же считал, что ему уже пора, тут же вставал и уходил. Установленных часов для вкушения пищи тоже не соблюдал. Захочется ему поесть — вот и поест, не разбирая дня и ночи. А если спать захочет — идёт к себе и днём спит. По какому бы важному делу к нему не пришли, ни за что не выходит. А как проснётся, мог целыми ночами бодрствовать. С сердцем чистым вокруг бродит да стихи распевает. В общем, был он человек необычный, но люди его всё равно любили, всё ему позволяли. А всё оттого, что добродетельности имелось в нём с избытком.
По случаю рождения принца или принцессы сбрасывать котелок с крыши дворца вовсе не обязательно. Этот обряд проводят лишь когда задерживается высочайший послед. Если же этого не случается, котелок с крыши не сбрасывают. Обряд этот придумали люди низкие, происхождение его неизвестно. Котелки заказывают в селе Охара — Большой Живот. На картине, имеющейся в сокровищнице, где хранятся разные старинные вещи, изображены подлые люди, которые сбрасывают котелок с крыши дома, где только что родился ребёнок.
Когда монашествующая принцесса крови Энсэй пребывала в летах малых, она попросила некого человека, отправлявшегося во дворец отрёкшегося государя Госага, передать ему послание, где имелось следующее стихотворение:
Пусть знаки письма моего —
Знаки краткие, прямые,
Как рога у быка, знаки
Волнистые — напомнят
Тебе обо мне.
Принцесса хотела сказать, как она тоскует по отцу.
Призывать воинов во дворец на время проведения обрядов второй недели нового года, когда служба проводится настоятелем храма Тодзи, было решено после того, как однажды в это время во дворец проник вор. С тех пор и стали выставлять охрану. Однако поскольку от этого обряда зависит, каким будет весь год, использование военных чинов не сулит стране спокойствия.
Некий человек заявил: «Пять шнуров на повозке — вовсе не привилегия самых высокопоставленных чинов. Вполне достаточно, если человек достиг самого высокого положения, которое позволяет ему рождение».
Головные уборы придворных стали в последнее время много выше. А потому людям, которые используют для их хранения старые шляпные коробки, приходится наращивать их.
Как-то раз канцлер Фудзивара Иэхира призвал сокольничего Симоцукэно Такэкацу и велел тому привязать пару битых фазанов к цветущей ветке сливы — чтобы можно было послать их в подарок. Тот отвечал: «Мне неизвестно, как следует привязывать птицу к сливовой ветке. А здесь этих фазанов пара». К кому только, включая кухонных людей, не обращался Иэхира за советом — всё было напрасно. Тогда он сказал Такэкацу: «Привяжи так, как найдёшь нужным». Такэкацу привязал одного фазана к голой сливовой ветке и преподнёс Иэхира с такими словами: «Если уж привязывать птицу к ветке какого-нибудь дерева, например сливы, лучше сделать это тогда, когда бутоны только набухли или когда цветы уже осыпались. Можно использовать и ветку сосны. Берут ветку в шесть или семь пястей, потом косо обрезают её на пять пальцев. К середине ветки привязывают птицу. Можно привязывать фазана за шею, а можно за ноги. Узел на ветке завязывают в двух местах, используют целые плети глицинии. Расстояние между узлами делать по размаху крыльев, концы глицинии должны торчать, как рога у бычка. В то утро, когда выпадет первый снег, ветку положить на плечо и почтительно войти через средние ворота. Идти следует по каменной вымостке рядом с дворцом, стараясь не испортить следами снег. Надрав пуха, разбросать его, а самого фазана повесить на перила. Когда тебе пожалуют платье, повесить его на плечо, совершить поклон и удалиться. Если снега не выпало столько, чтобы он скрыл носки обуви, подношение фазана не производится. Разбрасывание пуха обозначает, что фазана добыл государев сокол, который и разметал перья».
Непонятно, отчего сокольничий отказался привязывать фазанов к цветущей ветке сливы. Вот ведь и в «Рассказах из Исэ» говорится о том, что в девятую луну некто привязал фазана к искусственной ветке сливы и послал её со стихами:
Цветы, что сорвать
Повелел господин мой
В подарок ему,
Время не тронет,
Не увянут они.
В общем, получается, что и в искусственных цветах беды никакой нет.
«Рассказы из Исэ» («Исэ моногатари») — собрание рассказов (начало X в.) о происхождении стихов, приписываемых поэту Аривара Нарихира.
В святилищах Ивамото и Хасимото, что в Камо, поклоняются стихотворцам Аривара Нарихира и Фудзивара Санэката. Однако люди всё время путают, кого в каком святилище почитают. Как-то раз я отправился в Камо, окликнул престарелого священника и стал его расспрашивать.
Тот сказал: «Слышал я, что святилище, посвящённое Санэката, стоит там, где в ручье является его образ. Значит, позволительно думать, что именно ему посвящено святилище Хасимото — ведь оно ближе к воде. Дзиэн, которого прозвали „монахом из Ёсимидзу“, сложил такое стихотворение:
Тот добрый человек,
Что жил давно,
Любил луну
И цвет вишнёвый, —
Здесь лежит.
А ведь эта песня относится к святилищу Ивамото. Впрочем, наверняка найдутся люди более сведущие, чем я», — произнёс священник, произведя на меня неизгладимое впечатление изысканностью своих речей.
Дама по имени Коноэ, которая находилась в услужении у монашествующей принцессы Имадэгава и оставила множество стихов в императорских собраниях, в свои молодые годы имела обыкновение сочинять цепочки по сто стихотворений и записывать их тушью, разведённой водой из ручья, протекающего возле двух святилищ, которым она и преподносила стихи. Слава её была весьма громка, многие песни передавались из уст в уста. Она писала и превосходные китайские стихи и предисловия к поэтическим сборникам.
На острове Цукуси жил некий судья, который верил, что редька — наилучшее снадобье от любой хвори. Многие годы он съедал за завтраком две варёных редьки. И вот однажды, улучив час, когда никого в присутственном доме не было, его окружили враги.
И тут вдруг из дома выскочили два воина и стали сражаться с врагами не щадя живота своего. Когда они рассеяли всех врагов, судья в удивлении произнёс: «Я вас не знаю, но вы сражались так смело! Что вы за люди?» — «Мы — те редьки, которые ты съедал за завтраком в течение долгих лет». Сказав так, воины исчезли.
Вот ведь оно как: поверь всем сердцем хоть в редьку, всё равно воздастся.
Святой Сёся чтением «Сутры лотоса» накопил заслуги многие, а все чувства его пребывали в чистоте. Как-то раз отправился он в дорогу и остановился на ночлег на постоялом дворе. Где-то рядом варились бобы на огне из сушёных стручков. И тут святой услышал разговор бобов и стручков. Бобы с бульканьем говорили: «Как жестоко, что вы, стручки, с которыми мы жили бок о бок, так жестоко обращаетесь с нами!» Стручки с треском отвечали: «Разве мы хотим этого? Разве нам самим хочется сгореть в огне и мучениях? Но что мы можем поделать? Не гневайтесь на нас».
Во время годов Гэнъо после обряда поставления государя на престол во дворце Сэйсёдо должно было состояться представление. Это было уже после того, как похитили знаменитую лютню «Тайна». Фудзивара Канэсуэ, прозванный Хризантемовым Министром за свою любовь к этим цветам, уже занял своё место, держа в руках лютню «Скакун». И тут один колок вдруг отвалился. Тогда Канэсуэ достал из-за пазухи рисовый клей и поставил колок на место. Пока подносили приношения божествам, клей высох, и всё обошлось.