Чем ближе подъезжали к цели маршрута, тем менее общительным становился Ланевский. Он явно тревожился и не имел ни малейшего представления, чем закончится наша поездка. Я, признаться, тоже, но для меня это стало уже практически нормальным состоянием — так привык к неопределенности и сюрпризам за последние недели. Но стоило въехать на территорию Толикова поместья, как опасения пробили броню фальшивой уверенности. «Здесь нам кушать не дадут!» — грустно, но убежденно заявил внутренний фаталист голосом Бомбы из «ДМБ».
Уважаемые читатели!
Не забывайте подписываться на страницу книги!
За комментарии и «сердечки» — отдельная благодарность от автора и героев!
Приятного чтения!
Глава 16Проклятый старый дом. Помощь предков
К воротам подъехали через вековую дубраву, от которой прямо веяло спокойствием и умиротворением. Это тебе не мутный ельник, где каждая вторая лесина, узлом завязанная, так и норовит или щеку оцарапать, или глаз выколоть. Дубы — деревья хорошие. Не знаю, почему, но проезжая по аллее на Роллс Ройсе я чувствовал их мудрую силу и какое-то предостережение, что ли? Но рассудительностью и опытом для того, чтобы внять ему, явно не обладал. А вот предчувствие ощущал какое-то странное, сдвоенное. Как будто странный острый привкус неизбежной смертельной опасности и мятно-медовое предвкушение чего-то очень хорошего, чуть отдающее донником и ландышем. Не знаю, как объяснить.
Глухие ворота темного металла, с причудливыми вензелями, богато, но как-то излишне украшенные всякой кованиной, разошлись в стороны и перед капотом раскинулся парк. Но если там, где проходил раут, он был светлым, просторным и воздушным, то здесь — наоборот. Какие-то невнятные деревья и кусты, росшие, казалось, без всякой логики и порядка. Темные углы, сырость и полумрак, как в классических английских ужасах. Вспомнились По и Лавкрафт. Легче от этого не стало совершенно. Половина, если не больше, деревьев стояли сухими, на некоторых даже коры не было. Изломанные ветви тянулись вверх, словно проклиная уходящее солнце и славя наступающую тьму.
Машина остановилась возле колоннады с высокой мраморной лестницей. Старые ступени были во многих местах выщерблены и стерты. Странное жилище у банкира, уверен, этот явно мог бы и получше выбрать. Сам дворец и правый флигель таращились в парк черными глазницами окон, и света не было ни в одном из них. Лишь левое крыло, странно большое, несимметричное, было освещено и снаружи и изнутри. По ступеням спускалась женщина в черном балахоне до пят и откинутом капюшоне. Рыжая, с заметной сединой. Лорд, ерзавший по дорогой коже сидений всю дорогу от ворот, посмотрел на меня и во взгляде читалось ясное: «я передумал, мне пора!».
— Спокойно, Серега. Бог не выдаст, — уверенно сказал я. Рыжая в это время дернулась и внимательно уставилась в тонированное стекло Роллс Ройса. Точно в то место, за которым были мои глаза, изучавшие ее без всякой охоты, скорее по необходимости и привычке стелить соломку заранее и везде, где можно и нельзя. Эту даму я, пожалуй, обернул бы в солому всю целиком, с ног до головы. Да и подпалил бы, недолго думая.
— Темной ночи, гости долгожданные! — чуть нараспев протянула она, стоило нам с Лордом выбраться из машины. На место отъезжавшего английского шедевра тут же въехал двухсотый, откуда выскочили Леха и еще два парня, вставшие шагах в четырех от нас с Ланевским.
— Здравствуйте, — вежливо ответил я рыжей. — Неужели мы перепутали время и задержались, заставив хозяина ждать?
— Хозяин наш может ждать сколько угодно. И прибыли вы точно в назначенное время. А вот ждали мы вас долго, до-о-олго, — в ее голосе мне послышалась угроза и скользящее призрачное безумие. Вечер, который обещал быть непростым, становился откровенно неприятным. Лорда как заморозили — он не отрываясь смотрел в блекло-зеленые глаза на бледном лице, абсолютно лишенном веснушек, этого чудесного солнечного украшения рыжих, — я провожу вас в зал к гостям, молодые люди. Псов оставьте во дворе.
Эта фраза была сказана абсолютно ровно, без малейшего наигрыша. В каком же мире жила эта странная дама? Я повел правой кистью параллельно земле, давая Лехе понять, что пока дальше мы сами. Поднимаясь по старинным ступеням, подумал, что строить дом со входом, смотрящим на закат, в старину стали бы немногие. И это позитива тоже не добавило. Как и четыре висящих на фасаде пулемета, явно управлявшихся автоматикой откуда-то изнутри. С удовольствием послушал бы сейчас совета внутреннего скептика, но тот наотрез отказался даже выходить из машины. Реалист же молчал и разглядывал лепнину на колоннах и стенах. И сцены, запечатленные в камне, одинаково не нравились нам обоим. Ланевский плелся чуть позади, явно проклиная про себя тот день, когда решил иметь со мной дела. В который раз уже.
Левый флигель был украшен лепниной даже гуще, чем кованые ворота. В сумерках фигурки не ней, казалось, шевелились. Но это были не движения актеров или кукол. На ум приходило постоянное перемещение сплетенных длинных холодных змеиных тел в клубке. Или суета каких-то крупных и опасных насекомых в рое. Похоже, в этот раз я ошибся и с местом, и со временем, где мне следовало бы находиться. Оставалось надеяться, что не фатально.
Рыжая подошла к высоким двойным дверям, на бронзовых петлях и дереве которых были видны странные узоры, напоминавшие руны.
Врата отворились со скрипом, от которого Лорд сбился с шага, а у меня встала дыбом шерсть на загривке. Во мраке полутемного холла скорее угадывались, чем были по-настоящему видны, большие картины в тяжелых рамах на стенах. Крупная, явно старинная мебель. И канделябры в форме сухих веток неведомых деревьев. Ни света, ни огня здесь не было. Рыжая смотрелась впотьмах органично и угрожающе, чернота вокруг обнимала ее, как родную, стирая, казалось, грани между собой и ее черным балахоном. Подумалось, что провожатая сейчас накинет капюшон — и пропадёт вовсе, и лишь эхо безумного смеха, визга и шепота будет биться о своды и стены сумасшедшим нетопырем. А еще подумалось, что выйти отсюда нам не дадут.
Вслед за мрачным холлом открылся полутемный коридор, длиной шагов в полсотни. На стенах тоже висели картины с сюжетами — один гаже другого. Ведьма ускорила шаг, не давая задержаться и рассмотреть холсты и доски поближе. Хотя и желания особенно не было. Ланевский уперся было глазами в мозаику пола, но разглядел, как и я чуть раньше, повторяющийся завораживающий узор из треугольников и шестерок, собранных по три, судорожно вдохнул и зашагал шире. К матово-черным третьим воротам, покрытым густой вязью красных символов, знать о значении которых подсознательно не хотелось, мы едва ли не подбежали. Рыжая торжественно развела створки, не издавшие ни звука.
Вслед за ней в зал вошли и мы. Помещение было приличных размеров, побольше школьного спортзала, пожалуй. Больше в помещении приличного не было ровным счетом ничего.
Вдоль стен стояли люди в таких же балахонах. Справа — женщины, слева — мужчины. Часть из них была в накинутых капюшонах. Дальше от нас, у противоположной от входа стены, стояли на коленях люди без одежды. Некоторые были связаны. Картины и убранство зала не оставляли сомнений в его профильной культовой направленности с выраженным срамным подтекстом. Ланевский шумно вздохнул и судорожно поправил бабочку, словно та начала душить его. Я ждал. Терпение таяло стремительно.
— Дмитрий, приветствую! О, и Сережа с тобой! Очень хорошо! Как раз все вместе разом и обсудим! — банкир появился откуда-то сбоку, к счастью одетый. Но, к несчастью, одетый тематически. Его вид в кожаной сбруе, плаще с алой подкладкой и ботинках, украшенных пряжками и молниями, чуть ли не тех же, в каких он был на памятном круизе, вызывал во мне отчуждение, граничащее с отвращением. А взгляд масляно-горящих глаз эмоции только усиливал. У человека в своем уме, не расширенном и не обуженном специальными препаратами, таких глаз быть не могло по определению.
— Прошу, не стесняйтесь! В моем доме все создано для раскрепощения и удовольствия, — ворковал он, подходя ближе. А я думал о том, что вряд ли вспомню про глушилку в ремне и про весь свой небезупречный план дальнейших действий, рискни он протянуть ко мне руку. Видимо, это было как-то заметно со стороны, поэтому кожаный Толя остановился не доходя. Там, где я даже ногой бы до него не дотянулся. Очень верное управленческое решение с его стороны.
Махнув рукой, эдак легко, по-королевски, он подозвал девушку с подносом. Из одежды на ней был только строгий ошейник и какие-то эрзац-кандалы на запястьях и щиколотках. Судя по состоянию кожи — бижутерия была не декоративная, а функциональная. А судя по выражению лица и глаз, осанке и мелкой дрожи — работала она тут вряд ли за деньги или из любви к новым неизведанным ощущениям. Я мог, конечно, ошибаться, но красные глаза рабыни молили о помощи. Нет, уйти отсюда, не учинив бардака я определенно не смогу. На подносе стояли бокалы с красным вином. Или не с ним, но проверять не хотелось ни в коем случае.
— Не стесняйтесь, прошу вас! Дима, Сережа, угощайтесь! Мой дом — ваш дом, — настаивал банкир, не меняя фальшиво-гостеприимного тона и выражения лица. Оно было даже не приторным, я не знал, каким словом вообще можно было охарактеризовать то, что видел. Зрачки Анатолия были крошечными, хотя яркого света не было и в помине. Белки глаз покрывала густая красная сетка капилляров. Банкир явно был не в себе.
— Нет, — произнес я, и собственный голос снова удивил меня. Он был ожидаемо глуше, чем обычно, но это понятно — всегда при нервотрепке словно «забивались» связки, и голос садился. Но в этот раз он был значительно ниже и глубже обычного, словно вместо меня отказали банкиру минимум три Пети Глыбы.
— Что значит — «нет»? — изумление его было вполне искренним и объяснимым. Как такое вообще может быть, чтобы ему, хозяину всего вокруг, смели отказывать?
— Это — не мой дом. Есть и пить мы здесь тоже ничего не станем. Говори, зачем звал? — меня не покидало ощущение, что слова, вылетавшие из моего рта, говорил кто-то другой. Тот, кто мог себе позволить не бояться всесильного финансиста, экономиста и черт знает кого еще.