— Рано помирать, внучок, — раздался голос, звучавший, кажется, отовсюду. Ну уж точно не в моей голове. Она, наверное, между Лордом и Федором лежала сейчас, там, где и оставил. Поди, остыла уже.
— Не о том думаешь, Дима. Думай, как возвращаться будешь, пока дорогу назад не позабыл! — вот нудный дед, помереть нормально не даст! Сознание пыталось собраться с мыслями, как бы по-дурацки это не звучало. В прошлый раз из плена шамана меня спасла ярость. В этот раз она, видимо, наоборот меня сюда определила. Поди знай, как возвращаться? Стоп, а чего бы не спросить у общительного голоса? Он-то, чую, знает.
— Знаю. Спрашивай, — предложила Вселенная вокруг.
— Кто ты? — да, в этот раз мой талант на оригинальные вопросы определенно подкачал.
— То сейчас не важно, кто я. Важно — кто ты? — о, Боги, только конкурса по логике, софистике и ораторскому искусству мне прямо сейчас и не доставало. Логику вообще с первого курса не люблю — ее препод вел неприятный. И, видимо, не довёл. Хотя, по мне и так это заметно. Но надо хотя бы с чем-то определиться. Пространство или время, например, вполне подойдут. Если Вселенная перестанет отвечать вопросом на вопрос, как последний… Чапаев.
— Внук Божий — огонь под кожей, — на автомате ответил я.
— Правду говоришь. Мало кто в твое время это умеет и может. Да и не хочет почти никто. А всё на жизнь жалятся: жизнь, мол, паскудная пошла. Какую заслужили — та и есть, — наднебесная ширь начинала брюзжать, но была права.
— Я так не хочу! — и именно об этом была мысль совсем, кажется, недавно.
— Воля в тебе есть, это хорошо. Сила есть, пусть и малая пока. Ещё лучше. Опыт и мудрость придут с годами, коли Боги так велят. А как хочешь, коли «не так»? — в бесплотном голосе прорезался интерес.
— Честно хочу. И сам — и люди вокруг, — хорошая привычка говорить правду, паузы перед ответом не было ни малейшей.
— Добрый ответ, достойный. Видать, потому и довелось тебе единому за много веков подняться сюда, — после одобрения послышалась торжественность.
— А «сюда» — это куда? — второй мой вопрос в диалоге со Вселенной тоже новизной не блистал.
— Здесь — твои небеса, Волк. Здесь все предки твои, кто Честь и Правду не порушил, — так, стало яснее, но не сильно. Только вопросов прибавилось.
— Ирий? — о да, я могу быть настойчивым и даже нудным.
— По-всякому звали, по-всякому будут звать. Есть Небо. Оно одно. И есть небеса — свои для каждого. Это — твои, — ладно, это тоже ответ.
— А где ты жил, пока… пока не поднялся сюда? — ну а вдруг ответит?
— А вон, глянь-ка, — набежавшие было под нами облака раздуло порывом ветра, и стало видно, как лес чуть движется вправо. Было похоже, что я смотрю на Землю с орбитальной станции, только орбита какая-то низкая — континент целиком не виден, и края-изгиба глобуса не видать. Ладно, не со станции тогда, а, к примеру, с дирижабля. Господи, да что ж за ахинея в голову лезет⁈ А голос продолжал:
— Видишь, река внизу блестит? А там, гляди, и вторая к ней. Вот там-то, где Полота с Двиной встречаются, я и жил-был, — это было не эхо легкой грусти, а отзвук доброй памяти.
— Знатные места, приметные, памятные, — я принял напевный тон беседы не нарочно, как-то само так вышло, — а когда София белокаменная под синим небом над зелеными холмами в воду текущую смотрится — душа поет, на нее глядючи…
— Душевно сказал… Никак бывал там?, — голос предка стал звучать с интересом, насколько это определение может быть применимо к звуку Вселенной.
— Да, довелось. Красота — не передать. По весне были, на майских праздниках. Синь да зелень кругом, и на горочке красавица София, как невестушка стоит, — я будто наяву видел собор над рекой.
— Истинно так. В мои годы иначе выглядела, но правду говоришь, как невеста.
— И камень Борисов перед ней на холме лежал, к реке ближе, — я словно продолжал смотреть на панораму холма над Западной Двиной.
— Да не Борисов он! — голос звучал не зло и не расстроенно, а, скорее, с некоторой досадой, — один дурак сказал — остальные, что сороки не бугру, подхватили да дальше понесли не глядя. Борис, как имя при крещении сменил, так и на камнях тех крестов нарубить велел. А сами-то валуны стародавние, еще Рёнгвальдом Достославным по землям его расставлены были. Брата-то дедова, как народился, Рогволдом в его его честь и назвали.
Я ошалело разинул рот. Точнее, разинул бы. Если бы у меня тут он был.
Мысли зашуршали, перебирая карточки родословной, которую я пытался собирать своими силам, без специально обученных платных людей, на которых у меня тогда не было денег. То, что русские Волковы пошли от белорусских Волков-Леоновичей, я достоверно знал от бабушки. Откуда пошли Волки-Леоновичи не знал, казалось, никто. Кроме голоса небес моих предков, который только что популярно объяснил мне, на пальцах буквально показал все недостающие звенья моей завиральной теории происхождения. Брат деда — Рогволд Всеславич, крещен Борисом, сын самого Всеслава Полоцкого! Сам дед тогда, выходит, Ростислав которого родня вместе со всеми братьями и их детьми при сваре за киевский престол погрузила на ладьи и отправила подлечиться в Византию, облегченно плюнув вслед. Отец — Даниил, а по-старому — Давило Полоцкий…
— Вит⁈ — сказать, что я был поражен и изумлен сверх всякой меры — значит, стыдливо промолчать. Даже когда окончательно понял, сколько денег выиграл — охренел меньше гораздо. — Или правильнее Роман?
— Романом матушка брата назвала. Не копай памяти своей, много сора там. Книжники что в мое время, что в твое, пишут то, за что золотом платят. Потому и правды мало — ее при злате всегда крохи редкие. Вит, верно ты сказал, — подтвердили небеса.
Мать моя волшебница, как говорил один известный в моем времени артист, сценарист и в прошлом — священнослужитель. Это же сам Вит Полоцкий! А я был прав, придумав вести род от самого Всеслава Чародея! Нет, это все, конечно, могло быть достоверной галлюцинацией, вызванной кислородным голоданием перед смертью, или ведьминым порошком. Да и пес с ним! Зато оно было, и было одним из ярчайших впечатлений за всю мою жизнь. Жалко только, что последним.
— Не смей помирать прежде смерти! — грянуло вокруг. Казалось, вся Вселенная задрожала от этого, нового голоса. И он был гораздо мощнее Старого Волка.
Глава 17С небес на землю. Реанимация. Хорошие новости
Я одновременно распахнул глаза и рот, стараясь вдохнуть как можно больше воздуха, но закашлялся и поразился, глядя на веер красно-коричневых брызг и ошметков, вылетевших с кашлем наружу. Еще сильнее обалдели Федор и Серега: одному я заплевал маску и форму, второму — всю морду и половину смокинга и сорочки. А цепочка взаимных удивлений продолжалась: буквально откинув левой рукой Лорда себе за спину, эрудит и умница направил на меня толстый глушитель своего короткого автомата. Я смотрел в глаза Федору, он — мне, а Ланевский, пытаясь проморгаться, переводил взгляд с одного на другого. Лица были у всех сложные: у Сереги — изумленно-напуганное, у эрудита — удивленно-злое, пытающееся сосредоточиться. И только у меня — привычное, охреневшее, как в день распаковки памятного ларца из клада Андрея Старицкого.
— Убери пушечку. Сделаешь дырку — потом не запломбиру́ешь! — не выдержал я повисшей тишины, в которой было слышно лишь, как с какими-то хриплыми всхлипами пытался запустить в легкие воздух Лорд. Видно, крепко его приложило об умницу.
— Дима? — очень вдумчиво спросил меня Федор, выждав, наверное, целую минуту, не отводя от меня ни глаз, ни ствола.
— Нет, твою мать, Рабиндранат Тагор! — меня начинало чуть подколачивать, как уже бывало, когда воскреснешь. И жрать очень хотелось опять.
— Теперь вижу, что это ты. Ни единого человека, что эти два слова знает и с налету сможет выговорить, кроме тебя, как-то на ум не идет, — он отвел оружие с облегченным, как мне показалось, вздохом.
Тем временем в зал зашел еще один неожиданный гость, тоже в черном камуфляже и с автоматом. Едва ли не бегом подошел к нам и стянул маску, оказавшись Тёмой Головиным.
— Судя по вашим лицам, господа, вы наконец-то взялись за ум и отпинали этого самородка по лицу сапогами? — интеллигентно начал он беседу, в которой слова «отпинали», «самородка» и «лицу» звучали чуть иначе. — Или он вас покусал? Вон, вся харя в кровище. Тогда срочно надо на бешенство анализы сдавать, я вам серьезно говорю! — не врал, говорил серьезно. Но я видел в его постоянно возвращающемся ко мне взгляде уходящую тревогу и занимающее ее место облегчение. Головин снова хотел казаться хуже, чем он был на самом деле. А другом он был верным точно.
— Я думал, что опять тебя не уберёг, — непонятно прохрипел Ланевский. Воздуха, который он со свистом втягивал, хватило только на эту фразу, видимо, потому что сознание он потерял сразу же, едва договорив. Головин и Федор в один голос крикнули: «Врача!», хотя один из парней в масках уже бежал в нашу сторону, передвигая рюкзак со спины на грудь.
Я начал подниматься, держась за протянутые руки мужиков. За их спинами стоял на коленях в луже, прикрытой мокрым плащом, банкир. Заподозрить в нем сейчас какую бы то ни было связь с финансовой элитой не смог бы ни писатель-фантаст, ни безнадежный шизофреник. Рядом с ним замер боец, уперев торец глушителя над ухом, между теменем и виском. От каждого громкого звука Толик тонко, по-бабьи взвизгивал, а лужа, кажется, становилась чуть больше.
Рыжая ведьма стояла у стены, противоположной входу, там, где и застала ее вышибленная направленным взрывом дверь. Из видимого ущерба от влетевшей в нее железной створки я заметил только торчащий, словно выбитый, в сторону мизинец на левой руке. С нее не сводило стволов пятеро бойцов, но страха в Эльзе не было. Страх — свойство разумных существ, а разума в ее глазах я не наблюдал. Безумие и ярость грозили вот-вот выплеснуться через край. В это время я наконец-то принял вертикальное положение. Что-то скользнуло по груди и со звоном упало на каменные плиты пола. Я не смотрел. Мне срочно нужно было перекинуться парой слов с рыжей.