Подумав и решив не подниматься в дом, заварил себе чаю прямо в оставшийся кофе. Сомнительного вкуса вышел напиток, зато бодрил, как удар доской промеж лопаток. За спиной послышались лёгкие шаги. Я повернулся, держа в ладонях чашку, медведем от себя. Надя была одета, умыта, причесана и даже, кажется, с легким макияжем. Когда и успела только. Неужто ведьма?
— Ой, какая прелесть! — Надя всплеснула руками. — Дим, ты что, правда колдун? У меня в детстве была такая же, у бабушки!
— Конечно, колдун. Потомственный. У нас это семейное, я гляжу. И прекращай уже сомневаться в моих словах, — с выражением оскорбленного самолюбия я вскинул нос к облакам.
Надя отпила кофе, глубоко вдохнула, зажмурившись, и едва не макнув нос в содержимое чашки, выдохнула.
— Я думала, убью тебя. То пропал куда-то. То пьяный заявился. То чуть не умер, — я смотрел на неё, пытаясь угадать мысли за любимыми серо-зелёными глазами, гораздо зеленее моих.
— А потом поняла, что фиг тебе. Будешь мучиться и страдать. Никуда я от тебя не денусь, Волков. Потому что я тебя слишком сильно люблю, — выдохнула она последнюю фразу, как самое заветное.
Я забрал чашку с мишкой, поставил возле костра, и крепко обнял её. Свою любимую женщину. Сердце колотилось сумасшедшим отбойным молотком. Никогда больше не буду чай в кофе заваривать.
Надя сбегала в дом и вернулась так, что ни одна дощечка, ни одна петелька не скрипнули. Ну, точно ведьма. С ней вернулись яйца, лук, помидоры и какая-то колбаса в сопровождении сковородки диаметром, кажется, с тележное колесо. Откуда взяла, интересно, и как только дотащила? Я отобрал у жены чугунину и с сомнением попытался соотнести её размеры с моим робким костерком формата «утренний бездымный романтик-лайт на две персоны». Не преуспел, разумеется, и отправился за дополнительным топливом. Очень кстати обнаружившиеся два шамотных кирпича существенно помогли с обустройством места для готовки. Финкой Аркадия Бере, которую я прицепил на ремень ещё в Чкаловском, Надя ловко нарубила ингредиенты, залила их, весело шкворчавших, чуть ли не десятком яиц и устроилась на корточках рядом наблюдать, досадливо морщась от надуваемого время от времени дыма. Я сел возле неё прямо на землю по-турецки, крутя в руках какую-то найденную в дровах щепку. Махнул рукой на любопытный столб дыма, наклонившийся было подглядеть, со словами: «отойди, не мешай». Серо-бело-прозрачный хвост тут же вильнул и наклонился влево, огибая нас. Иногда такое получалось и раньше, до восторженного крика радуя Аню — дым отворачивал и переставал лезть в нос и в глаза, будто по команде. Я скучно объяснял это себе правильным выбором места и удачным совпадением с переменой направления ветра. Конечно же, внутренне тайно надеясь, что это внезапно открывшаяся суперспособность — чего взять с гуманитария, росшего в эпоху комиксов и раннего Диснея?
Надя вскинула брови, проследив, как дымная змея отвернула влево, поднявшись на хвост и огибая нас с уважительным запасом. Я в это время вынул у неё из рук финку и уже начал выреза́ть что-то, не обращая на дым ни малейшего внимания. Он мне, в принципе, и так не особо мешал.
— Ну как есть — колдун, — выдохнула она прямо мне в ухо, обняв и поцеловав в него же, едва не оглушив.
— Ещё какой, — тяжко вздохнул я, словно соглашаясь с неизбежным. И улыбнулся, глядя на счастливые радуги в смеющихся глазах жены.
— Доброе утро! — невесомые, казалось бы, шаги дочери мы оба услышали давно, поэтому когда с трудом, в три приёма открылась дверь на крыльцо, уже ждали выхода домовёнка.
Заспанная и отчаянно лохматая Аня спускалась со ступенек, держа в руке давешнего медведя, едва не послужившего первопричиной крушения репутации самого́ великого и ужасного Михаила Ивановича Второва. Грация у них с утра была относительно сходная, правда, мишка хрестоматийно спускался, пересчитывая все ступеньки затылком. Надя, всплеснув руками, утащила дочь умываться и чистить зубы, о чём тут же сообщили звуки резкого, решительного, но совершенно бесполезного детского протеста. А я ведь предупреждал, что вода холодная.
Из щепки получался забавный толстолапый и лобастый волчонок, сидящий на задних лапах. Портретного сходства, разумеется, не было и в помине, но мне повезло, что дочь родилась с фамильной фантазией, и мои корявые задумки понимала. Надя раньше часто выговаривала мне, что девочке нужны куклы, нарядные платьица и всё в таком духе, а не деревянные игрушки, прибитые к полу. Я, конечно, соглашался с женой, как же иначе? Но коллекция фигурок у Ани никуда не девалась, и взамен потерянных всегда появлялись новые мишки, лисята и белочки. Были даже филин и ворон. А теперь вот и волчонок. Задумавшись, я не заметил, как воровская финка соскользнула с деревяшки и кусанула за палец. Не расстроился ничуть, давно ждал этого. Если нож с характером — ему обязательно надо познакомиться с хозяином именно так, в кругах любителей и даже профессионалов, гордо зовущих себя ножеманами, это поверие очень распространено. А вот то, что к мелкому порезу тут же присосался свежевырезанный волчонок, удивило. Фигурка размером чуть больше спичечного коробка сидела на ладони с довольной мордой, и казалось — того и гляди оближет морду, вскочит и потопает вперевалку на толстых лапах по своим делам. Капелька крови выглядела, как будто высунутый язык. А что, удачно получилось.
— Ой, папа, а это кто, волчонок? — раздался за спиной радостный Анин голос. Значит, фамильная система распознавания кривоватого папиного рукоделия не подвела.
— Да, угадала, молодец, — я погладил дочь по заплетенным косичкам. — Держи. В кармане будешь носить, или на веревочку повесим, чтобы на руке или на шее висел?
— Папа, ты чего? — искренне возмутилась она. — Это же маленький волк! Он на веревке жить не станет, тут же убежит!
Внутренний реалист с самодовольным благодушием и некоторым даже торжеством пробурчал: «Наша кровь, наша!». Скептик, со свойственным ему пессимизмом, предположил: «Всё равно потеряет». Фаталист предсказуемо выдохнул: «Ну, знать судьба такая!».
— А как его зовут? — Аня с интересом разглядывала нового друга.
— Лобо, — уверенно сказал я, вспомнив старый, в далеком детстве читаный рассказ Сетона-Томпсона. Тогда меня, помню, очень удивляло, с какого перепугу канадский писатель назвал волка испанским словом. А ещё я до слёз переживал за него и за Бланку, но дочери рано пока об этом рассказывать.
— Лобо, — тихонько прошептала она на ухо волчонку и погладила осторожно одним пальцем между ушей. — Он сказал, что мы будем дружить! — уверенно и совершенно безапелляционно заявила Аня, заставив жену снова закатить глаза. Ей не всегда нравились наши с дочкой фантазии.
— Вот и здорово! Посмотри, кто ещё проснулся дома, только не шуми. Крадись, как Лобо, — кивнул я в сторону крыльца. Чуть замешкавшись, выбирая, какой рукой держать волка, а какой — медведя, дочь начала медленно скользить в сторону ступенек. «А из девочки выйдет толк!» — уверенно констатировал внутренний реалист, оценив походку.
Проснулись все, а аромат яичницы с колбасой уверенно определил бытие парней, застрявших было в шатком утреннем выборе между сном и явью. А после завтрака сели планировать день. Маму и Надю, как хозяйственных, отрядили на учёт и распределение продуктов питания. Им было виднее со стороны, сколько и за какой срок могут сожрать три мужика. Подключи мы к этому Петю с Антоном — на выходе получили бы двух сытых, довольных и отдувающихся учётчиков, и немного оставшейся еды, преимущественно требующей термической обработки. Всё пригодное они бы точно смолотили. Я бы на их месте и в их возрасте так же бы поступил.
Мы с парнями протопили печку, попутно проведя мастер-класс для сына, который запоминал все эти «архаичные» и «неактуальные», как он выразился, навыки крайне нехотя. Помог Петька, сумевший заинтересовать юное поколение, но в своем, корректном и деликатном ключе: «если бы нас сюда в зиму занесло, а никто бы не умел — сперва бы задницы до звона отморозили, а к утру угорели бы насмерть нахрен!». Эта сентенция враз прибавила актуальности умению топить печь без угрозы не проснуться.
По результатам инвентаризации выходило, что привезенных с собой харчей нам хватит на неделю, если не экономить. Найденных тут — чуть ли не на месяц, но обнаруженные мука, крупа и тревожного вида серые макаронные изделия оптимизма не вызывали. И у нас с собой были в основном консервы, концентраты и сухпай. Выходило хоть и сытно, но грустновато.
— Надо же было забуриться в такую пердь, чтоб давиться тут одними макаронами! — со свойственной возрасту экспрессией резюмировал Антоша, обидно проигнорировав наличествовавшие пока в достатке сыр, хлеб и прочие буженины, которые теперь бережно хранил для нас стильный холодильник «ЗиЛ — Москва». Я оглядел брата и сына внимательно. Да, с таким подходом к выживанию мы далеко не уедем. Видимо, пришла пора применять народную военную мудрость «чем бы воин не был занят — лишь бы воин утомился». Или рано?
— Ты, когда колбасой жареной завтракал, макаронами не сильно подавился? — уточнил я для начала. Но молодежи, уверенной в своей правоте и безнаказанности, можно было начинать тесать кол на голове, железобетонная аргументация уже не спасала.
— Оно всё закончится, и придётся жрать перловку⁈ — возмутился Антон заранее. Интересно, где он успел поесть перловки, чтобы так воспылать к ней ненавистью?
— Так. Выдыхаем. Мы на берегу озера. В дикой тайге. Вокруг ранняя осень. Назови мне три продукта, которые мы тут точно найдем всегда? — ну, постараться-то точно стоило.
Антон запыхтел, скосив глаза на мать в поисках поддержки. Надя обсуждала со свекровью рецепт каких-то пирогов, которые можно было испечь на плите, и участия в сыне не приняла. Я перевел взгляд на дочь, которая аж пританцовывала, подняв руку с зажатым в ней Лобо, и кивнул.
— Грибы и ягоды в лесу, а в озере — рыбка! — выпалила она.
— Со счётом «Три — ноль» победила молодость, — констатировал Петя голосом футбольного комментатора.