— Сам диву даюсь, мать Воро́на, — притворно-тяжко вздохнул я. — Любит разве что?
— Ну только разве что, — улыбнулась княгиня, а вслед за ней и княжна. — Иди собирайся скорее, выезжать уже через час нам. Артём будить не велел, хоть Надежда и оборвала тебе весь телефон. Он очень убедительно ей говорил, что с тобой всё хорошо, просто ты спишь — ни в какую не верит! Говорит, ты наверняка или уже в реанимации, или какому-нибудь дракону глаз на… эмм… на хвост натягиваешь, чтоб поскорее туда загреметь. Хорошо, видать, тебя супруга знает?
— А то! — гордо приосанился я, — лучше всех! Познакомлю вас сегодня, она наверняка общий ужин нам придумала, чтоб разом и новости все узнать, и гостей голодом не морить. Она самая лучшая, добрая, гостеприимная и общительная у меня, не то, что я, пень, — закончил я под смех Ворон.
* Спаць як пшаницу прадауши — спать крепко, «без задних ног» (бел.).
Глава 20Радости встреч. Музыкальная пауза
Синеокая Белоруссия провожала нас со слезами — дождик шёл с неожиданно чистого голубого неба. Я думал, так только летом бывает, когда начинает моросить грибной, а на небе ни туч, ни облаков. Оказалось, поздней осенью тоже случается. Главное, что вылету это никак не мешало. Коровины волновались, что будет ветер, осадки, облачность и всё остальное, заметно боясь лететь. Успокоить их удалось, уверенно сообщив, что отправляться в дорогу в дождь — добрая примета. Почему-то во всём, что нельзя было аргументированно подвергнуть сомнению и требовалось принимать на веру, я оказывался бесспорным авторитетом. Главное — говорить твёрдо, не допуская и тени сомнений ни в голосе, ни на лице. «Воля, чадо. Вот тот пламень, что огонь под кожей разжигает» — вспомнились слова далекого предка. Видимо, именно так оно и работало всегда: тот, кто может поделиться своим огнем — за тем и идут. Данко не даст соврать. Не тот, что «Пасадоваму кольцу я лечу» и «Мой малыш растет не по годам». А тот, что ярко, бодро и с огоньком прогулялся по лесам и болотам. Насмерть.
В салоне самолёта всем нашлось место и дело. Дагмара и Ланевский обсуждали что-то вполголоса, с искренней радостью глядя на Милу, которая не отходила от иллюминатора. Там ей было интересно всё, хоть и немного страшновато. Особенно когда мы поднялись над облаками. Но вид был настолько удачный и величественный, что засмотрелись все. Потом Головин взял Бадму за руку и потянул куда-то в хвост, загадочно пообещав показать, где лежат настоящие парашюты. Из-за едва закрывшейся за ними двери выскочила стюардесса, покачивая головой в неискреннем осуждении, в котором отчетливо читалась искренняя зависть. Я попросил у нее ножик поострее, потому что моя финка осталась в Чипионе, а разжиться чем-то в Могилёве некогда было — то одно, то другое. Еле-еле про лото вспомнил, хорошо, что магазинчик оказался на углу дома, аккурат через площадь перейти, полсотни метров всего. А вот про ножик как-то не подумал.
Стюардесса принесла складной нож известной швейцарской марки, с приметной красной ручкой и крестиком на ней, на блюдце. Видимо, им по правилам не полагалось пассажирам режущие предметы из рук в руки передавать, от греха. Я поблагодарил вежливо и полностью отключился от внешних раздражителей.
Обломок дубовой ветки я поднял аккурат с того места, на котором лежал чёрный вожак стаи тогда, когда мы с пастырем планировали детали убойной вечеринки на кладбище. Как он перекочевал мне в карман — не знаю, не запомнил. И потом как-то тоже не до него было. А стоило оторваться от земли — кольнул, будто в руки попросился. Ножик был под стать бортпроводнице — небольшой, симпатичный, но туповатый. Под её пристальным взглядом я перевернул тарелку, порадовавшись тому, что тут они нормальные, не пластиковые, и подправил-подточил лезвие на круглом бортике дна. Давным-давно бабушка-покойница научила — круглый кант днища не покрыт то ли глазурью, то ли в чём там посуду запекают, поэтому вполне нормально точит, на скорую руку вполне сгодится.
Волчонок получился похожим, но другим — покрупнее и постарше, судя по форме. Первый Лобо был забавный, лобастый и коротколапый. У этого тело и лапы были более вытянутые, и сам он вышел побольше. Поза была та же — сидел на задних лапах, только хвост вроде загибался в другую сторону, если я ничего не путал. Изо всех сил пытался вспомнить в деталях таёжного волчонка, но поручиться за достоверность не мог. Решил, что Аня вряд ли обратит на это внимание. Кольнув палец на левой руке, выдавил красную кляксу на морду фигурке, и оставил стоять на тарелке, посреди стружек, сохнуть. Не покидало ощущение, что годовалый волчонок радостно облизывался.
Стюардесса предложила напитки и закуски, и мы с Ланевскими и бабой Дагой решили попить чаю с пирожными. Подошедшие растрёпанные, но непередаваемо довольные Головины дополнили наш заказ, кажется, всем остальным меню. Ну, раза четыре по крайней мере столик точно приезжал полным, а уезжал пустым. На то, как Бадма накинулась на еду, мы с мужиками смотрели с одинаковой доброжелательностью, только у Лорда в ней проскальзывала неявная опаска, а у Тёмы — стойко держалась явная гордость.
У трапа нас встречал тот же Раулито, что и при первой посадке в Херес-де-ла-Фронтера. За коммуникацию с ним отвечал Головин, который, судя по интонации, был испанцу лучшим другом и близким родственником. Он хохотал, шутил и хлопал аэропорченного работника, и тот отвечал ему полнейшей взаимностью. А когда к разговору подключилась Бадма — это стало напоминать одновременно птичий базар и карнавал в Рио, которых я ни разу не видел. Но наверняка было очень похоже.
Такой же космолёт, на котором мы катались по Москве и Подмосковью, встречал и здесь, только из заднего борта выехали не ступеньки, а пандус, по которому мы вкатили в нутро микроавтобуса кресло бабы Даги. На звёздное небо потолка и экраны на стене со стороны водителя Мила, турист из братской Беларуси, смотрела в точности так, как и моя семья в первый раз — с восторгом, близким к панике, шёпотом рассказывая об увиденном бабушке. Тёма что-то тихо обсуждал с цветком преррий, Ланевский строчил кому-то письма с телефона, я кемарил, сидя ближе всех к выходу.
Дом, у которого нас высадил футуристический транспорт, был мне не знаком. Я закрутил было головой, пытаясь сориентироваться по маяку, насколько далеко нас занесло от гасиенды дона Второва или ресторанчика дона Сальваторе, как вдруг калитка распахнулась, и из нее вылетела Аня, с визгом бросившись ко мне на руки. Технология встречи не менялась: «подхватил — подкинул — поймал — повторил». Вышедший следом Антоша кивнул мне серьёзно, пожал руки Головину и Ланевскому, представился дамам и уточнил, какие вещи тащить в дом в первую очередь. Только что не закурил, а в остальном — вовсе неожиданно по-взрослому выглядел. К тому времени, как дочери надоело болтаться между небом и землей, цепляя косичками длинные иголки пинии, местной разновидности сосны, выгрузились уже все, и машина сдала назад — переулок заканчивался тупичком и был таким узким, что и на легковой-то машине не особенно развернёшься.
Ссадив дочь на землю, я пожал руку и обнял сына. В это время из калитки вышла Надя. Помнится, увидев её, вернувшись с Белой горы, я поразился, как изумительно красиво может выглядеть счастливая любимая женщина. Так вот тогда она, кажется, была ещё не в самой лучшей форме. Бело-голубой сарафан в узорах из каких-то цветов и листьев, босоножки — больше одежды не было, значит, красила жену не она. Наверное, дело опять было в смеющихся радугах глаз и том, что я очень сильно по ней соскучился. Ну и лучи заходящего солнца добавляли романтики, хотя, казалось, куда уж больше. Обняв и поцеловав жену, я понял — наконец-то вернулся.
Во дворе перед домом было какое-то буйство зелени: тропинка трижды огибала стволы приличных деревьев, два из которых были то ли лимонные, то ли апельсиновые, а третье я и вовсе не узнал. Под сводчатыми окнами раскинулись клумбы, выглядевшие так, будто кто-то подорвал цех готовой продукции на лако-красочной фабрике: красные, оранжевые, фиолетовые, желтые и синие цветы густо осыпали кусты. Возле крылечка приютилась сиротского вида грядочка, на которой были вдавлены в бороздки пакетики из-под семян. Я разглядел нарисованные на них укроп, кинзу и петрушку. Ого! Надежда пускала корни с устрашающей скоростью!
Сама хозяйка гордой поступью провела нас вдоль дома, под зелеными арками, опутанными не то плющом, не то диким или даже вполне себе домашним виноградом. Обойдя уютного вида беседочку, украшенную зелеными и фиолетовыми кистями спелых ягод, подошли к столу. Да, жена не подвела. Подвел, вероятно, глазомер. Или неистребимая пока привычка экономить. За тем столом могло усесться, кажется, человек тридцать, а если не растопыривать локти — то и все полсотни. И продовольствием он был заставлен едва ли не полностью.
— Ты как всё это успела, мать? — недоверчиво посмотрел я на Надю.
— В каком смысле? Муж прилетает с друзьями, заранее предупредил, а у меня времени было — вагон, полночи и целый день! — возмущённо обернулась она.
— Нет, я понимаю все эти местные разносолы, но картошка с салом печёная! Буженина! Оливье и селёдка в шубе! «Наполеон» твой я от калитки ещё учуял! Ты вообще не спала, что ли⁈
— Так у меня помощников — полный дом! Аня чистит, Антошка режет. Я сама не заметила, как всё получилось. Не нарадуюсь на них, — и по глазам было видно, что это именно так. Молодцы, дети.
— Ты, Надь, не злись на него! Его опять в командировке контузило, вот и стал заговариваться… Ай! — и стальной Головин натурально айкнул и подскочил, как студентка, потирая бок со стороны Бадмы.
— Бадь, ну ты чего, больно же! — обиженно протянул он.
— Ты про свои контузии помни, а не чужие считай. Забыл, что ли? Муж вернулся живым — дома праздник! Трепло ты, — ответила дочь степного вождя со строгой лаской.
— Я⁈ Да я — самый честный человек в мире! — взвился Тёма. — Мне просто многое рассказывать пока нельзя. Вот сроки выйдут, стану постарше, остепенюсь, перееду в маленький тихий город — и как начну ро́маны писать один за другим буквально!