Энеко смотрел сквозь меня, заново переживая то, что хранила пямять, его и его рода.
— Кто ты, странник? Как ты можешь говорить со мной и слышать меня? Сотни лет никто из моих соплеменников не мог этого, — проведя ладонью по лицу, древний жрец будто вернулся обратно.
— Меня зовут Дмитрий, Энеко. Моя Родина — Россия, страна далеко на севере, где зимой вода становится твёрдой, как камень, а с неба идет снег, — ответил я первое, что пришло на ум.
— Я знаю про дальние края, где с неба падают холодные звезды и укрывают землю до весны, — кивнул он.
— Мой давний предок говорил мне, что власть — как близкое Солнце. Мало кто находит в себе силы устоять перед её жаром. Она выжигает слабое нутро. В памяти моего народа тоже много историй, подобных твоей. И наверняка ещё больше их утеряно в веках или переписано другими словами, меняющими смысл.
— Да, предания умирают. Не тогда, когда в них перестают верить, а тогда, когда их забывают, — согласился он. — Я чувствую, что ты можешь прекратить мой путь. Он был слишком долгим. Помоги мне, Дмитрий!
Я посмотрел в глаза ещё одной душе, потерявшей всё, ради чего стоило жить. Тех, кому он служил, убили на его глазах. Тех, кто направлял его, забыли. Он остался совсем один, не принадлежа ни земеле, ни Небесам, оставшись ветром на пепелище родного дома, среди разорённых могил. Это было страшно.
— На твою долю выпало много бед, Энеко Ариц. Говорят, сильнее всего Боги испытывают тех, кто им дороже. Ты многое потерял, но сохранил веру. Моя Родина богата на поэтов. У вас их звали трубадурами. Один из них сказал: «Будем верить, а вера спасёт». Твой путь завершён, Хранитель. Ты свободен. Мир по дороге! — и я поклонился замершему однорукому жрецу.
Очнулся я на том же самом месте — упершись руками в древний пень под непроглядно-мутной водой, на котором стоял на коленях. Рядом со мной стояли Фёдор и аббат Хулио. С берега болота на нас напряженно смотрели Ланевские и Головин, сырой, как вода, и злой, как собака.
— Тём, а ты же хорошо плаваешь? — спросил я и искренне удивился, от чего прыснула и захихикала Мила и натуральным образом заржал Серёга.
— Ты ж не видел ничего, чего прикалываешься? — вскипел Артём. — Опять твои колдовские штуки⁈
— Никаких штук, и ничего не видел, всё ты правильно говоришь, — поднял я ладони в успокаивающем жесте, — просто вон там под корягой лежит бадья навроде амфоры. Метра два до неё. Я вниз-то плаваю отлично, а вот в остальные стороны — с трудом. А ты всё равно весь мокрый. Где успел-то, кстати?
Отсмеявшийся Ланевский, отойдя от греха в сторону от начавшего раздеваться Головина, рассказал, как тот рванул вслед за мной, но не пройдя и трёх шагов ахнул в болото, как говорили в детстве, с головкой, с ручками и с ножками. Молодая семья вытащила его, практически поймав на удочку — наклонили ближайшее деревце и возили им под водой, пока не показались сперва пузыри, а вслед за ними и кашляющий приключенец. Все очень удивились, узнав, что можно кашлять матерно.
Аббат склонился ко мне и, заглянув в глаза, спросил:
— Что ты видел, Дима?
Я коротко рассказал о беседе с Энеко и о методиках работы с контингентом в средние века со стороны просвещенных монархов. Про массовые казни он прослушал без энтузиазма — видимо, был знаком с предметом куда лучше, чем я. А вот про амфору и однорукого собеседника не пропускал ни слова, то и дело задавая уточняющие вопросы. Его явно что-то беспокоило.
Головин, слушая мои указания с пня, прошел к нам без новых купаний и сюрпризов, там мало где даже до колена вода доходила. Я как мог точно обрисовал рельеф дна, который видел ещё до того, как луг стал дном болота. Уходя с поляны, головорезы Альфонсо отвели в сторону два ручья и запрудили третий, чтобы утопить все следы. Зачем потом привезли несколько возов с солью и высыпали в воду с берегов — я не знал. Наверное, что-то магически-религиозное. Подумалось только, что в наших краях в те времена это было бы целым состоянием. Здесь, где достаточно было вскипятить таз морской водицы, соль стоила других денег, конечно.
Под корнем великанского дуба была спрятана амфора ростом с Аню, только потолще. На ней было две ручки, но как повела бы себя даже обожженная глина, проведя под водой семь с половиной веков, ни я, ни Головин не имели ни малейшего представления. Выручил падре, который выудил из рюкзака моток довольно тонкого, миллиметров пять толщиной, паракорда и с лёгкостью сплёл что-то похожее на гигантскую авоську. Будь я пауком — вытаращил бы все свои восемь глаз от страшной зависти, а потом тут же начисто утратил веру в себя.
Артём нырнул как-то странно — медленно шёл, будто ощупывая ногами дно, потом пару раз глубоко вздохнул и исчез, плавно скрывшись под водой без брызг и шума. Казалось, даже круги на воде почти не пошли. Специалист. Я смотрел на секундную стрелку, катавшую по кругу белый прямоугольничек над изумрудным циферблатом. За то, что купание могло повредить часам, я не переживал. Подвергать их давлению в десять атмосфер или топить на стометровой глубине я не собирался, а в режиме «помыть руки, искупаться и поплавать» они себя давно и отлично зарекомендовали. Когда стрелка пошла на третий круг — я занервничал. Подошёл в Хулио и спросил, с тревогой глядя на шнурок, что не шевелясь уходил в воду с его руки, на другом конце которого должен был находиться Головин:
— Клюёт, Сантьяго?
— Всё хорошо, Манолин. Сегодня я верю в удачу, — улыбнувшись, ответил он. Подкованный, книжки хорошие знал.
В этот момент из воды высунулась грязная рука, и ухватилась за берег. Я едва не отскочил, но увидел появляющуюся следом довольную рожу Тёмы, тоже грязную и в каких-то водрослях. Видимо, всплывать с посторонней помощью ему профессиональная гордость не позволяла.
— Вира помалу! — скомандовал он, усевшись на краю, отдирая от ноги вторую по счёту пиявку. Первую уже кинул в воду, брезгливо скривившись.
Сосуд оказался точно таким, как я видел — метр с лишним в высоту, горлышко такое, что голову, наверное, просунуть можно, а в талии — руками не обхватить. Вверх на верёвке амфора шла легко. По крайней мере по лицу пастора не было видно, чтобы он хоть сколько-нибудь напрягался. На суше же, как и полагается, находка существенно прибавила в весе. Аббат как-то хитро переплёл свою авоську — и получилось что-то вроде гамачка с четырьмя петлями по углам. Накинув первую на плечи, он выжидающе посмотрел на нас. Впряглись и мы. Навскидку оценить было сложно, но казалось, что весит древняя баночка полтонны, не меньше. Ноги с плеском и хлюпаньем уходили в топкое дно, проваливаясь уже по колено, а то и выше. До сухого берега мы дошли, прилично выдохшись и неприлично вспотев. Хотя другого вряд ли стоило ожидать в такой бане посреди сельвы.
Установив амфору вертикально, уселись передохнуть. Поднявшийся ни с того ни с сего ветер оказался неожиданно холодным. Или это просто на распаренное тело так ощущалось? Зашумели деревья вокруг, по только успокоившейся после нас глади воды побежала крупная рябь. И вдруг раздалось дикое, сумасшедшее воронье карканье. Тучи птиц, будто из ниоткуда появившиеся над болотом, закружились над нами, не переставая орать ни на миг.
*Кавендиш, перик, латакия — сорта трубочных табаков.
** Кантига (порт. cantiga, галис. cantiga) — испанская и португальская одноголосная песня XIII — XIV веков.
Глава 23Тайна кардинала
Чёрная туча, не прекращая гвалта, раскручивалась против часовой стрелки метрах в пятнадцати над нашими головами. Мы, не сговариваясь, встали так, чтобы Мила оказалась за нашими спинами, в центре. В руках аббата и Фёдора появились пистолеты. Умница и эрудит держал Стечкина, видимо, это семейное у них. Хулио извлёк красивым, хотя и практически незаметным движением что-то импортное, но тоже солидное. Оба они смотрели в тёмное от птиц небо с одинаковым сомнением.
— Убирайте хлопушки, господа, — громко, чтобы перекричать ворон, сообщил Тёма. — Тут «Шилка» нужна, как минимум. Мы своим боезапасом их только разозлим.
— Варианты? — ровно, хоть и значительно громче обычного уточнил Фёдор. На абсолютно спокойного брата он покосился с интересом.
— Два, на выбор, — начальник приключенцев смахнул со лба присохшую тину и показал черчиллевскую «викторию», галочку из двух пальцев. — Под деревья рвать прямо сейчас. Но, рупь за сто, кинутся они, не успеем.
— Ну? — нетерпеливо рыкнул падре, видимо, в ожидании более удачного предложения.
— Как там ты, Дим, говорил? — весело глянул на меня Артём и повернулся к Миле. — Это твоя родня, а не наша. Скажи им, пусть летят нахрен отсюда!
И чуть присел, закрыв ладонями уши и раскрыв рот, будто в ожидании взрыва. Аббат, эрудит и кардинал посмотрели на него, как на идиота. А я увидел, что Люда едва не плачет, кусая губы.
— Что с тобой, Мила? — еле переорал я стаю, которая звучала не особо тише взлетающего самолёта, только гораздо противнее.
— Я же не знаю испанского! — в отчаянии крикнула в ответ она, а внутренний скептик опять залепил себе по лбу открытой ладонью.
— Ну так они — тоже! — махнул я наверх. — Ты — Воро́на, дочь Во́рона! Шугани канареек, да поехали домой!
Моя, напускная отчасти, уверенность помогла и сейчас. Слёзы будто испарились в её глазах, спина выпрямилась, плечи расправились. И мы с Лордом тоже спешно пригнулись, зажимая уши. Трио старших выглядело непередаваемо растерянно, смотря на нас уже с некоторой тревогой. Но скоро им всё стало ясно.
— Гэ-э-э-эть*!!! — пронеслось над головами ураганом, будто разорвав стаю почти напополам.
Враз притихшие чёрные птицы разворачивались, наплевав на законы физики, спеша исполнить приказ. Я клянусь, некоторые кувырнулись назад в воздухе, прямо через хвосты, и стали набирать скорость в положении «лёжа на спине»! В этот раз циркулярка, судя по звуку и эффекту, была диаметром ещё больше, чем в прошлый, на холме за Темнолесьем. А заключительное «эть!» прозвучало как слитный залп из СВД. Причём стреляло много народу. А ещё было похоже, будто какой-то пастух ростом с девятиэтажку щёлкнул кнутом сопоставимых размеров.