По их словам, Вдовин сам планировал не то выкупить, не то отсудить приличный кусок здешней земли на паях с каким-то бизнесменом из Волоколамска, с которым учился вместе в одном классе. Вроде как на старость, на пенсию задел: полсотни гектар поделить на квадратики и продать в семь концов дороже. Но недавние события спутали майору и его компаньону все карты. Деловой одноклассник, по слухам имевший прихваты чуть ли не в окружении губернатора, узнал, что ноги у решения растут с самого верха, поэтому идею бросил сразу, ему и так было, чем заняться. А вот старший участковый загрустил крепко.
Им же, старым, ни терять, ни бояться было особенно нечего — за жизнь навидались всякого. Спокойно говорили, что обидно, конечно, будет, если и лесопилки прикроют, и железную дорогу использовать станут меньше — кому она нужна, когда все на машинах? А пути, перегоны, какие-то карманы и отстойники, в которых понимал Виталий Палыч, скорее всего разберут на металлолом. И от их самурайской готовности принять любой выверт судьбы у меня сами собой сжимались кулаки и зубы.
— Ты бы не гнался за ними, Тём. Мне про таких батя-покойник рассказывал, он сам из похожих был. Их пить ещё фронтовики учили, не нам с нашим напором тот класс бить, — сказал я Головину, который вытащил меня покурить, аккурат сразу после того, как мы вернулись с улицы всей компанией. Выглядел он основательно уставшим.
— А ты не учил бы баушку, Дим, — отозвался стальной диверсант совершенно трезвым голосом. — Ты лучше сам не увлекайся. Думаешь, мне их не жалко? А что делать?
— Ну и жук ты, Тёма, — восхитился я. — На ваших курсах, видимо, актерское мастерство их МХАТа товарищи преподавали?
— Ну, примерно из тех краёв, да, — не подвёл и не удивил он.
— А я опять ничего лучше не придумал, чем правду им выложить, — посмотрел я ему в глаза.
— Валяй. Мне кажется, ещё три-четыре сложных обсуждения — и они тебя сами выкупят. Доктор точно с опытом, да и Трофимыч с Палычем давно живут.
Вернувшись за стол, я предложил тост за веру в добро. Мол, пусть кружит над степью зловещий ворон, а вперёд смерти всё равно ещё никто не помирал. За «быть добру!» выпили без возражений.
— А вдруг путное что сложится? Землицы, я так понял, много, а подъезд самый ловкий и удобный — через Княжьи Горы. Не будут же новые хозяева себе новую федеральную трассу сюда класть? А там, глядишь, городок малый построится, будет, где работать, будет, где жить, — изучал я выражения лиц собеседников. Но старикам с их мимикой только в покер было играть, по-крупному. Из всех, сидевших за столом, примерно понятен был только Тёма с его вечным прищуром.
— А чего маленький-то городок, думаешь? И что мешает поделить землицу да продать частями, как все делают? — помолчав, склонил голову к правому плечу Пётр Ильич.
— Вы же говорили, там, якобы, чуть ли не губернаторы в деле? Мелко будет, если тупо на продажу выставят. Не верится, чтобы такие ресурсы привлекались для того, чтоб по-быстрому срубить на земле пару-тройку ярдов, — покачал я головой. — А маленький городок потому, что большой строить долго. Сразу большой не получится, всё с чего-то начиналось.
— И что, думаешь, Нью-Васюки станут шахматной столицей? — с улыбкой спросил Трофимыч.
— Ну, за шахматы я не скажу ничего точно, я на трубе больше… И про Нью — тоже не уверен. В таком былинном краю иноземные слова пользовать — дураком быть. Вон, любую деревню на карте возьми — песня! Бушуево, Тупицыно, Безумово, — старики заулыбались.
— И столицей — нафига козе баян? Зачем нам лишняя столица? У нас и так вон две их, — продолжал я, — нормальная и северная. А вот хороший да уютный городок не помешал бы. Отстроится, возьмёт в побратимы ещё пару городов, покрупнее. Могилёв, например.
На этих словах Головин кивнул сокрушённо головой и хлопнул по столу, в точности как профессор Преображенский при словах: «Вот! Так я и думал! Именно так я и предполагал!».
— А почему Могилёв? — удивлённо спросил Виталий Палыч.
— Ну а чего бы и не он? — пожал я плечами, понимая, что отступать некуда. И ни врать, ни таиться перед этими матёрыми дядьками не хотелось. — Хороший город, чистый, уютный, бывал я там.
— И я бывал, — закивал хозяин местного кусочка железной дороги, — при Союзе. Служил там неподалёку. Друзья остались, сослуживцы, помню ещё кое-кого. А ты с знаешь кого-то там? Или, может, родня оттуда?
— Ну, можно и так сказать, — подумав, кивнул я. — Немного народу знаю, но все до единого — хорошие люди. А в родне у меня, пожалуй, Коровины.
— Это какие Коровины? — навалился грудью на стол лысый дед так, что едва не сдвинул его на нас с Головиным. Ну, натуральный локомотив. — С Заднепровья⁈
— Про Заднепровье не знаю. А жили раньше на улице Габровской, у тридцать четвёртой школы, — ответил я. И почти пожалел об этом, потому что лысина Палыча налилась каким-то опасным красно-синим.
— Иди ты! Не бывает такого. Не может быть, ну просто не может! Там берёзы ещё под окнами?
— Росли, когда по осени там был, точно, — согласился я. Мало ли, где росли берёзы?
— Мы служили вместе с Витольдом Коровиным. Он, я и Андрусь, тамошний парняга, не разлей вода были, — говорил он, не сводя с меня глаз. Как и Головин, который забыл играть в пьяного. Хотя Трофимыч и Бунин тоже выглядели удивлёнными и посвежевшими.
— Ворон, это его прозвище было, Витольда, — пояснил, добивая скептика с фаталистом и всех снаружи, Виталий Палыч, — поднялся после армейки хорошо, всё к себе звал. А я пока тут порядки наводил да строился — уж поздно стало. Застрелили его в девяностые. А потом и сына с невесткой взорвали, времена были, — он скривился и едва не плюнул на пол. Старики слушали его, как радио «Маяк», не перебивая и не дыша.
— Дагмара-то одна с внучкой осталась. Я, когда мог, деньжат посылал, да к нам зазывал всё. Моя-то старуха тоже с тех краёв, подружками они были. Но гонору в Даге всегда было — вагон. А в том году, под праздники, почитай, звонит и в гости зовёт, внучку, мол, замуж выдавать собралась. Я, признаться, маху дал, не поехал. Ну, думал, чего я не видал там? Панельный дом, бабка-инвалид, да девчоночка-то у них, говорили, не в себе была… А Дага старухе моей в телефон ссылку прислала, так мы ту свадьбу смотрели — головами стукались! Никаких кино не надо, не оторваться, спектакль целый. Раз сто пересматривали. Там ещё друг женихов слова правильные гово…
И с лысины враз куда-то пропали краснота с синевой, сменившись на абсолютную бледность. Не дед, а хамелеон какой-то.
— Вы ли, чо ли? — хватая ртом воздух, едва выговорил он.
— Мы, Виталий Палыч, — не стал отпираться я. И Тёма кивнул трагично, мол, «аз есьм».
— Ох ма-а-ать моя, вы глядите, братцы, кого к нам с лесу-то занесло! Это ж тот самый Волков! И тот самый Головин! Ну, вы ж со мной вместе кино про свадьбу глядели! — колотил по плечам друзей железнодорожник. Но те, казалось, верили не особо.
— Вот поэтому побратимом и будет Могилёв. А баба Дага в гости будет часто прилетать, а то и жить тут останется — там у неё правнук на подходе, — сообщил уверенно я.
— Лучший дом выделим! — треснул по столу Трофимыч так, что чуть в землю его не вбил вместе с избой.
— Спасибо за предложение. Но домов мы сами настроим. И про то, о чём нынче речь шла, не забудем. Чтоб и жить, и работать, и детишки под присмотром. Очень мне ваш подход, дядьки, нравится, — позволил я себе фамильярность.
— Так это, выходит… — начальник леса тоже застыл с открытым ртом.
— Ага. Вот приехали фронт работ оценить, пройтись своими ножками. А Боги довели с хорошими людьми познакомиться. Чую, будет дело, — кивнул я, а Тёма разлил всем, и согласился:
— Этот когда чует — дело всегда бывает, истинный крест! Ну, ещё раз за знакомство?
— Трофимыч, а чего охоту-то не развивают тут? Зверя мало? — уже почти перед тем, как расползтись по спальным местам, спросил я на перекуре у директора лесхоза.
— Зверя-то полно, да наладить некому, хозяина нету, — грустно вздохнул он.
— А лесничий что? — удивился я.
— Да дурачок какой-то после института, заочник. Ходит да червяков каких-то в коре считает. Оно, может, дело и нужное, но толку с того пока никакого. Может, и подрастёт ещё, войдёт в ум-то. Вот Степан Митрофаныч — золотой мужик был, от Бога и егерь, и лесничий!
— Был? — глухим и неожиданно снова трезвым голосом переспросил Головин.
— Ну. Года два как волки задрали. Мы когда по следам место нашли, кровищи было — ужас. Следов волчьих тьма. А от него и осталось-то, что валенок пожёванный один, рукав от полушубка, да от треуха его кроличьего серый пух по всей поляне…
Глава 21Веселые старты
Утром на крыльце лежали шесть тушек зайцев, прихваченных ночным морозцем. На четырёх я углядел что-то, похожее на след от толстой лески или проволоки — наверное, в силки попались косые. А у двоих тушки были сдавлены поперёк и в паре мест запачканы кровью. Головин, подняв одного такого нарядного, померил что-то пальцами по красно-белому меху и уставился на меня тяжёлым взглядом. Я только плечами пожал — ну, задавил волк беляка, ну, прокусил случайно, попортил шкурку. Нам же не жёнам на шубы? А со сметанкой их потушить — объедение будет, и число дырок в шкуре на вкусе не сказывается никак. Всяко лучше такие, пусть и мятые чуток, чем жевать потом, опасаясь каждую секунду ползуба о дробину сколоть.
Старики вчера порешили милиции нас не сдавать, ну, то есть хранить, как сказал Трофимыч, «ихнюю инкогниту». Поэтому снова по утреннему времени хмурый, опухший и злой товарищ майор внимания на нас лишнего не обращал. А вот зайца себе, кстати, выбрал самого жирного, и первым.
Под его стоны, охи и бубнёж закрыли избу и выбрались из леса на лыжах. До дороги, чищенной грейдером грунтовки, шли часа полтора, останавливаясь отдышаться и попить чайку, нашего, вчерашнего ещё, что за ночь настоялся до феноменальной крепости и черноты. В километре от места, где вышли, деды́ споро и умело сняли чехлы с трёх «Буранов», старых, «шестьсот сороковых», которые больше на маленькие трамваи похожи, чем на привычные современные снегоходы, тыщу лет таких не видел. Мы распихали рюкзаки, уселись — и погудели к людям и жилью. Дорога заняла полчаса от силы, при том, что последний километр по селу ехали тихонько, шагом почти что, едва ли не на холостых. Наверное, старики не хотели тревожить шумом сельчан, хотя местные, несмотря на ранний час, чем-то занимались на участках, что-то пилили, ст