— Ты чего надумал-то, дед Петя? — возмущённо начал я, привычно повышая голос, памятуя о его странной выборочной глухоте.
— Да не блажи ты, как на партсобрании, ей-Богу! — поморщился он. — И так в голове звенит, тут ты ещё, звонкий, как бубен. Время пришло, Дима. Пора и честь знать.
В его слезящихся мутноватых глазах не было ни страха, ни сомнения, ни горечи. Он знал, что говорит, и знал, что умирает. Потому что сам так решил.
— Всё только начинается же. Не жалко? — подумав, задал я дурацкий вопрос.
— Мне много лет, Дима. Я долго жил и многое видел. И, честно скажу, предпочёл бы бо́льшую половину не видеть никогда или забыть, — он говорил тихо, но отчётливо, как на исповеди. — Но так не бывает. Я дожил до того момента, о котором мечтал. Я увидел город, где живут счастливые люди. У тебя и твоих впереди много всего, и хорошего, и плохого. Но я точно уверен, что вы со всем справитесь вместе. Ты, твоя семья и твои друзья.
Он говорил, но, кажется, меня уже не видел. Я снова тратил максимум усилий на то, чтобы не забывать дышать ровно. И не обращать внимания на то, как размывается палата по краям картинки.
— Спасибо тебе, Дима. Ты вернул мне веру в людей, как бы громко это не звучало. И ты подарил её же сотням, и подаришь тысячам. Мне отсюда виднее.
Спорить с ним было глупо. Но я — не эталон мудрости.
— Может, к Митрофанычу подашься, в партизаны? Будете на завалинке сидеть, байки травить? — чем ещё и как можно было задержать его?
— Отпартизанил дед Петя своё, Дима. Давно. Спасибо, что переживаешь за старика, но не надо. В раньшие времена так и бывало: когда чуял человек, что время пришло, ладил домовину да ложился в неё…
— Ага, а потом вылезал, когда гости всю еду сожрут, говорил: «Не, не будет дела!», и шёл дрова колоть, — попробовал пошутить я, как всегда не совсем к месту.
— Да, так тоже случалось, — всё так же по-стариковски дробненько захихикал он. Но закашлялся и замолчал. И я молчал. И молча взял его за руку.
— Ты этому месту хозяин, Дима. Помни это, как сейчас помнишь. И за людей ты в ответе. Это тяжко, конечно. Но сладишь. Должен сладить. Скажи своим коновалам, чтоб больше не вытягивали меня. Устал я. Страшно устал…
И вековой старик сжал мои пальцы. Будто скрепляя последним рукопожатием уговор: его завет и благословение в обмен на моё обещание соответствовать им.
Пиликнула аппаратура. После звука быстрых шагов распахнулась дверь за моей спиной.
— Не надо, Док. Он просил отпустить. Уважим старика, — еле выговорил я. И глубоко, судорожно глубоко вздохнул, ощутив на плече ладонь Стаса. Врачи, конечно, по-другому относятся к смерти. Вернее, все обычные люди так думают. Но ошибаются.
На пустом, девственно чистом погосте появилась первая могила. Вслед за первыми народившимися в мир людьми пришла и первая утрата. Хоронили Петра Алексеевича всеми Горами, и старыми, и новыми. Чёрная «Победа» везла лафет с гробом, укрытым красным знаменем, под которым тайный воин сражался бо́льшую часть своей сложной, трудной и долгой жизни. А мне всё казалось, будто четвёрка чёрных коней идёт шагом, вскидывая синхронно передние ноги с белёными копытами. Перед машиной в десять рядов шли курсанты Академии, по четыре в шеренге, с красными бархатными подушками в руках, на которых лежали ордена и медали разных стран и государств. Части из которых тоже больше не было.
Рота почётного эскорта выстроилась. Взвод дал первый залп. Оркестр грянул «Коль славен». В одном ряду стояли мы с Головиным и Ланевским, Трофимыч в слезах, так странно смотревшихся на его бульдожьем лице, Валентина и Александр Васильевичи в чёрном. А за нами — все жители до единого. На поминках, что накрыли прямо на площади возле высокого холма, с которого открывался вид на весь Город, говорили искренне, много хорошего, но предсказуемо мало конкретного. Портрет молодого деда Пети улыбался нам. Он стал первым в Аллее Памяти, с него она и началась.
Мы решили, что брать на себя лишнюю ответственность нам нет ни малейшего резона. У людей так часто случается: если есть шанс поделится заботами — лучше его использовать сразу, а то вдруг он последний? Поэтому в Городе появилась система голосования и что-то вроде общего чата. Сделал их, как и очень многое другое, Женька, которого все с моей лёгкой руки звали Джесси.
Началось всё с того, что где-то в ноябре зазвонил мой телефон. Но только вместо букв и цифр там на экране появились какие-то зелёные полоски, как в фильме «Матрица». Я думал, что после звонков Второва, когда на картинке отображался разделённый круг, меня уже ничем не удивить. И снова ошибся.
— Слушаю, — сообщил я трубке.
— Зд… Зд… Здрасьте, Дмитрий М-м-михайлович. Меня з-з-зовут Женя, — донёсся голос сильно заикавшегося человека.
— Здравствуйте, Женя, — ответил я медленно, под изумлёнными и беспокойными взглядами скептика с фаталистом друг на друга. — Мы знакомы?
— М-м-можно я вк-вк-вк… запущу мод-д-дулятор голоса? — еле выговорил он.
— Да, конечно, — согласился я, не понимая вообще ничего.
— Простите, я плохо говорю. Поэтому приходится использовать технические средства, — неожиданно сообщил в трубку низкий хорошо поставленный голос, похожий чем-то на артиста Чонишвили. Этот резкий контраст понимания тоже не прибавил.
— Вы слышали обо мне, Дмитрий Михайлович. Вы приобретали автомобиль, который я Вам подобрал, у Кирилла, помните? — спросил диктор-чтец-артист, продолжая раскачивать мне понималку. Или шатать.
— Да, конечно. Спасибо за идеальный подбор, Женя. Если память мне не врёт, Кирилл называл Вас Кулибиным? — ну, хоть память, вроде, включилась.
— Не врёт, всё верно. Но я на самом деле Курочкин, — чуть смущённо ответила трубка. Как можно было научить голосовой модулятор, программу, передавать эмоции? Хотя, после его филигранной работы с гаишными базами и государственными сервисами удивляться было глупо, наверное. Но очень хотелось, ничего не мог с собой поделать.
— Рад знакомству, Женя. Как дела у Кирилла? — никогда не был силён в том, что называется «small talk», «лёгкой светской беседой», обоснованно считая её трёпом ни о чём. Но надо же было что-то говорить?
— А я больше не работаю с ними, — ответил непонятный Курочкин.
— Что ж так? — подпустил я в голос почти искренние интерес и сожаление.
— Ну, та программа для регистрации работает штатно, она самообучающаяся, поэтому все обновки гаишников сама переписывает под себя. Больше им и не надо ничего. А угонять всякие дорогие тачки мне неинтересно, — вздохнул чарующий голос.
— Плохо, когда работа перестаёт нравиться. Тогда она становится сперва повинностью, а потом каторгой, — ровным тоном произнёс я очевидные вещи.
— Вот! Как Вы правильно сказали! — воскликнула трубка, едва не выскочив из рук. «Экий ты, Женя, эмоционально возбудимый…» — задумчиво, будто с каким-то намёком протянул-проворковал скептик. «Скучающий айтишный гений — к сюрпризам» — удивил неожиданной приметой фаталист.
— Я могу быть чем-то полезен Вам, Женя? — уточнили мы, помолчав, слушая его пыхтение в динамике.
— Зовите меня на «ты», Дмитрий Михайлович. На «вы» отвлекает, я не могу собраться, — не то попросил, не то предупредил, не то пожаловался диктор.
— Лады, Жень. Тогда и ты меня Димой зови, мне тоже так привычнее, — предложил я.
— Хорошо, — явно подумав, согласился он. — Дима, я смотрю за тем, как вы, ну, вы с друзьями, строите город. Мне очень нравится, никогда бы не подумал, что мне будет настолько интересно, как живут другие люди. И даже захочется пожить с ними. Я, ну… — явно замялся он. От уверенного и завораживающего голоса это звучало неожиданно, путало и отвлекало. — Я не очень хорошо лажу с людьми. Ну, схожусь, то есть. Плохо, короче говоря, — Курочкин, кажется, и сам начинал запутываться.
— Если ты смотришь за тем, как появляется Город, то знаешь, что мы не продаём тут дома и не устраиваем дни открытых дверей, Жень, — честно начал я. — Мы решили построить мечту — и почти построили. Но в мечте не бывает случайных людей. Даже если в мечтах появляется Меган Фокс — это не случайно.
Да, сомнительные шутки — определённо мой конёк. Женю будто заморозило с той стороны.
— А откуда ты знаешь про Меган Фокс? — спросил у меня крайне растерянный Чонишвили.
— Просто предположил, навскидку, — признался я. В моём понимании мира, понахватавшемся дурацких клише из иностранных блокбастеров, рядом с тайным непризнанным гением непременно должна быть эффектная гражданка, типа Фокс, Джоли или ещё какой-нибудь подобной.
— Странно. Но это бывает, я на всегда понимаю чужие шутки и логику. Я могу быть полезным городу и вам с друзьями. Я очень дофига всего знаю и умею, честно! — я будто наяву видел перед собой горящие честные и чистые глаза хвастающегося октябрёнка.
— По части ай-ти сервисов? — уточнил я на всякий случай.
— Не только. Ещё финтех, е-ком, информационная и экономическая безопасность. Я могу показать! — казалось, он прямо пританцовывал.
— Мне подумать надо, Жень. Давай так — ты мне завтра позвони, раз номер всё равно знаешь, в это же время, а я тогда уже решу чего-нибудь. С ребятами поговорим. Только обязательно позвони! Не забудешь? — да, проклятое НЛП, и — да, всегда почти работает.
— Хорошо! Я обязательно не забуду, я уже ремайндер поставил и будильник! — доложил Чонишвили, бегавший по комнате неизвестно где, но явно пребывая в волнении.
— Только голос на модулятор другой какой-нибудь поставь, пожалуйста, — не выдержал я.
— Почему? — удивилась трубка.
— Я, когда представляю себе по голосу уверенного грузина или вообще Доминика Торетто, мне сложно про финтех и инфобез думать — шаблон трещит, — признался я.
— Да? Не подумал… Странно. Хорошо, Дима, я подберу другой голос. Спасибо большое, очень рад был познакомиться… Поговорить, то есть… Рад, в общем! До завтра! — молотил он.
— И я рад знакомству, Женя! До завтра! — посмотрел на экран и успел заметить, как исчезают на нём бегущие зелёные полоски «Матрицы». Эх, Морфеус-Морфеус…