естную власть над людьми. А до того была школа, где его дразнили с утроенной силой – уже не за рейтузы, и в результате у него развился сильнейший комплекс неполноценности… и комплекс имел следствием то, что в первый раз у его носителя не встал, и рыжая разбитная девка оборжала его.
Доктор сказал:
– Теперь вы можете проснуться! Раз, два, три!
И ударил в ладоши.
Лежавший на кушетке человек разлепил веки и испуганно огляделся.
– Как вы себя чувствуете? – осведомился доктор.
– Н-не знаю, – произнес пациент, лязгая зубами и затравленно оглядываясь. – Мне что-то не по себе… какой-то омерзительный, липкий кошмар…
Доктор качнул головой.
– Плохо дело, почтеннейший. Боюсь, наши упражнения ни к чему не привели. Вам будет лучше сменить врача. Да-с! Можете встать!
Пациент, шалея, таращился, не узнавая, на свою давнюю жертву. Он тупо мотнул челкой и направился к двери. Доктор шепнул:
– Посиди, щербатый… посиди…
Тот, дрожа, остановился:
– Вы что-то сказали, доктор?
Доктор предупредительно выставил ладонь.
– Нет-нет, ничего особенного. Что? Ах, оставьте, вы мне ничего не должны.
Твердый знак
У доктора Пехова и в мыслях не было писать с твердым знаком. Просто однажды он заскучал и от нечего делать стал рисовать узоры. Каким-то бесом его вынесло на твердый знак. Он изобразил его раз, изобразил другой, потом потянулась целая цепочка, разбудившая представления о перьях и фиолетовых чернилах. Пехов изменял нажим и наклон, и буква становилась все изящнее; в какой-то момент она стала похожа на упрямый и быстроходный катер, который мчится, пригнувшись, к необозначенному причалу.
Доктор исписал лист с обеих сторон. И зачем-то поставил подпись: Пеховъ.
Неладное он заметил мгновенно – на следующий день, как только взялся за историю болезни. Твердым знаком украсилось несколько предлогов. Пехов зачеркнул лишнее и кое-как дописал, озадаченно качая головой. Со второй историей вышло хуже. Анахронизм прокрался в десяток имен существительных. Теша себя надеждой, что никто этого не заметит, он оставил все, как есть. А сам немного посидел, время от времени ударяя себя по правой руке.
Но это не помогло.
Прошло два дня, и твердыми знаками запестрели все его записи. Тут уж миром не обошлось. Неизвестно, кто обратил на них внимание первым, но в конце рабочего дня Пехова навестил заведующий. Человек это был мирный, циничный, многое повидавший. Он встретил бы вздохом даже сигнал из космоса.
– Что это, Геннадий Мироныч? – помахал заведующий справкой. – Почему вы пишете на дореволюционный манер?
Пехов развел руками.
– Сам не знаю, – признался он. – Оно само пишется. Боюсь, у меня возникла какая-то навязчивость.
– А в целом как? Хорошо себя чувствуете?
– Вполне, – искренне ответил Пехов.
Заведующий сверлил его оценивающим взглядом. Пехов понял, что его не хотят заподозрить в злом умысле, но полностью оного не исключают, ибо в медицине возможно все. Заведующему тоже была неприятна эта мысль. Он мог расправиться с негодяем, возникни такой, но не любил расправ.
– Идите домой, отдохните, – предложил он. – Попейте чего-нибудь.
Пехов и так собирался уходить, но все равно поблагодарил заведующего за душевную щедрость.
Дома он ничего не писал, и вечер прошел без событий.
Наваждение не прошло.
Пехов попробовал писать, где можно, по-латыни, благо имел некоторые способности к языкам и помнил из ее курса не только больше обычного, а даже сверх положенного. Но его, во-первых, никто не понял, а во-вторых, твердый знак прокрался и в иностранные слова.
Пехова принял местный психиатр. Пехов пришел к нему сам.
– Без бреда и обмана чувств! – бодро сказал тот. – Может быть, компульсия-обсессия. А может быть, и синдром Туретта! – добавил он неожиданно зловеще и сдвинул брови.
Пехов поежился. Он представил, как в скором времени начнет сокращаться всеми мускулами, приседать, приплясывать и выкрикивать бранные слова.
– Пожалуйте на гипноз, – пригласил его коллега. – Но сперва просветите голову. Мало ли что.
Пехову просветили голову и взяли у него все анализы. Ничего не нашли.
Гипноз ему тоже не помог.
– Геннадий Миронович, так не пойдет, – решительно заявил заведующий. – Что будет дальше? Фита и ять?
– Эти я не знаю, как пишутся, – ухватился за соломинку Пехов.
Тот отмахнулся.
– Лечитесь, прошу вас, иначе не знаю, чем это кончится.
Зато знал Пехов. Он уже побывал и у начмеда, и у главврача. Там господствовали самые нехорошие настроения.
Но помощь пришла с неожиданной стороны.
Доктор Пехов, что называется, не хватал с неба звезд. Доктором он был и слыл вполне рядовым. Правда, пациенты любили его за немногословие и вдумчивость. Пехов часто присаживался на койку, брал человека за руку и подолгу, проникновенно молчал. Между ним и подопечным как бы перекидывался незримый мост. Любое недомогание становилось серьезным, и клиент понимал, что и доктору ясно то же, а это главное. После этого Пехов резко светлел лицом, хлопал себя по бедрам и объявлял: «Ну, ничего! Не боги горшки обжигают!» От этого сразу делалось легче.
Когда твердый знак начал фигурировать в выписных документах, Пехову задали несколько осторожных вопросов. Тем дело и ограничилось, его ответы узнали все и приняли необычную орфографию как нечто неизбежное и непоправимое. Злое ли, доброе – бог весть. Дальше о Пехове пошла слава.
Впечатления пациентов накопились, объединились и достигли критической массы, после чего количество переходит в качество. Удивительно, но твердый знак вдруг понравился очень многим. В нем читалась оригинальная солидность. Все больше больных шло к заведующему, а то и выше, с просьбой вверить их судьбу доктору Пехову. В нем, говорили они, есть старая основательность. Это было тем более странно, что Пехов был сравнительно молод.
– Это я понимаю! – радовался какой-то дед, выбив такое одолжение. – Это дело!
Положение изменилось бесповоротно, когда к Пехову обратился смущенный коллега.
– Мироныч, – сказал он. – Напиши моему придурку выписку, а? С меня причитается.
Пехов не стал упираться и написал. Твердый знак красовался во всех положенных местах.
– А почему ты сам не хочешь? – спросил он, отдавая бумажку. – Это же просто.
– Побаиваюсь, – честно признался тот. – Вдруг тоже привяжется!
Прошло время, и Пехова завалили писаниной. Под это дело он выбил себе совместительство.
– Вы неплохой работник, Пехов, – сказал ему главврач. – Только борзеть не надо.
Но тот уже оборзел.
– Не хочу спешить с выводами, – заявил он, – но создается впечатление, что моя орфография оказывает психотерапевтическое воздействие. И жалоб меньше. Я подумываю написать небольшую работу и взять патент.
– С твердым знаком напишете? – не удержался главный.
– Набью на компьютере, – невозмутимо ответил Пехов. – Там у меня получается по-старому. То есть по-новому. Короче говоря, без архаизмов.
– А в политику не собираетесь? Твердый знак как символ незыблемости основ.
– Посмотрим, – пожал плечами Пехов. – Мысль интересная.
Когда он ушел, главврач позвонил профессору, который курировал больницу, разбирал сложные случаи и занимался наукой.
Главврач пошутил нехорошо, но мысль о политической карьере запала Пехову в душу. Впрочем, сначала требовался научный фундамент, и в этом смысле содействие профессора было совершенно необходимо.
Тот и пришел, прямо на следующий день. Коротко кивнул, уселся в кресло, утомленно пригладил редкие волосы. Лицо у профессора напоминало морду хорька: вытянутое рыльце с настороженно подрагивающими ноздрями.
– Чем вы располагаете, коллега? – спросил он без обиняков после минутного молчания.
Пехов без слов показал ему огромный металлический твердый знак: сувенир, собственноручно изготовленный одним пациентом. Твердый знак стоял за его столом в нише книжного шкафа, откуда пришлось вынуть толстые лекарственные справочники.
– Убедительно, – кивнул профессор. – Я предлагаю вам собрать статистику и действительно написать статью.
– Авторство, как я догадываюсь, пополам? – осведомился Пехов.
С профессором редко разговаривали в таком ключе.
– Авторство будет ваше, – ответил он бесцветным голосом. – Под моим руководством.
Пехов решил, что спорить преждевременно.
– Статистику я соберу за пару дней, – сказал он. – Правда, у меня нет литературных способностей. Я никогда не писал статей. Конечно, не боги горшки обжигают…
– Не тревожьтесь об этом, – сказал профессор. – У меня хорошие консультанты.
Твердый знак, стоявший в книжном шкафу, был не просто сувенир, а графин. Поскольку с некоторых пор коньяк у доктора Пехова не переводился, он начал использовать подарок по назначению. Никому из окружающих не приходило в голову принять твердый знак за нечто большее, имеющее в себе. Пехов стал попивать больше обычного. На здоровье пациентов это совершенно не отражалось, однако главврач однажды вошел, не стучась – как ему и подобало, – и опустился напротив Пехова в кресло.
– Я долго молчал, – признался он после неприятной паузы. – Но мне докладывают о вас возмутительные вещи.
– Больные? – осведомился Пехов.
– Еще не хватало. Нет. Пока что ваши коллеги.
– Завидуют, – отозвался Пехов развязно, благо минут за десять до прихода начальства приложился к твердому знаку.
– Боюсь, что нам придется отказаться от ваших услуг.
– Подождите до завтра, – попросил тот. – Вам принесут штук тридцать благодарностей. Как лучше – чтобы все подписи на одном листе или хотите пачку? Для солидности?
– Мне не нужны…
– Копии отправятся в газету, – перебил его Пехов. – Плюс это.