И.И. Виноградов. Я считаю, что это сознательная групповая, деятельность. Эткинд разделял взгляды Хейфеца, даже усиливал антисоветские тенденции.
Подготовка пятитомника Бродского — это немалый вред в идеологической борьбе. Разительный документ — письмо молодым евреям! Получается, что еврей не может жить здесь. Явный призыв бороться здесь, а не там.
Эткинд не может быть членом Союза писателей.
Глеб Александрович Горышин. Я разделяю мысли, высказанные тут. Более всего неприятна рецензия на предисловие к стихам Бродского. Стихи Бродского не тянут на тот ореол, который им приписывается. Это неутолённое честолюбие Бродского, Хейфеца, в котором принял участие Эткинд.
Не надо смешивать дело Эткинда с солженицынским. Солженицын быстро забывается, его по существу уже нет. Жаль, что Эткинда здесь нет. Нельзя ли все-таки с ним повстречаться? Сказать ему всё в глаза.
Безусловно, он поставил себя вне Союза писателей.
И.И. Виноградов. Не распустить ли профгруппу? Получается как бы второй Союз.
Владимир Николаевич Орлов. Меня в этой истории более всего угнетает моральная сторона, нравственная. Эткинду было сделано чрезвычайно много, чтобы он мог понять. Случай с «Библиотекой поэта» — ведь он взорвал большое культурное дело! Ему была дана возможность — широкая возможность! — подумать о нашей идеологии, более широкая, чем он заслуживал. Странно, что одно Эткинд думает, другое пишет; одно пишет, другое печатает. Эткинд сам поставил себя вне Союза писателей и единственное решение — исключить его из Союза писателей, так как он не советский писатель.
Анатолий Николаевич Чепуров. Документы рисуют Эткинда с очень плохой стороны. И письмо, и статья, и комментарий(?) — все свидетельствует о том, что Эткинд — наш идеологический противник. Сколько людей приняли вину за ошибки в «Библиотеке Поэта», а Эткинд вышел сухим из воды. Свою ошибку он не осознал, а развил в «Письме к молодым евреям». Это сознательная работа, занималась ею группа людей.
Пребывание Эткинда в Союзе писателей неприемлемо.
Семен Владимирович Ботвинник. Был у нас недавно в Секретариате разговор с молодыми, которые хотели печататься, а мы им объяснили, что их неинтересно печатать. У нас вообще ослабла работа с молодыми. Эткинд — преподаватель, и он знает меру ответственности, которую несет преподаватель перед молодыми. Здесь прямое нарушение Устава Союза писателей. Хорошо, чтобы Эткинд все же присутствовал и остальные наши уважаемые секретари тоже.
Борис Никольский. Я был на заседании Ученого совета Герценовского Института, где деятельность Эткинда была осуждена резко и единодушно. Принято решение: освободить Эткинда от работы и снять звание профессора. Меня удивило письмо Эткинда к Ученому Совету, где он пишет об «отдельных оговорках и неточных выражениях», допущенных в отдельных письмах.
Хейфец, Бродский, Бен, Марамзин — это профгруппа, без них ему не с кем было бы общаться, это его питательная среда. Кроме решения по делу Эткинда, надо иметь рекомендацию по профгруппе. Ее надо распустить.
В деятельности Эткинда меня более всего возмущает, что какая-то часть нашей интеллигенции выдает свое мнение за мнение целого поколения, целого народа. Это сознательно избранный путь идеологической борьбы. Я считаю, что Эткинд должен быть исключен из Союза писателей.
Решение — единогласно.
Здесь всё яснее, чем в Институте; видимо, было решено, что писателей надо информировать более полно; профессора съедят, что бы им не подали, а уж простые преподаватели факультета обойдутся и кратким пересказом, без цитат из «дела № 24», безо всяких полицейских протоколов. И ведь не ошиблись: преподаватели проглотили пересказ, профессора — сокращенную справку, а писатели смаковали подробную, с уголовными эпизодами. (Вот интересный вопрос: а если бы наоборот? Съели бы? Думаю, результат был бы такой же).
Ну вот, и не взбунтовался мужественный Дудин, и не цитировал Блока или Пушкина образованный Орлов, и не промолчал робкий Ботвинник, и не отказался участвовать в казни правдоискатель Горышин. Всё разыграно, как по нотам. Зря беспокоился Борис Андреев, Впрочем, может быть, он и не беспокоился? Это ведь я, рассказывая свою историю непосвященным, выдвинул такую — наиболее правдоподобную — психологическую гипотезу. Но может быть, гебисты и Андреев, режиссеры спектакля, умнее, чем я предполагаю? Они знают неотразимость страха и силу, неодолимую магнетическую силу таких слов, как: «…в проведении враждебной деятельности», «В ходе проверки этих данных установлено…», «допрошенная в Управлении ГБ показала», «бывший власовец, ранее судимый за предательскую деятельность», «совместная враждебная…», «клевета на советский государственный и общественный строй», «произведены обыски», «изъято большое количество указанных документов», «автор клевещет на внутреннюю и внешнюю политику КПСС», «будучи допрошен…» «в ущерб интересам Советского Союза», «фальсификация», «политический двурушник»… Поистине,
От слов таких
срываются гроба
Шагать четверкою
своих дубовых ножек.
Надо полагать, что хлебнувшие для отваги секретари только и слышали, что эти слова, слова, слова, в их смысл они не вдумывались. Да и зачем он им был нужен, смысл? Храбрец Дудин принужден что-то вякнуть, раз уж председатель назвал его и на него выжидательно смотрят горкомовцы и гебисты. И что же говорит он, храбрец Дудин?
«Если вспомнить вступительную статью Эткинда в „Библиотеке поэта“ и это письмо молодым евреям, то видно — самое отвратительное — национализм, от него поллоктя до фашизма. Этот сионизм лезет из каждой строки…»
Из каждой строки этого текста лезет тот факт, что Дудин ничего не читал, ни о чем даже не слышал и, видимо, хлебнул больше, чем было можно. Обвиняет он в национализме, и потом, уточняя, в сионизме. На каком основании? На основании двух документов, названных в его, с позволенья сказать, речи. Во «Вступительной статье» Эткинда, то есть в статье «Стихотворный перевод в истории русской литературы», и тени сионистских идей не могло быть, даже если бы ее автор был фанатиком сионизма; обвинял же обком автора, будто бы он оболгал советских поэтов, заявив, что те, в известный период «лишенные возможности выразить себя в оригинальном творчестве», переводили иностранных классиков. Ну, где ж тут поллоктя до фашизма и сионизм? Второй документ — «Письмо молодым евреям»; подробнее о нем — позднее. Сейчас только скажу: даже в «Справке» КГБ говорится, что автор отговаривает евреев уезжать в Израиль. Разве сионисты против эмиграции евреев? Нет, сказать можно что угодно, произнести какое угодно слово, но не «сионизм». Можно даже сказать — «антисионизм». По-началу мне почудилось, будто Дудин намеренно нес околесицу, облегчая возможность его опровергать, и вообще стремясь всему заседанию придать пародийный характер. Может быть, это в самом деле так? Может быть, Дудин открыл новую форму сопротивления путем околесицы? Увы, нет. Дудин услышал только слово евреи, да еще, наверное, воззвание, а все остальное реконструировало его полупьяное воображение.
В стихах Дудин строит себе биографию бесстрашного солдата, преданного друга, приверженного идее добра, справедливости и чести:
Хочу, чтоб мысль и кровь друзей моих
Вошли в суровый откровенный стих,
Чтоб он неправдою не оскорбил
Торжественную тишину могил,
Чтоб он вошел как равный в честный круг
Моих друзей.
Он неизменно мечтает —
На дно ли камнем,
Птицей ввысь ли, —
Закончив бой, бросаться в бой.
И оставаться в лучшем смысле
Самим собой,
Самим собой.
Вот и остался Михаил Дудин — самим собой.
Теперь он и лауреат государственной премии, и депутат Верховного совета, и любимый персонаж газетных панегириков, и томада на выпивках, только вот остался ли он поэтом? Сохранил ли суровый откровенный стих, так привлекавший его у других и так надеявшийся войти в честный круг?
Нельзя не вспомнить другую эпиграмму, которая, как всякий фольклор, выражает самую суть истины:
Секретарь Союза Дудин
Сто очков любому даст.
Этот Дудин, сын иудин,
Как посмотрит, так продаст.
Профессор Базанов лукав — он играет в благородство. Его, видите ли, не слишком тревожит тот факт, что Эткинд встречался с Солженицыным, который был членом Союза писателей и печатался в «Новом мире». На него сильное и самое тяжелое впечатление произвели два документа — «Письмо молодым евреям» и рецензия на предисловие Хейфеца. Ни того, ни другого Базанов в глаза не видел. А если бы видал, то знал бы, что это никакие не документы, а частные письма. Первый — письмо, адресованное моему зятю, собиравшемуся эмигрировать. Второй — от руки набросанное письмо Хейфецу, касающееся отнюдь не «предисловия», а черновика — да, да, именно черновика его, Хейфеца, статьи о стихах Бродского (кстати о стихах, начисто лишенных всякого политического содержания). Можно ли подвергать каре за письмо, какие бы мысли в нем ни содержались? Ведь это то же самое, что карать за мнение. (Я задаю вопрос чисто риторический. За письма у нас не просто так — выгоняли, а и в лагерь сажали, и большие сроки давали. В 1945 году арест Солженицына и его корреспондента Виткевича, а затем тюрьма и лагерь — все это из-за частных писем. Можно ссылаться на войну и на сталинский террор. Сейчас нет ни того, ни другого). Да, в этом письме утверждалось, что поколение Бродского было потрясено венгерскими событиями 1956 года, а не оккупацией Чехословакии 1968 года. Что же криминального в таком утверждении? Да, Эткинд не одобрял введение войск Варшавского договора в социалистическую Чехословакию. Но, во-первых, эту оккуп